".
   Молода, мила, приятна, работает, шьет, все пришьет, все зашьет.
   И тут Бульбезов даже удивился - как это ему раньше  не  пришла  в  голову
такая мысль? Ведь если бы он раньше додумался, теперь бы пуговица сидела  на
месте, и сам бы он сидел на месте, и не надо было бы тащиться к  этой  самой
Утиной, объясняться в чувствах, а сидела бы эта самая  Утина  тоже  здесь  и
следила бы любящими глазами, как он работает.

   Откладывать было бы глупо.
   Он переменил воротничок, пригладился, долго  и  с  большим  удовольствием
рассматривал в зеркало свой  крупный  щербатый  нос,  провалившиеся  щеки  и
покрытый гусиной кожей кадык.
   Впрочем, ничего не было в этом  удовольствии  удивительного.  Большинство
мужчин получает от зеркала очень приятные впечатления.  Женщина,  та  всегда
чем-то мучается, на что-то ропщет, что-то поправляет. То подавай ей  длинные
ресницы, то зачем у нее рот не пуговкой,  то  надо  волосы  позолотить.  Все
чего-то хлопочет. Мужчина взглянет,  повернется  чуть-чуть  в  профиль  -  и
готов. Доволен. Ни о чем не мечтает, ни о чем не жалеет.
   Но не будем отвлекаться.
   Полюбовавшись на себя и взяв чистый платок, Бульбезов  решительным  шагом
направился по Камбронной улице к Вожирару.
   Вечерело.
   По тротуару толкались прохожие, усталые и озабоченные.
   Ажан гнал с улицы старую  цветочницу.  Острым  буравчиком  ввинчивался  в
воздух звонок кинемато-графа.
   Бульбезов свернул за изгнанной цветочницей и купил ветку мимозы.
   "С цветами легче наладить разговор".
   Винтовая  лестница  отельчика   пахла   съедобными   запахами,   рыбьими,
капустными и луковыми. За каждой дверью звякали ложки и брякали тарелки.
   - Антре! - ответил на стук голос Марьи Сергеевны.
   Когда он вошел, она вскочила, быстро  сунула  в  шкаф  какую-то  чашку  и
вытерла рот.
   - Да вы не стесняйтесь, пожалуйста, я, кажется, помешал, - светским тоном
начал Бульбезов и протянул ей мимозу: - Вот!
   Марья Сергеевна взяла цветы, покраснела и стала  поправлять  волосы.  Она
была пухленькая, с пушистыми кудерьками, курносенькая, очень приятная.
   - Ну, к чему это вы! - смущенно пробормотала она и несколько раз  метнула
на Бульбезова удивленным лукавым глазком. - Садитесь, пожалуйста.  Простите,
здесь все разбросано. Масса работы. Подождите, я сейчас свет зажгу.
   Бульбезов, совсем уж было наладивший  комплимент  ("Вы,  знаете  ли,  так
прелестны, что вот не утерпел и прибежал"), вдруг насторожился.
   - Как это вы изволили выразиться? Что это вы сказали?
   - Я? - удивилась Марья Сергеевна. - Я сказала, что сейчас свет  зажгу.  А
что?
   И, подойдя к двери, повернула выключатель от верхней лампы. Повернула  и,
залитая светом, кокетливо подняла голову.
   - Виноват, - сухо сказал Бульбезов. - Я думал, что ослышался, но вы снова
и, по-видимому, вполне сознательно повторили ту же нелепость.
   - Что? - растерялась Марья Сергеевна.
   - Вы сказали: "Я зажгу свет". Как можно, хотел бы я знать,  зажечь  свет?
Вы можете зажечь лампу, свечу, наконец, спичку. И тогда будет свет.  Но  как
вы будете зажигать свет? Поднесете к огню зажженную спичку, что  ли?  Ха-ха!
Нет, это мне нравится! Зажечь свет!
   - Ну чего  вы  привязались?  -  обиженно  надув  губы,  проворчала  Марья
Сергеевна. - Все так говорят, и никто никогда не удивлялся.
   Бульбезов  от  негодования  встал  во  весь   рост   и   выпрямился.   И,
выпрямившись, оказался на уровне прикрепленного над умывальником зеркала,  в
котором и отразилось его пламенеющее негодованием лицо.
   На  секунду  он  приостановился,   заинтересованный   этой   великолепной
картиной. Посмотрел прямо, посмотрел, скосив глаза, в профиль, вдохновился и
воскликнул:
   - "Все говорят"! Какой ужас слышать такую  фразу.  Или  вы  действительно
считаете осмысленным все, что вы  все  делаете?  Это  поражает  меня.  Скажу
больше - это оскорбляет меня. Вы, которую я выбрал и  отметил,  оказываетесь
тесно спаянной со "всеми"! Спасибо. Очень умно то, что вы  все  делаете!  Вы
теперь навострили лыжи  на  стратосферу.  Вам,  изволите  ли  видеть,  нужны
какие-то собачьи измерения на высоте ста километров. А тут-то вы, на  земле,
на своей собственной земле, -  все  измерили?  Что  вы  знаете  хотя  бы  об
электричестве? Затвердили, как попугай, "анод и катод, а посередине  искра".
А знаете вы, что такое катод?
   - Да отвяжитесь вы от меня! - визгнула Марья Сергеевна. - Когда я к вам с
катодом лезла? Никаких я и не знаю и знать не хочу.
   - Вы и вам подобные, - гремел Бульбезов, - стремятся на Луну и на Марс. А
изучили вы среднее течение Амазонки? Изучили  вы  Центральную  Африку  с  ее
непроходимыми дебрями?
   - Да на что мне эти дебри? Жила без дебрей и проживу, - кричала  в  ответ
Марья Сергеевна.
   - Умеете вы вылечивать туберкулез? Нашли вы бациллу рака? - не слушая ее,
неистовствовал Бульбезов. - Вам нужна стратосфера? Шиш вы получите от  вашей
стратосферы, свиньи собачьи, неучи!
   - Нахал! Скандалист! - надрывалась Марья Сергеевна. -  Вон  отсюда!  Вон!
Сейчас консьержку кликну...
   - И уйду. И жалею, что пришел. Тля!
   Он машинально схватил ветку мимозы, которая так и оставалась на столе, и,
согнув пополам, ткнул ее в карман пальто.
   - Тля! - повторил он еще раз и, кинув быстрый взгляд в зеркало,  пощупал,
тут ли мимоза, демон-стративно повернулся спиной к хозяйке и вышел.
   Марья Сергеевна долго смотрела ему вслед и хлопала глазами.

   Атмосфера любви
   Начало той истории, которую я хочу  вам  рассказать,  довольно  банально:
дама позвала к себе в гости тех людей, которые, по ее  мнению,  ее  любят  и
поэтому никаких неприятных моментов ей не доставят.
   Собрать таких людей, между прочим, вовсе не так-то просто.  Ну,  вот  вы,
например, знаете, что такой-то Иван Андреевич очень многим  вам  обязан,  но
чувствует ли он к вам благодарность - это еще  вопрос.  Может  быть,  именно
терпеть вас не может за то, что многим вам обязан? Разве этого не бывает?
   И вот та дама, о которой  идет  речь,  долго  обдумывала  и  решила,  что
позвать можно только тех, кто отдал ей когда-то кусок души. Человек  никогда
не  забывает  того  места,  где  зарыл  когда-то  кусочек  души.  Он   часто
возвращается, кружит около, пробует, как  зверь  лапой,  поскрести  немножко
сверху.
   Это, впрочем, касается скорее мужчин. Женщины -  существа  неблагодарные.
Человека, который от них отошел, редко вспоминают тепло. О  том,  с  которым
прожили лет пять и прижили троих детей, могут отозваться примерно так:
   - И этот болван, кажется, воображал, что я способна на близость с ним!
   Мужчины относятся благодарнее к светлой памяти прошедшего романа.
   Итак, дама, о которой идет речь,  решила  пригласить  четырех  кавалеров.
Двое из них принадлежали ее прошлому, один настоящему и один будущему.
   Первый из принадлежащих прошлому был не кто  иной,  как  разведенный  муж
этой самой дамы. Когда-то он очень страдал, потом  переключил  страдание  на
безоблачную дружбу, женился и, когда новая жена надоела, опять  переключился
на умиленную любовь к прежней жене. Выражалось это в том, что он приходил  к
ней иногда завтракать и дарил ей  десятую  часть  на  Национальную  лотерею.
Звали его Андреем Андреичем.
   Второй из прошлой жизни был тот, из-за которого пришлось  развестись.  Он
был давно переключен на дружбу, однако полную обожания  и  благодарности  за
незабываемые страницы - конечно, с его стороны. Его приглашали  в  дождливую
погоду для тихих разговоров и чтения вслух. Он  умел  красиво  говорить,  он
играл на гитаре, вздыхал и брал взаймы небольшие  суммы.  Звали  его  Сергей
Николаич.
   Принадлежащий настоящему был Алексей Петрович.  Как  и  полагается  герою
текущего романа, он был  подозрителен,  ревнив,  всегда  встревожен,  всегда
готов закатить скандал. Словом - в его чувстве сомнений быть не могло.
   Человек будущего был дансер Вовочка. Вовочка еще был в стадии мечтаний  и
желаний, в эпохе комплиментов и моментов. Он был чрезвычайно мил.
   Словом, вся компания, весь мажорный аккорд из  четырех  нот  обещал  быть
приятным,  радостным,  поднимающим  настроение  и  дающим   сознание   своих
женственных сил. А у каждой женщины известных лет (которые  вернее  было  бы
называть  "неизвестными")  бывают  такие  настроения,  когда  нужно  поднять
бодрость духа. А ничто так не поднимает  этот  упавший  дух,  как  атмосфера
любви. Чувствовать, как тобой любуются, как следят за каждым твоим движением
влюбленные глаза,  тогда  все  в  чуткой  женской  душе  -  прибавленные  за
последние дни два кило веса и замеченные морщины в  углах  рта  -  исчезает,
выпрямляются плечи, загораются глаза, и женщина смело  начинает  смотреть  в
свое будущее, которое сидит тут же, подрыгивает ногой и курит папироску.
   Итак, дама, о которой  идет  речь,  -  звали  даму  Марья  Артемьевна,  -
пригласила этих четырех кавалеров к обеду.
   Первым пришел олицетворяющий настоящее - Алексей Петрович. Узнав, кто еще
приглашен, выразил на лице своем явное неодобрение.
   - Странная идея! - сказал  он.  -  Неужели  эти  люди  могут  представить
какой-нибудь интерес в обществе? Впрочем, это дело ваше.
   Он стал задумчив и мрачен, и только  имя  Вовочки  вызвало  на  лице  его
улыбку.
   - Милый молодой человек. И вполне серьезный, несмотря на свою профессию.
   Марья Артемьевна немножко как будто удивилась,  но  удивления  своего  не
выказала.
   Словом, все обещало идти как по маслу и началось действительно хорошо.
   Бывший муж принес конфеты. Это было так мило, что  она  невольно  шепнула
ему:
   - Мерси, котик.
   Второй представитель прошлого, Сергей Николаич, принес фиалки, и это было
так нежно, что она и ему невольно шепнула:
   - Мерси, котик.
   Вовочка ничего не принес и так мило сконфузился, видя  эти  подарки,  что
она от разнеженности чувств шепнула и ему тоже:
   - Мерси, котик.
   Ну, словом, все было прелестно.
   Конечно, Андрей Андреич покосился на фиалки Сергея Николаича, но это было
вполне естественно. А Сергея Николаича покоробило от конфет Андрея  Андреича
- и это было вполне понятно. Разумеется, Алексею Петровичу были неприятны  и
цветы, и конфеты - но это вполне законно.  Вовочка  надулся  -  но  это  так
забавно!
   Пустяки - пусть поревнуют. Тем веселее, тем ярче.
   Она чувствовала  себя  веселой  пчелкой,  королевой  улья  среди  гудящих
любовью трутней.
   Сели за стол.
   Зеленые щи с ватрушками. Коньяк, водка. Все разогрелись, разговорились.
   Марья Артемьевна, розовая, оживленная, думала:
   "Какая чудесная была у меня мысль позвать именно этих испытанных  друзей.
Все они любят меня и ревнуют, и это общее их чувство  ко  мне  соединяет  их
между собой".
   - А ватрушки сыроваты, - вдруг заметил  Алексей  Петрович,  представитель
настоящего, и даже многозначительно поднял брови.
   - Н-да! - добродушно  подхватил  бывший  муж.  -  Ты,  Манюрочка,  уж  не
обижайся, а хозяйка ты никакая.
   - Ну-ну, нечего, - весело остановила их Марья Артемьевна. - Вовсе они  не
так плохи. Я ем с большим удовольствием.
   - Ну, это еще ничего не значит, что вы едите с удовольствием, -  довольно
раздраженно вступил в разговор Сергей Николаич, тот  самый,  из-за  которого
произошел развод. - Вы никогда не отличались ни вкусом, ни разборчивостью.
   - Женщины вообще, - вдруг вступил в разговор Вовочка, запнулся, покраснел
и смолк.
   - Ну, господа,  какие  вы,  право,  все  сердитые!  -  рассмеялась  Марья
Артемьевна.
   Ей хотелось поскорее оборвать  этот  нудный  разговор  и  наладить  снова
нежно-уютную атмосферу.
   Но не тут-то было.
   - Мы сердитые? - спросил бывший муж. - Обычная женская  манера  сваливать
свою вину на других. Подала сырое тесто она, а виноваты мы. Мы, оказывается,
сердитые.
   Но Марья Артемьевна все еще не хотела сдаваться.
   - Вовочка, - сказала она, кокетливо улыбаясь  представителю  будущего.  -
Вовочка, неужели и вы скажете, что мои ватрушки нельзя есть?
   Вовочка под влиянием этой нежной улыбки уже начал было и  сам  улыбаться,
как вдруг раздался голос Алексея Петровича:
   - Мосье Вовочка слишком хорошо воспитан, чтобы  ответить  вам  правду.  С
другой стороны, он  слишком  культурен,  чтобы  есть  эту  ужасную  стряпню.
Надеюсь, дорогая моя, вы не обижаетесь?
   Вовочка нахмурился, чтобы  показать  сложность  своего  положения.  Марья
Артемьевна заискивающе улыбнулась всем по очереди, и обед продолжался.
   - Ну вот, - бодро и весело говорила она. - Надеюсь, что этот  матлот1  из
угрей заставит вас забыть о ватрушках.
   Она снова кокетливо улыбалась, но на нее уже никто не  обращал  внимания.
Бывший муж заговорил с Алексеем Петровичем о банковских делах.  Разговор  их
заинтересовал Сергея Николаича так сильно, что  хозяйке  пришлось  два  раза
спросить у него, не хочет ли он салата. В первый раз он ничего не ответил, а
на второй вопрос буркнул:
   - Да ладно, отстань!
   Эту неожиданную реплику услышал Вовочка, покраснел и надулся.
   Марья Артемьевна почувствовала, что ее будущее в опасности.
   - Вовочка, - тихонько сказала она, - вам нравится мое жабо? Я его  надела
для вас.
   Вовочка чуть-чуть покосился на жабо, буркнул:
   - Толстит шею.
   И отвернулся.
   Ничего нельзя было с ним поделать.
   А те трое окончательно сдружились. Хозяйка совершенно перестала  для  них
существовать. На ее вопросы и потчеванье они не обращали никакого  внимания,
и раз только бывший муж спросил, нет  ли  у  нее  минеральной  воды,  причем
назвал ее почему-то Сонечкой и даже сам этого не заметил.
   Они, эти трое, давно уже  съехали  с  разговора  о  банковских  делах  на
политику и очень  сошлись  во  взглядах.  Только  раз  скользнуло  маленькое
разногласие - Андрей Андреич слышал от одного француза, что большевики падут
в сентябре, а Сергей Николаич знал сам от себя, что они  должны  были  пасть
еще в прошлом марте, но по небрежности и безалаберности, конечно, запоздали.
   С политики переехали на анекдоты, которые рассказывали друг другу на  ухо
и долго громко хохотали.
   Потом им надоело шептаться, и Андрей Андреич сказал Марье Артемьевне:
   - А вы, душечка, пошли бы на кухню и присмотрели бы за кофе, а то выйдет,
как с ватрушками. А мы бы здесь пока  поговорили.  Удивляюсь,  как  вы  сами
никогда ни о чем не догадываетесь.
   И все на эти слова одобрительно загоготали.
   Марья Артемьевна, очень обиженная, ушла в спальню и чуть-чуть всплакнула.
   Когда она вернулась в  столовую,  оказалось,  что  гости  уже  встали  и,
отказавшись от кофе, куда-то очень заторопились.
   - Мы  хотим  еще  пройти  на  Монпарнас,  куда-нибудь  в  кафе,  подышать
воздухом, - холодно объяснил хозяйке Алексей Петрович и глядел куда-то  мимо
нее.
   Весело и громко разговаривая, стали они спускаться с лестницы.
   - Вовочка!  -  почти  с  отчаянием  остановила  Марья  Артемьевна  своего
дансера. - Вовочка, еще рано! Останьтесь!
   Но Вовочка криво усмехнулся и пробормотал:
   - Простите, Марья Артемьевна, было бы неловко перед вашими мужьями.
   И бросился вприскочку вниз по лестнице.

   Мудрый человек
   Тощий, длинный, голова узкая, плешивая, выражение лица мудрое.
   Говорит только  на  темы  практические,  без  шуточек,  прибауточек,  без
улыбочек. Если и усмехнется, так непременно  иронически,  оттянув  углы  рта
книзу.
   Занимает  в  эмиграции  положение  скромное:  торгует  вразнос  духами  и
селедками. Духи пахнут селедками, селедки - духами.
   Торгует плохо. Убеждает неубедительно:
   - Духи скверные? Так ведь дешево. За эти самые духи в магазине шестьдесят
франков отвалите, а у меня девять. А плохо пахнут, так вы живо принюхаетесь.
И не к такому человек привыкает.
   - Что? Селедка одеколоном пахнет? Это ее вкусу не вредит. Мало  что.  Вот
немцы, говорят,  такой  сыр  едят,  что  покойником  пахнет.  А  ничего.  Не
обижаются. Затошнит? Не знаю, никто не жаловался. От тошноты тоже  никто  не
помирал. Никто не жаловался, что помирал.
   Сам серый, брови рыжие. Рыжие и шевелятся.  Любил  рассказывать  о  своей
жизни. Понимаю,  что  жизнь  его  являет  образец  поступков  осмысленных  и
правильных. Рассказывая, он поучает и одновременно  выказывает  недоверие  к
вашей сообразительности и восприимчивости.
   - Фамилия наша Вурюгин. Не Ворюгин, как многие позволяют себе  шутить,  а
именно Вурюгин, от совершенно неизвестного корня. Жили мы в  Таганроге.  Так
жили, что ни один француз даже в воображении не  может  иметь  такой  жизни.
Шесть лошадей, две коровы. Огород, угодья. Лавку отец держал. Чего?  Да  все
было. Хочешь кирпичу - получай  кирпичу.  Хочешь  постного  масла  -  изволь
масла. Хочешь бараний тулуп - получай тулуп. Даже готовое  платье  было.  Да
какое! Не то что здесь - год поносил, все залоснится. У нас такие  материалы
были, какие здесь и во сне не снились. Крепкие, с ворсом. И  фасоны  ловкие,
широкие, любой артист наденет - не прогадает. Модные.  Здесь  у  них  насчет
моды, надо сказать,  слабовато.  Выставили  летом  сапоги  коричневой  кожи.
Ах-ах! во всех магазинах, ах-ах, последняя мода.  Ну,  я  хожу,  смотрю,  да
только головой качаю. Я  такие  точно  сапоги  двадцать  лет  тому  назад  в
Таганроге носил. Вон когда. Двадцать лет тому  назад,  а  к  ним  сюда  мода
только сейчас докатилась. Модники, нечего сказать.
   А дамы как одеваются! Разве у нас носили такие лепешки на  голове?  Да  у
нас бы с такой лепешкой прямо постыдились бы на  люди  выйти.  У  нас  модно
одевались, шикарно. А здесь о моде понятия не имеют.
   Скучно у них. Ужасно скучно. Метро да синема. Стали бы у нас в  Таганроге
так по метро мотаться? Несколько сот  тысяч  ежедневно  по  парижским  метро
проезжает. И вы станете меня уверять, что все они по делу  ездят?  Ну,  это,
знаете, как говорится, ври, да не завирайся. Триста тысяч человек в день,  и
все по делу! Где же эти их дела-то? В чем они себя показывают? В торговле? В
торговле, извините меня, застой. В работах тоже, извините меня, застой.  Так
где же, спрашивается, дела, по которым триста тысяч  человек  день  и  ночь,
вылупя глаза, по метро носятся? Удивляюсь, благоговею, но не верю.
   На чужбине, конечно, тяжело и многого  не  понимаешь.  Особливо  человеку
одинокому. Днем, конечно, работаешь, а  по  вечерам  прямо  дичаешь.  Иногда
подойдешь вечером к умывальнику, посмотришь на себя в зеркальце и  сам  себе
скажешь:
   "Вурюгин, Вурюгин! Ты ли это богатырь и красавец? Ты ли это торговый дом?
И ты ли это шесть лошадей, и ты ли это две коровы? Одинокая  твоя  жизнь,  и
усох ты, как цветок без корня".
   И вот должен я вам сказать, что решил я как-то влюбиться. Как говорится -
решено и подписано. И  жила  у  нас  на  лестнице  в  нашем  отеле  "Трезор"
молоденькая барынька, очень милая и даже, между  нами  говоря,  хорошенькая.
Вдова. И мальчик у нее был пятилетний, славненький.  Очень  славненький  был
мальчик.
   Дамочка ничего себе, немножко  зарабатывала  шитьем,  так  что  не  очень
жаловалась. А то знаете - наши беженки - пригласишь ее чайку попить,  а  она
тебе, как худой бухгалтер, все только считает да пересчитывает: "Ах, там  не
заплатили пятьдесят, а тут недоплатили шестьдесят, а комната двести в месяц,
а на метро три франка в день". Считают да вычитают - тоска  берет.  С  дамой
интересно, чтобы она про тебя что-нибудь красивое говорила, а  не  про  свои
счеты. Ну, а эта дамочка была особенная. Все что-то напевает, хотя при  этом
не легкомысленная, а, как  говорится,  с  запросами,  с  подходом  к  жизни.
Увидела, что у меня на пальто пуговица на нитке висит, и тотчас, ни слова не
говоря, приносит иголку и пришивает.
   Ну  я,  знаете  ли,  дальше  -  больше.  Решил  влюбляться.   И   мальчик
славненький. Я люблю ко всему относиться серьезно. А особенно в таком  деле.
Надо умеючи рассуждать. У меня не пустяки в голове были,  а  законный  брак.
Спросил, между прочим, свои ли у нее  зубы.  Хотя  и  молоденькая,  да  ведь
всякое бывает. Бы