Ходят сплетни, будто у нес с диктатором произошла яростная стычка из-за ее
одеяния. Египетские царицы, видимо отождествляя себя с богиней  Изидой,  в
парадных случаях ничем не прикрываются выше пояса. Цезарь настоял на  том,
чтобы она прикрыла грудь, согласно римскому  обычаю,  и  она  подчинилась,
правда прикрыв лишь самую  малость.  Царица  произнесла  краткую  речь  на
ломаном латинском языке и более длинную по-египетски. Диктатор отвечал  ей
как по-египетски, так и по-латыни. Приметы во время жертвоприношения  были
в высшей степени благоприятными.



   XXXIII-А. Цицерон из Рима - своему брату

   (8 октября)

   "Царица Египта", друг мой, магические слова для всех, кроме меня.
   Я несколько лет переписывался с этой царицей  и  оказывал  бесчисленные
услуги  ее  казначейству.  Можно  было  ожидать,  что  ей   известны   мои
склонности, мой характер и услуги, оказанные  нашей  республике.  Приехав,
она разослала роскошные подарки  всей  чиновной  мелкоте  -  такие,  какие
преподносят друг другу только цари. Мне она тоже послала подарок.  На  эти
деньги можно было бы целый год  кормить  Сицилию;  но  что  мне  делать  с
усыпанными  драгоценностями  венцами  и  с  изумрудными  кошками?  Клянусь
бессмертными богами, я дал понять этому тупице Аммонию, ее управителю, что
я не пьяный актер и не из тех, кто ценит подарки по их стоимости, а не  по
их  уместности.  "Неужели  в   Александрийской   библиотеке   не   нашлось
какой-нибудь рукописи?" - спросил я у него.
   Чары царицы при ближайшем рассмотрении рассеиваются. Я верю  в  теорию,
что каждый из нас всю жизнь пребывает в одном  возрасте,  к  которому  нас
тянет, как железные опилки к магниту. Марк Антоний так навсегда и  остался
шестнадцатилетним, и  несоответствие  этого  возраста  его  теперешнему  с
каждым годом представляет все более грустное зрелище. Мой добрый друг Брут
уже в двенадцать  лет  был  рассудочным,  осмотрительным  пятидесятилетним
мужем. Цезарю всегда сорок, этот двуликий Янус смотрит то в молодость,  то
в старость. По этой теории, Клеопатре, несмотря на ее молодость, не меньше
сорока пяти, и поэтому на ее юные прелести смотреть  как-то  неловко.  Она
тучна, как бывают тучны матери  восьмерых  детей.  Многие  восхищаются  ее
походкой и статью, но только не я. Ей двадцать четыре года,  а  ходит  она
как женщина, которая мечтает, чтобы ей дали не больше двадцати четырех.
   Надо быть  очень  наблюдательным,  чтобы  все  это  заметить.  Ее  сан,
великолепие одеяний и два выдающихся  достоинства  -  прекрасные  глаза  и
пленительный голос - покоряют неосторожных.



   XXXIV. Письмо и вопросник Клеопатры Цезарю

   (9 октября)

   Мой   Deedja,   Deedja,    Deedja,    твоя    Crocodeedja    и    очень
несчастливо-счастлива, и очень счастливо-несчастна. Счастлива оттого,  что
увидит своего Deedja двенадцатого ночью и  пробудет  с  ним  всю  ночь,  а
несчастлива оттого, что до двенадцатого еще целая вечность. Когда со  мной
нет моего Deedja я сижу и плачу. Я рву на себе одежды, не понимаю, зачем я
здесь, почему не в Египте, что я делаю в этом Риме.  Все  меня  ненавидят,
все шлют мне письма, где желают мне смерти. Неужели мой  Deedja  не  может
прийти до двенадцатого? Ах, Deedja, жизнь коротка, любовь коротка;  почему
мы не видим друг друга? Другие же весь день и всю ночь видят моего Deedja.
Разве они любят его больше, чем я? Разве он любит  их  больше,  чем  любит
меня? Ничего, ничего нет на свете, что я любила бы  больше  моего  Deedja,
моего Deedja, когда он у  меня  в  объятиях.  Разлука  -  это  жестокость,
разлука - расточительство, разлука - бессмыслица.
   Но раз Deedja не  хочет,  я  плачу;  я  не  понимаю,  но  плачу  и  жду
двенадцатого... А письма я должна писать ему  каждый  день.  В  тот  день,
когда я не получаю от тебя настоящего письма, я всю ночь не сплю.  Правда,
я ежедневно получаю твои подарки с коротенькими записочками при них. Я  их
целую и прижимаю их к себе; но когда  вместе  с  подарками  я  не  получаю
настоящего письма, я не могу их любить.
   Я должна писать своему Deedja каждый день и повторять  ему,  что  люблю
его одного и думаю только о  нем.  Но  к  тому  же  мне  надо  задать  ему
кое-какие скучные пустяковые вопросы. Ответ  на  них  я  -  твоя  почетная
гостья - должна знать, чтобы быть  достойной  твоего  покровительства.  Не
сердись на свою Crocodeedja за эти мелкие, надоедливые расспросы.
   1. На моем приеме я  схожу  на  самую  нижнюю  ступеньку  трона,  чтобы
приветствовать жену моего  Deedja.  Спускаться  ли  мне  также  на  нижнюю
ступеньку, встречая тетку Deedja? Как мне  приветствовать  консулов  и  их
жен?
   (Ответ Цезаря. До сих пор все царицы спускались на нижнюю ступеньку.  Я
намерен это изменить. Моя жена и тетка придут со мной. Ты встретишь нас  у
арки. Твои трон будет поднят не на восемь ступеней, а на одну. Всех прочих
гостей ты будешь приветствовать, стоя у трона. Может показаться, что такой
распорядок лишит тебя почетного возвышения, но какой уж тут почет, если  с
него надо спускаться, а тебе придется спускаться, встречая консулов -  они
ведь у нас высшая власть, или, вернее, были ею. Подумай, и ты поймешь, что
Deedja прав.)
   2. Госпожа Сервилия не ответила на мое приглашение. Ты сам понимаешь, я
этого не потерплю. Я знаю способ, как заставить  ее  явиться,  и  намерена
пустить его в ход.
   (Ответ Цезаря. Не понимаю,  о  чем  речь.  Госпожа  Сервилия  будет  на
приеме.)
   3. Если ночь будет холодная, я не смогу ни на шаг отойти от  жаровен  с
углями, не то я замерзну насмерть. Но где взять столько жаровен для гостей
на время водяной феерии?
   (Ответ Цезаря. Обеспечь жаровнями твоих придворных дам. Мы, италийцы, к
холоду привыкли и одеваемся так, чтобы не замерзнуть.)
   4. В Египте царские особы не принимают танцовщиц и  людей  театра.  Мне
сказали, что я должна пригласить актрису Кифериду -  ее  принимают  многие
патриции, а твои не то племянник,  не  то  двоюродный  брат  Марк  Антонии
никуда без нее не ходит. Надо ли мне ее приглашать? Но, в  сущности,  надо
ли мне приглашать и его? Он каждый день приходит сюда сам, и у него  очень
дерзкий взгляд; я не привыкла к тому, чтобы надо мной смеялись.
   (Ответ Цезаря. Да, надо не только пригласить ее, но  и  поближе  с  ней
познакомиться. Она дочка колесника, но самые знатные аристократки могли бы
у нее поучиться достоинству, обаянию и прекрасным манерам.
   Ты скоро поймешь, что меня в ней восхищает. К тому же я у нее в  долгу:
ее многолетняя связь с моим родственником Марком Антонием сделала его моим
другом. Мы, мужчины, в основном представляем собой то, во что  превращаете
нас вы, женщины; да это касается не только мужчин -  ибо  мужчине  не  под
силу переделать женщину, если она  дурна.  Марк  Антоний  был  и  навсегда
останется лучшим и самым популярным атлетом провинциальной  школы.  Десять
лет назад даже пятиминутный серьезный разговор доводил его до  изнеможения
и он томился желанием поскорей поставить три стола себе  на  подбородок  и
пожонглировать ими. Даже войны отнимали  лишь  сотую  долю  его  бездумной
энергии. Рим жил в страхе перед его розыгрышами:  он  не  задумываясь  мог
подпалить целый квартал, спустить с причалов все лодки и украсть одежду  у
всего сената. Его шутки не были злыми, они были глупыми. Киферида положила
всему этому конец, она ничего у него не отняла, а только перетасовала  все
его свойства. Я окружен такими  реформаторами,  которые  могут  обеспечить
порядок только законами, подавляющими личность, лишив ее радости и напора,
- их я ненавижу. Катон и Брут мечтают о государстве трудолюбивых мышей,  а
по бедности воображения обвиняют в этом и меня. Я был бы счастлив, если бы
обо мне могли сказать, что  я,  как  Киферида,  могу  объездить  копя,  не
погасив огня в его глазах и буйства в его  крови.  Ну  разве  Киферида  не
достойна награды? Он никуда без нее не ходит, и правильно делает - где  он
найдет лучшего спутника?
   Но пора кончать. Вот уже полчаса меня дожидается делегация от Лузитании
- хочет заявить протест против моей жестокости и  несправедливости.  Скажи
Хармиане, чтобы сегодня ночью она все приготовила  для  приема  гостя.  Он
войдет,  переодетый  стражником,  через  Александрийские   ворота.   Скажи
Хармиане, что он придет ближе к рассвету,  чем  к  закату,  -  как  только
страсть поборет благоразумие.  Пусть  великая  царица  Египта,  эта  птица
феникс, спит спокойно, ее разбудят  ласковой  рукой.  Да,  жизнь  коротка,
разлука - безумие.)



   XXXIV-А. Актриса Киферида из Байи - Цицерону на его виллу в Тускуле

   (Это письмо, написанное годом раньше, приведено для того,  чтобы  лучше
осветить обстоятельства, затронутые в вопросе 4 предыдущего письма.)
   Госпожа Киферида выражает глубокое почтение не  только  величайшему  на
свете адвокату и оратору, но и спасителю Римской республики.
   Как вы знаете, диктатор приказал подготовить для опубликования  сборник
ваших остроумных высказываний. До меня дошла молва, что в сборник  включен
застольный разговор на обеде, данном года три назад в  вашу  честь  Марком
Антонием,   кое-какие   тогдашние   мои   замечания    могут    показаться
неуважительными по отношению к диктатору.
   Памятуя о лестных отзывах, которыми  вы  так  щедро  меня  удостаивали,
умоляю изъять все выражения подобного характера, приписываемые мне.
   Во время гражданских войн я и правда иначе относилась к диктатору.  Оба
моих брата и мой муж боролись против него, и муж погиб в этой войне. С тех
пор,  однако,  диктатор  простил  моих  братьев,  проявив   присущее   ему
милосердие; он дал им земли,  произвел  реформы  в  пашем  объятом  смутой
государстве, завоевал паши сердца и нашу преданность.
   В будущем году я покидаю сцену. Мой уход на покой и моя старость  будут
отравлены сознанием того, что мои необдуманные слова передаются из  уст  в
уста, а ведь такова судьба любого  произведения,  на  котором  стоит  ваше
прославленное имя.
   Вы один можете избавить меня от этой беды. В знак моей  признательности
и восхищения прошу принять прилагаемую рукопись. Это  пролог  к  "Девушке,
потерпевшей кораблекрушение", написанный собственной рукой Менандра.



   XXXV. Цезарь - Клодии

   (10 октября)

   Я был огорчен, узнав, что мне подают прошения с призывом исключить  вас
из общества, в которое входят все уважаемые матроны Рима. До меня пока что
не дошло никаких сведений, доказывающих справедливость такой меры.
   Однако я обращаюсь к вам по другому поводу. Я читаю множество писем, не
предназначенных для моих глаз, - их авторы и адресаты и не  подозревают  о
том, что я о них знаю.
   Нельзя винить женщину, если ее любят, а она неспособна любить в  ответ.
Но при этом у женщины всегда  найдутся  способы  усугубить  или  облегчить
страдания своего поклонника. Я говорю о поэте Катулле, чей дар  ценен  для
Рима не меньше, чем заслуги его правителей, и за чье  спокойствие  духа  я
тоже несу ответственность.
   Угроза - оружие, которым легче всего пользоваться человеку у власти.  Я
редко к нему прибегаю. Однако бывают случаи, когда власть имущие понимают,
что ни убеждения, ни призывы к милосердию  не  изменят  дурного  поведения
ребенка или злоумышленника. Когда угрозы не помогают, приходится прибегать
к наказанию.
   Может быть, вам следовало бы на время покинуть город.



   XXXV-А. Клодия - Цезарю

   Госпожа Клодия  Пульхра  не  без  удивления  прочла  письмо  диктатора.
Госпожа Клодия Пульхра просит диктатора разрешить ей остаться в Риме, хотя
бы до приема царицы Клеопатры; потом она удалится на свою загородную виллу
и пробудет там до декабря.



   XXXVI. Цезарь - Клеопатре. Отрывки из ежедневных писем

   (Вторая половина октября)

   (По-египетски,  но  многие  слова  этого  письма  в   настоящее   время
неизвестны и их пришлось домыслить. Очевидно, это  жаргон  александрийских
портовых кабаков, усвоенный Цезарем во время его кутежей в притонах, когда
он несколько лет назад жил в Египте.)
   Скажи Хармиане, чтобы она поосторожнее развертывала мою посылочку.
   Я ее украл.  Я  ничего  не  крал  с  девятилетнего  возраста  и  теперь
переживаю все ощущения грабителя и карманного вора. Видно, я твердо  пошел
по пути обмана и лицедейства, как и положено преступнику. (Предполагается,
что Цезарь стащил с туалетного стола жены флакон духов.)
   Но чего только я не сделаю для великой царицы Египта? Я стал не  только
вором; я стал идиотом. Я могу думать только  о  ней.  Я  делаю  промахи  в
работе. Я забываю имена, теряю бумаги. Секретари мои ошеломлены; я  слышу,
как они перешептываются за моей спиной. Я заставляю ждать  посетителей,  я
откладываю дела - и все для того, чтобы вести долгие беседы с вечноживущей
Изидой, с богиней, с ведьмой, которая лишила меня рассудка.  Нет  большего
опьянения, чем вспоминать слова, которые тебе шептали ночью. Нет ничего на
свете, что могло бы сравниться с египетской царицей.


   (По-латыни.)
   Где моя разумница Deedja, моя хорошая Deedja, моя умница Deedja? Почему
она так неосторожна, так упряма, гак жестока к себе и ко мне?
   Моя жемчужина, мой лотос, если наше римское  тесто  из  пшеничной  муки
тебе вредно, почему ты его ешь?
   Все восточные люди не переносят этого  теста.  Его  не  переносит  твой
отец. Его не переносила царица Анеста. Мы -  римляне  -  люди  грубые.  Мы
можем есть все, что угодно. Я прошу тебя, я тебя умоляю, будь  умницей.  Я
молюсь, чтобы ты не страдала, но я, я страдаю! Мой посланец  будет  ждать,
пока Хармиана не пошлет мне весточку о тебе. О  звезда  и  феникс,  береги
себя.
   Ты прогнала моего врача. Почему ты не дала ему себя осмотреть?  Неужели
тебе трудно было поговорить с ним хоть минуту? Ты  уверяешь,  будто  вашей
египетской медицине уже десять тысяч лет, а что мы, римляне, младенцы. Да,
да, но должен тебе сказать  прямо:  твои  доктора  уже  десять  тысяч  лет
занимаются чепухой.  Подумай,  подумай  немножко  о  медицине.  Доктора  в
большинстве своем шарлатаны. Чем старше врач и чем  больше  его  почитают,
тем ему больше приходится изображать,  будто  он  знает  все.  Конечно,  с
возрастом они становятся только хуже. Ищи врача, которого знаменитые врачи
ненавидят. Или способного молодого врача, который еще не погряз во  всякой
чепухе. Deedja, пообещай, что ты покажешься моему Сосфену.
   Что мне делать? Береги себя. Я тебя люблю.


   Ах да. Я повинуюсь царице Египта. Я делаю все, что она мне прикажет.
   У меня весь день была багровая макушка.
   Один посетитель за другим  взирали  на  меня  с  ужасом,  но  никто  не
осмелился спросить, что со мной. Вот что значит быть диктатором: никто  не
задает тебе вопросов. Я мог бы проскакать на одной ножке отсюда до Остии и
обратно - и никто не решился бы и слова сказать...
   Наконец пришла служанка мыть пол. Она спросила:
   - О божественный Цезарь, что у тебя с головой?
   - Матушка, - сказал я, - величайшая женщина на свете, самая прекрасная,
самая мудрая, уверяет, будто от лысины можно избавиться, втирая в нее мазь
из меда, ягод можжевельника и полыни.  Она  приказала  мне  мазаться  этой
мазью, а я ей подчиняюсь во всем.
   - Божественный Цезарь, - заметила она,  -  я  не  великая  женщина,  не
прекрасная и не мудрая, но я знаю одно: у мужчин бывают либо  мозги,  либо
волосы, но не бывает и того и другого. Вы достаточно  красивы  и  так,  и,
если бессмертные  боги  наделили  вас  здравым  смыслом,  значит,  они  не
пожелали, чтобы у вас были локоны.
   Я собираюсь произвести эту женщину в сенаторы.


   Никогда еще, великая царица, я не чувствовал себя таким беспомощным.  Я
бы отрекся от всей моей  власти,  если  бы  это  помогло,  но  я  но  могу
управлять погодой. Меня бесят эти холодные дожди, как вот  уже  много  лет
ничто не бесило. Я стал вроде крестьянина;  мои  писцы  переглядываются  с
недоумением: они видят, как я то и дело подхожу к дверям и смотрю на небо.
Ночью я встаю и выхожу на балкон - проверяю, откуда  дует  ветер,  ищу  на
небе звезды. С этим письмом  я  посылаю  тебе  еще  одно  меховое  одеяло,
пожалуйста, укутывайся потеплее. Говорят,  будто  эти  безжалостные  дожди
продлятся еще два дня. Но зимой нередко выпадают солнечные  дни.  У  моего
друга есть вилла в Салерно, и там не дуют северные ветры. В январе ты туда
поедешь, а я к тебе присоединюсь. Потерпи, займись чем-нибудь. Пришли  мне
весточку.



   XXXVII. Катулл - Клодии

   (20 октября)

   Душа души моей, когда я утром получил твою записку, я заплакал. Ты  нас
простила. Ты поняла, Клаудилла, что мы не хотели,  никак  не  хотели  тебя
обидеть. Я спрашиваю себя, что же я такого сказал, чем тебя рассердил.  Но
не будем больше об этом думать. Ты нас простила, все забыто...
   Но, дивная Клаудилла, несравненная  Клаудилла,  приготовься  нас  снова
простить. Мы ведь не знаем,  когда  и  почему  впадем  в  немилость.  Будь
уверена отныне и вовеки, что мы никогда,  слышишь,  никогда  намеренно  не
причиним тебе боль. И это заверение пребудет на все времена. Какой обидный
смысл ты могла найти в... Но довольно! Все забыто.
   Однако, Клаудилла, постарайся и ты не обижать меня. Вот  ты  сказала  в
его присутствии: "Валерию еще ни разу не удалось  написать  стихотворение,
удачное с начала и до конца". Клаудилла,  разве  ты  не  знаешь,  что  нет
ничего страшнее для поэта? Несколько строк удается,  остальные  приходится
выжимать  из  себя.  Как,  неужели  я  ни   разу   не   написал   цельного
стихотворения? И сказать это при нем!
   Что касается приема у царицы, я, конечно, сделаю так,  как  ты  хочешь.
Мне не особенно хочется идти. Многие члены нашего клуба идут туда  скопом,
они просили меня написать на этот случай оду.  Я  уже  набросал  несколько
строк, но получается не очень хорошо, и я с удовольствием брошу эту затею.
Все, что я о ней слышу, заставляет  думать,  что  она  несносна,  особенно
возмущает бесстыдство ее одежды.
   Нет, болен я не был.
   Позже.
   Я уже собирался отправить письмо, но случайно узнал, что ты уезжаешь за
город на несколько месяцев. Почему? Почему? Это правда?  О  боги,  это  не
может быть правдой. Ты бы мне  сказала.  Почему?  Ты  никогда  не  уезжала
зимой. Что это значит? Прямо не знаю, что и думать. Ты никогда не  уезжала
зимой.
   Если это правда, Клаудилла, Клаудилла, ты за  мной  пошлешь.  Мы  будем
читать, мы будем гулять у моря. Ты мне будешь показывать звезды. Никто еще
не говорил о звездах так, как говоришь ты. Я всегда тебя боготворю,  но  в
эти минуты ты - настоящая богиня. Да,  уезжай  за  город,  моя  блистающая
звезда, мое сокровище, и дай мне побыть с тобой там.
   Но чем больше я об этом думаю, тем я несчастнее.
   Что это значит?
   Я понимаю, что не должен  ни  о  чем  просить.  Не  должен  ни  на  что
претендовать. Но такая любовь, как моя,  должна  высказаться,  иногда  она
должна даже закричать.
   Прекрасная и ужасная Клодия, послушай  меня  хоть  раз.  Не  уезжай  из
города, ну а если уж тебе надо уехать из города, поезжай одна. Я  не  смею
снова просить, чтобы ты поехала со мной, но поезжай хотя бы одна.
   Да, я тебе признаюсь, я был болен. С тех пор как  люди  узнали  любовь,
отвергнутые любовники всегда  делали  вид,  будто  они  больны,  но  я  не
притворялся. Ты хочешь меня убить? Это  твоя  цель?  Я  не  хочу  умирать.
Клянусь тебе, я буду бороться за жизнь  до  последнего  вздоха.  Не  знаю,
долго ли еще я смогу это вынести. Мне угрожает что-то  сильнее  меня.  Всю
ночь оно прячется в углу моей комнаты, подглядывая за мной, пока я сплю. Я
вдруг просыпаюсь, и мне чудится, что оно нависло над моим ложем.
   Говорю тебе заранее: если ты поедешь с ним за город, я непременно умру.
Ты ругаешь меня за слабость. Я не слабый. Я мог бы поднять  твоего  дружка
на воздух, продержать его час, а потом без особого напряжения  швырнуть  о
стену. Ты знаешь, я вовсе не слаб, и только  могучая  сила  способна  меня
убить.
   Я