ее от себя; ты извечная убийца жизни  и  любви.  Но  как,  должно
быть, ужасно тебе сознавать неудачу, ибо  ты  только  обнажила  величие  и
могущество твоего врага - любви.
   Все, все, что говорил Платон, - истина.
   Ведь тот, кто тебя любил, был не я, не я сам по себе. Когда я глядел на
тебя, ко мне нисходил бог Эрос. Я был больше, чем только  я.  Во  мне  жил
бог, он смотрел моими глазами и говорил моими устами. Я был больше, чем я,
и, когда твоя душа постигала, что во мне бог и  что  он  глядит  на  тебя,
тобою овладевало на  время  что-то  божественное.  Разве  ты  мне  это  не
говорила, не шептала в те часы?
   Но долго выносить его присутствие ты не могла, потому что  родилась  на
свет извергом и убийцей  всего,  что  живет  и  любит.  Ты  носить  личину
любимой, а существуешь только затем, чтобы расставлять одну  предательскую
ловушку за другой; ты живешь только ради той минуты,  когда  со  смехом  и
визгом поднимешь топор и вырубишь ростки жизни и ростки любви.
   Я больше не задыхаюсь от ужаса. Я больше  не  дрожу.  Я  могу  спокойно
размышлять над тем, откуда у тебя такая тупая ненависть к жизни  и  почему
боги позволяют врагу рода человеческого ходить среди нас. Я  никогда  тебя
не пожалею -  ужас  не  оставляет  места  для  жалости.  Когда-то  в  тебе
пробуждалось благородное стремление нести свет, но оно  было  отравлено  в
самом зачатке.
   Я любил тебя и никогда уже не буду таким, каким был, но чего стоит  моя
беда по сравнению с твоей?



   XXVIII-Б. Катулл

   O, di, si vestrum est misereri, aut si quibus unquam
   Extremam iam ipsa in morte tulislis opem,
   Me miserum aspicite et, si vitam puriter egi
   Eripite hanc pestem perniciemque mihi.
   Quae mihi subrepens imos ut torpor in artus
   Expulit ex omni pectore laetitias.
   Non iam illud quaero, contra ut me diligat illa,
   Aut, quod non potis est, esse pudica velit;
   Ipso valere opto et taetrum hunc deponere morbum.
   O di, reddite mi hoc pro pietate mea.

   Боги! Жалость в вас есть, и людям не раз подавали
   Помощь последнюю вы даже на смертном одре.
   Киньте взор на меня, несчастливца, и гжели чисто
   Прожил я жизнь, из меня вырвите черный недуг!
   Оцепенением он проникает мне в члены глубоко,
   Лучшие радости прочь гонит из груди моей.
   Я уж о том не молю, чтобы она предпочла меня снова
   Или чтоб скромной была, - это немыслимо ей,
   Лишь исцелиться бы мне, лишь мрачную хворь мою сбросить.
   Боги! О том лишь прошу - за благочестье мое.



   XXIX. Цезарь - Корнелию Непоту

   (23 сентября)

   Письмо это не подлежит огласке.
   Мне сообщили, что вы друг поэта Гая Валерия Катулла.
   До меня окольным путем дошел слух, что поэт либо болен, либо  находится
в крайне угнетенном состоянии духа.
   Я многие годы был дружен с его отцом,  и,  хотя  мне  редко  доводилось
видеть самого поэта, я слежу за его  творчеством  с  большим  интересом  и
восхищением. Я хотел бы, чтобы вы навестили  его  и  сообщили  мне  о  его
состоянии. Более того, я  просил  бы  вас  в  любое  время,  в  любой  час
известить меня, если он заболеет или попадет в бедственное положение.
   Уважение, которое я питаю к вам и вашим трудам, позволяет мне добавить,
что я почту за обиду, если вы или ваша семья сразу же не  сообщите  мне  о
любых невзгодах, какие могут случиться у  вас  (да  уберегут  вас  от  них
бессмертные боги). С самых ранних  лет  я  понял,  что  истинные  поэты  и
историки - лучшее украшение  страны;  со  временем  это  убеждение  только
укрепилось.



   XXIX-А. Корнелий Непот - Цезарю

   Как приятно было узнать, что великий  вождь  римского  народа  озабочен
здоровьем моего друга и земляка Катулла и дружески относится ко мне и моим
близким.
   Десять дней назад один из членов Эмилиева клуба  для  игры  в  шашки  и
плавания, где проживает поэт, в самом деле явился ко мне  посреди  ночи  и
сообщил, что состояние Катулла очень тревожит его  друзей.  Я  поспешил  к
нему, он был болен и бредил. Врач-грек Сосфен дал  ему  рвотное,  а  потом
успокаивающие средства. Мой друг меня не узнавал. Мы просидели возле  него
всю ночь. Утром ему стало гораздо лучше. Мужественно собравшись с  силами,
он поблагодарил нас за внимание, заверил, что выздоравливает,  и  попросил
оставить его одного. Когда я снова навестил его во второй половине дня, он
спокойно спал. Вскоре его разбудил растяпа посыльный - он принес письмо от
той женщины, которая играет  не  последнюю  роль  в  его  несчастьях,  что
явствовало из его  бреда.  Он  прочел  письмо  при  мне  и  долго  молчал,
погрузившись в раздумье. Не сказав ни слова о том, что там было  написано,
Катулл, несмотря на все наши уговоры, тщательно оделся и ушел.
   Я сообщаю диктатору все эти подробности,  чтобы  он  смог  сам  сделать
необходимые выводы.



   XXX. Дневник в письмах Цезаря - Луцию Мамилию Туррину на остров Капри

   991. (О Клеопатре и ее приезде в Рим.)
   Египетская  царица  приближается.  Маленькая   крокодилица,   овеваемая
опахалами, плывет через пролив.
   Моя переписка с Ее Величеством была, как и  следовало  ожидать,  весьма
бурной. Латынь ее хромает, но там, где требуется точность, она, я заметил,
царицу не подводит.
   Я не жду буквального выполнения условий, которыми я обусловил ее визит.
Царица не способна точно выполнять какие бы  то  ни  было  указания.  Даже
когда ей кажется,  что  она  подчиняется  беспрекословно,  она  ухитряется
допустить кое-какие  отклонения.  Этого  надо  ожидать.  Признаюсь,  такая
неизменная изменчивость имеет свою прелесть, хотя мне не  раз  приходилось
напускать на  себя  суровость.  А  виной  всему  ее  безмерная  гордыня  и
самоволие женщины, привыкшей карать смертью за малейшее неповиновение.
   Ее письма - а в одном случае и ее молчание - меня восхищают. Теперь она
настоящая женщина и настоящая царица. Порой я ловлю себя на том,  что  для
меня она больше женщина, чем царица, и стараюсь прогнать эти мысли.
   Клеопатра - это Египет.  Она  и  слова  не  вымолвит,  и  до  ласки  не
снизойдет  без  политической  подоплеки.   Каждый   разговор   с   ней   -
правительственный договор, каждый поцелуй - международное соглашение.  Мне
иногда хочется, чтобы общение с ней не требовало постоянной  осторожности,
а в ее благосклонности было бы больше порыва и меньше искусства.
   Но вот уже много-много лет я не видел бескорыстной привязанности ни  от
кого, кроме тебя, моей тетки и моих солдат. Даже  дома  я  как  будто  все
время играю в шашки. Я теряю шашку, мне угрожают с фланга, я собираю  силы
для  вылазки,  выхожу  в  дамки.  Моя  дорогая  жена,  кажется,   получает
удовольствие от этих непрерывных схваток, хотя они не обходятся без слез.
   Больше того,  уже  много  лет  я  не  чувствовал  к  себе  бескорыстной
ненависти. День за днем я приглядываюсь  к  своим  врагам,  жадно  надеясь
найти среди них человека, ненавидящего меня за то, что я есть, или хотя бы
"за  Рим".  Меня  обвиняют  в  том,  что  я  окружил  себя   бессовестными
проходимцами, обогащающимися на своих постах. Порою  самому  мне  кажется,
что меня в них подкупает откровенная жадность; они не притворяются,  будто
любят меня. Я испытываю даже удовольствие,  когда  тот  или  иной  из  них
ненароком выкажет мне презрение - в том океане лести, где я вынужден жить.
   Как трудно, дорогой Луций, не стать таким,  каким  тебя  видят  другие.
Раба держат в  двойном  рабстве  -  и  его  цепи,  и  взгляды  окружающих,
твердящие  ему:  ты  -  раб.  Диктатора  принято  считать   скаредным   на
благодеяния, безрассудным  в  немилости,  завистливым  к  чужим  талантам,
жаждущим лести, и я теперь не десять, а двадцать раз на день чувствую, как
до всего этого опускаюсь, и вынужден себя одергивать. И десять раз на день
в ожидании приезда египетской царицы я мечтаю  о  том,  как  теперь,  став
женщиной, она поймет, насколько бескорыстно я даю все, что могу дать и ей,
и ее стране; ей нет нужды хитрить, ей нечего добиваться, все ее уловки  не
дадут ей того, что ей не положено получить. И если она это  поймет,  мы  с
ней достигнем такого... Но тут я перехожу в область невозможного.



   XXXI. Цицерон из Рима - Аттику в Грецию

   (Над этим письмом много потешались и в античности, и  в  средние  века.
Может быть, оно подделка. Мы знаем, что Цицерон написал  Аттику  письмо  о
природе брака и что в двух последующих письмах он просил своего друга  это
письмо уничтожить - вероятно. Аттик так и поступил. С другой  стороны,  до
нас дошло  больше  десяти  вариантов  этого  предполагаемого  письма.  Они
разительно отличаются друг от друга и уснащены явными  вставками  довольно
фривольного  характера.  Мы  отобрали  отрывки,  вошедшие  в   большинство
вариантов, ибо предполагаем, что секретарь Аттика, прежде  чем  уничтожить
письмо, снял с него копию, и эта копия ходила по рукам в Римской империи.
   Вспомним, что Цицерон не только развелся со своей всеми уважаемой женой
Теренцией после многолетних и, все более бурных семейных скандалов, но тут
же вступил в новый брак со своей богатой молодой воспитанницей  Публией  и
вскоре опять развелся, что брат Цицерона Квинт давно состоял в  далеко  не
мирном браке с сестрой Аттика Помпонией и только что с ней развелся и  что
любимая дочь Цицерона Туллия  была  не  слишком  счастлива  с  Долабеллой,
честолюбивым и распутным другом Цемия, которого отец сам для нее выбрал  в
мужья.)

   Лишь один брак из ста бывает счастливым. Это  не  единственное  из  тех
правил, мой друг, о которых все знают, но молчат. И  не  удивительно,  что
брак, который составляет исключение, прославляют повсюду:  ведь  только  о
необычном и говорят. Но безумие рода человеческого проявляется  и  в  том,
что  нам  всегда  хочется  превратить  исключение  в  правило.  Исключение
привлекает нас потому, что каждый считает себя существом исключительным  и
предназначенным для исключительного; наши молодые люди и девушки  вступают
в брак либо с убеждением, что девяносто девять браков из ста счастливые  и
лишь один несчастный, либо  веря  в  то,  что  им  суждено  исключительное
счастье.
   Но, учитывая женскую натуру и природу страсти, притягивающую  женщин  и
мужчин друг к другу, как можно надеяться, что они  избегнут  мук,  горших,
чем все муки Сизифа и Тантала, вместе взятые.
   Женившись, мы передаем в женские руки управление домашним хозяйством, и
они тут же по мере своих сил завладевают нашим имуществом. Они воспитывают
наших детей и этим обретают право устраивать их дела, когда  те  достигнут
зрелости. Во всем этом  они  преследуют  цели,  обратные  нашим,  мужским.
Женщинам нужны лишь тепло очага и крыша над головой. Они  живут  в  страхе
перед грядущими несчастьями, и никакая защита не кажется им надежной;  для
них будущее не только неведомо, но и чревато бедой. И нет такого обмана, к
какому они не прибегнут, нет такой алчности, какой  они  не  проявят,  нет
таких развлечений или  потребностей  просвещенного  ума,  которым  они  не
объявят войну, чтобы уберечься от неведомого зла. Если бы наша цивилизация
зависела от женщин, мы бы до сих пор жили  в  пещерах  и  все  изобретения
кончились бы открытием огня для домашних нужд. Все, чего  они  требуют  от
пещеры, кроме самого крова, - это чтобы она была чуть пороскошнее,  чем  у
жены соседа; а своим детям  желают  лишь  безмятежной  жизни  в  такой  же
пещере, в какой выросли сами.
   Брак вынуждает нас выслушивать  пространные  разглагольствования  наших
жен. Ну а разговоры женщин и семейном кругу - я  уж  не  говорю  о  другой
напасти, об их беседах в обществе,  -  если  откинуть  мелкие  хитрости  и
невнятицу, затрагивает лишь две темы: как  сохранить  незыблемым  то,  что
есть, и как пустить пыль в глаза.
   Чем-то они похожи на разговоры рабов, и неудивительно: положение женщин
в нашем обществе не многим отличается от положения рабов.  Об  этом  можно
было бы пожалеть, но я не буду среди тех, кто хочет изменить  существующий
порядок. Разговоры рабов и женщин насквозь пронизаны хитростью.  Коварство
и насилие - два выхода, доступных обездоленным; а насилие  доступно  рабам
лишь при тесном единении  этих  злосчастных  друг  с  другом.  Государство
справедливо препятствует  такому  единению  и  неусыпно  за  ними  следит;
поэтому рабу приходится добиваться своих целей коварством.  Женщинам  тоже
закрыты пути к насилию, потому что они неспособны объединиться;  они,  как
греки, не доверяют друг другу, и не без основания. Поэтому они прибегают к
хитрости. Как часто, заглянув на одну из  своих  вилл  и  проведя  день  в
разговорах с управляющими и батраками, я ложился спать  таким  измученным,
словно состязался с каждым из  них  в  борьбе,  напрягая  все  телесные  и
душевные силы, чтобы меня не искалечили или не  ограбили.  Раб  преследует
свои заветные цели, пользуясь всеми доступными ему ходами -  и  прямыми  и
окольными, нет такой ловушки, какую бы он тебе  не  подставил,  нет  такой
лести, такой видимости логики, игры на  твоих  страхах  или  жадности,  на
какие он не пошел бы; и все это чтобы  уклониться  от  постройки  беседки,
расправиться с подчиненными, сделать попросторнее свою хижину или получить
новый плащ.
   Так же ведут себя женщины, однако насколько разнообразнее у  них  цели,
насколько богаче боевые средства, насколько сильнее страсть  к  достижению
своих целей.
   Раб в основном жаждет удобства, в  то  время  как  женские  потребности
определяются  тем,  что  составляет   самый   смысл   ее   жизни:   охрана
собственности, почет, который ей оказывают знакомые матроны, хотя сама она
их презирает и боится;  содержание  взаперти  дочери,  которую  она  хочет
оставить невежественной, лишить всяких радостей и превратить  в  животное.
Стремления  женщины  так  глубоко  в  ней   заложены,   что   кажутся   ей
естественными, мудрыми, непреложными. Поэтому  всякое  другое  мнение  она
может только презирать. Такой натуре разум кажется ненужным  и  пустячным,
она глуха к его доводам.  Мужчина  может  спасти  государство  от  гибели,
править миром и стяжать бессмертную славу своей  мудростью,  но  в  глазах
жены он остается безмозглым идиотом.
   (Далее идет раздел, где говорится об интимных отношениях.  Он  был  так
искажен игривыми и  богатыми  на  выдумку  переписчиками,  что  установить
первоначальный текст не представляется возможным.)


   Обо всем этом редко говорят, хотя поэты иногда и  приоткрывают  завесу,
те самые поэты, которые больше всех и толкают нас на  поиски  губительного
исключения. Еврипид в своей "Медее" обнажил  все  это  до  конца.  Недаром
афиняне с бранью изгнали его из Афин за то, что он высказал истину.  Толпу
возглавлял Аристофан, показавший - правда, не столь откровенно,  -  что  и
ему все это отлично известно, но он припрятал свое знание поглубже,  чтобы
выгнать из города более великого поэта. А  Софокл?  Какой  муж  горько  не
смеялся но время сцены, где Иокаста громоздит одну ложь на  другую,  делая
хорошую мину при плохой игре. Прекрасный пример так называемой супружеской
любви, когда жена готова скрыть от мужа все, что угодно, лишь бы сохранить
мнимое благополучие; яркая иллюстрация того, как по недомыслию жене трудно
отличить мужа от сына.
   Ах, друг мой, давай утешаться философией. Это та область, куда  никогда
не ступала их нога, да они, впрочем, и не проявляли  к  ней  ни  малейшего
интереса. Порадуемся старости,  которая  освобождает  нас  от  желания  их
обнимать, ведь за эти объятия мы платим порядком в жизни и покоем души.



   XXXII. Абра, служанка Помпеи, - Клодии

   (1 октября)

   Я так волновалась, высокочтимая госпожа, за вас, за ваш дом и за нашего
хозяина после покушения на его жизнь.  Да  и  все  здесь  были  в  большом
расстройстве: дом битком набит посетителями и полицией, а  хозяйка  просто
голову потеряла. Но  сам,  благодарение  бессмертным  богам,  проснулся  в
полдень как ни в чем не бывало и даже очень веселый,  отчего  хозяйка  моя
просто взбесилась. Он очень оголодал  и  все  ест  да  ест,  а  доктор  не
разрешает, и хозяйка на коленях просит его не есть. Ну, а он такие шуточки
отпускает, что мы еле-еле сдерживаемся, чтобы не захохотать.
   Я сама слышала, госпожа,  как  он  сказал  всем,  кто  был  рядом,  что
отродясь не получал такого удовольствия от обеда, как тогда  у  вас.  Марк
Антонии возьми и спроси: почему, мол; а он  говорит,  что  больно  хорошая
была у вас компания. Вы уж меня извините за вольность, только Марк Антоний
сказал: это  вы  о  ком,  о  Клаудилле?  А  сам  и  говорит:  Клаудилла  -
замечательная женщина.  Надеюсь,  госпожа,  вы  меня  не  осудите,  что  я
рассказываю вам все как есть.
   Ну а теперь, госпожа, сообщаю вам, что он объявлял  всем,  кто  в  этот
день  приходил,  будто  Клеопатра,  та   самая   египетская   царица,   не
сегодня-завтра приезжает к нам в Рим.


   (6 октября)

   Вчера вечером хозяина не было дома - первый раз за долгое  время,  -  и
все думают, что это неспроста.
   Царица  прислала  моей  хозяйке   чудесные   подарки,   особенно   одну
расчудесную вещицу. Вчера тайком пришли мастера, поставили ее и запустили.
Это самый настоящий египетский дворец, но высотой едва по колено.  И  если
снять переднюю стенку, видно все внутри -  там  тебе  и  хлев,  и  царский
кортеж, а одежды и краски просто  прелесть!  Но  это  еще  не  все.  Когда
пускаешь воду - тут даже и не объяснишь, госпожа, как это делается, но все
человечки начинают двигаться, царица со свитой входят  во  дворец  и  даже
поднимаются по лестнице - право слово! - а потом идут через  весь  дом,  и
звери тоже ходят и пьют воду из Нила, и крокодил плывет против течения,  а
женщины ткут, рыбаки ловят рыбу, и, клянусь бессмертными богами,  всего  и
не перескажешь, что там делается. Так бы и  смотрела,  глаз  не  оторвать.
Хозяйка впала в такой раж, что приказала зажечь все лампы, мы думали,  она
никогда не угомонится. Все говорят, как это ловко царица придумала -  ведь
хозяйка моя все забыла, любуясь этим дворцом, даже забыла, что  мужа  нету
дома.


   (8 октября)

   Вчера к моей хозяйке приезжала в гости  царица.  Мы  думали  она  будет
пышно  разодета,  но  на  ней  было  простое  синее  платье  и  ни   одной
драгоценности - ей, как видно, известны законы на этот  счет.  Прическа  у
нее тоже была простая, а я битых два часа возилась с хозяйкиными волосами!
Хозяйка поблагодарила ее за  игрушечный  дворец,  а  потом  они  только  и
говорили, как с ним обращаться. Царица сама очень простая. Она даже знала,
как меня зовут, и все мне объяснила. Но, как говорит  хозяйкин  секретарь,
сразу видно, что голова у нее на месте. А когда вернулся домой мой хозяин,
он спросил: как тут все у нас обошлось, а хозяйка так гордо отвечает:  да,
очень хорошо, а как же, мол, иначе? Ах, госпожа, видели бы вы  в  эти  дни
хозяина! Будто  в  доме  вдруг  поселился  десяток  мальчишек,  все  время
поддразнивает хозяйку и даже ее щиплет.



   XXXIII. Корнелий Непот. Заметки

   (3 октября)

   Приехала царица Египта. В Остии ее  встречала  делегация  от  города  и
сената, но она отказалась сойти на берег, потому что среди  приветственных
вымпелов не было знаков  достоинства  диктатора.  Об  этом  было  доложено
Цезарю, и он спешно отправил Азиния Поллиона в порт  со  своими  трофеями.
Тогда она двинулась в путь и, проведя в дороге всю ночь, прибыла в Рим.


   Царица никого не принимает и,  по  слухам,  нездорова.  Однако  же  она
разослала тридцати высокопоставленным лицам роскошные подарки.


   (5 октября)

   Сегодня царицу принимали на Капитолии. Пышность  ее  свиты  превосходит
все нами виденное. Издали она мне показалась очень  красивой;  Алина  (его
жена)  могла  ее  разглядеть  получше  (по-видимому,  она   сидела   среди
девственниц Весты) и, как истая женщина,  уверяет,  будто  она  решительно
нехороша собой - щеки у нее такие пухлые,  что  ее  прозвали  "мордастой".