;  страх  же  и  радость  испытывают  они  только  за  свое
достояние, и когда наконец умрут, то будут знать, зачем жили  и  страдали,
не больше, чем скотина на горных пастбищах. Ей казалось, что  жизнь  может
дать гораздо больше, если ты не просто ее игрушка,  а  не  быть  ею  можно
только в Дельфах. Однако жриц Аполлона призывает сам Бог, а она,  несмотря
на все молитвы и жертвоприношения, такого зова не слышала. Дни ее текли  в
ожидании знамения свыше и в попытках узнать волю божью по его знамениям.
   Между тем Алкеста была самой мудрой и самой прекрасной из дочерей  царя
Пелия. Все герои Греции добивались ее  руки,  но  царь,  не  желая  с  ней
расставаться, задавал претендентам на  ее  руку  невыполнимые  задачи.  Он
объявил, что отдаст  Алкесту  в  жены  только  тому,  кто  объедет  вокруг
городских стен в колеснице, запряженной львом и вепрем. Год шел за  годом,
и один жених за другим терпели неудачу. Ее потерпели и Полей, будущий отец
Ахиллеса, и многомудрый Нестор; ничего не добился Лаэрт, отец  Одиссея,  и
Язон, могущественный вождь аргонавтов. Львы и вепри в ярости кидались друг
на друга, возничим едва удавалось остаться в живых. А царь смеялся, он был
рад; царевна же, считая эти неудачи знамением, решила, что  Бог  велит  ей
остаться девственницей и служить ему в Дельфах.
   Наконец, как всем известно, с гор спустился Адмет,  царь  фессалийский.
Он запряг льва и вепря, объехал на них  вокруг  города,  словно  это  были
кроткие волы, и получил в жены царевну Алкесту. С превеликой  радостью  он
увез ее к себе во дворец в Ферах,  где  начались  пышные  приготовления  к
свадьбе.
   Но Алкеста еще не была готова стать женой и  матерью.  Она  со  страхом
чувствовала, что с каждым днем  все  больше  и  больше  любит  Адмета,  но
надеялась, что Аполлон все же призовет ее к себе, и под разными предлогами
откладывала свадьбу.
   Сначала Адмет терпеливо сносил эти оттяжки, но в конце  концов  не  мог
больше сдерживать страсть. Он молил ее объяснить свою уклончивость, и  она
открылась ему. Адмет был человек набожный и богобоязненный,  но  он  давно
уже надеялся только на себя и не ждал от богов  ни  помощи,  ни  утешения.
Правда, раз в жизни он почувствовал их заботу о  его  судьбе  и  теперь  с
жаром ей об этом поведал. "Алкеста, - сказал он, - больше не жди  знамения
от Аполлона насчет твоего замужества, ибо оно уже было.  Ведь  это  он,  и
только он, привел тебя сюда, как ты узнаешь из моего рассказа.  Перед  тем
как мне ехать в Иолк, чтобы пройти испытание, я заболел, и  неудивительно,
ибо моя великая любовь боролась с отчаянием: а вдруг я не сумею запрячь  в
колесницу льва и вепря? Три дня и три ночи я был на волосок от смерти.  За
мной ухаживала Аглая, моя нянька, а прежде нянька моего отца. Это она  мне
рассказала, что на третью ночь мне в бреду явился Аполлон  и  внушил,  как
запрячь вместе льва и вепря, Аглая здесь, можешь ее спросить".  "Адмет,  -
сказала Алкеста, - слишком много идет  россказней  про  богов,  о  которых
бредят молодые люди или сочиняют старые няньки. Эти россказни  только  еще
больше путают людей. Нет, Адмет, отпусти  меня  в  Дельфы.  Хоть  я  и  не
призвана быть жрицей, я могу стать там служанкой. Я согласна  служить  его
слугам, мыть ступеньки и плиты его дома".
   Адмет не понимал ее  упорства,  однако  с  грустью  разрешил  поступить
по-своему, но тут их прервали. Во дворец прибыл  гость  -  слепой  старик,
оказавшийся Тиресием, жрецом Аполлона  Дельфийского.  Адмет  и  Алкеста  в
волнении  поспешили  во  двор,  чтобы  его  принять.  Когда  они  к   нему
приблизились, он воззвал громким голосом: "Я принес весть  в  дом  Адмета,
царя фессалийского. Мне надо поскорее передать ее и вернуться туда, откуда
я пришел. По воле Юпитера Аполлон должен прожить на земле  среди  людей  в
образе человека один год. И Аполлон решил прожить его  здесь,  пастухом  у
Адмета. Вот я и сообщил свою весть". Адмет, выступив вперед, спросил:  "Ты
хочешь сказать, благородный Тиресий, что Аполлон  будет  здесь  среди  нас
каждый день, каждый божий  день?  "За  воротами  стоят  пять  пастухов!  -
прокричал Тиресий. - Один из них Аполлон. Назначь им, что делать, поступай
с ними по справедливости и больше не  задавай  вопросов,  потому  что  мне
нечего тебе ответить". С этими словами он, не выказывая пастухам  никакого
почтения, позвал их во дворец, а сам отправился в путь. Пятеро неторопливо
вошли во двор, они ничем не отличались от других пастухов, все были в пыли
от долгой дороги и очень смущены, что их так пристально разглядывают. Царь
Адмет сперва не мог вымолвить ни слова, но потом все же  произнес:  "Добро
пожаловать" - и распорядился, чтобы  им  дали  ночлег  и  накормили.  Весь
остаток дня жители Фер провели молча. Они знали,  что  их  стране  оказана
великая  честь,  однако  людям  нелегко  одновременно   и   радоваться   и
недоумевать.
   Вечером, когда на небе зажглись первые звезды, Алкеста выскользнула  из
дворца  и  подошла  к  костру,  у  которого  сидели  пастухи.  Она  встала
неподалеку от огня и стала молить Аполлона не таиться под  чужой  личиной,
как это любят делать боги, а открыть свое лицо  и  дать  ей  ответ  на  те
вопросы, от которых зависит вся ее жизнь. Молилась она  долго.  Изумленные
пастухи поначалу почтительно слушали, потом, ворча, стали передавать  друг
другу мех с вином; один из них даже заснул и начал храпеть. Наконец  самый
низенький отер рот рукой и сказал: "Царевна, если среди нас и есть бог,  я
не знаю, кто он. Мы впятером тридцать дней шли по  Греции;  пили  вино  из
одного меха, черпали еду из одной миски и спали возле одного костра.  Если
бы среди нас был бог, неужели я этого бы не знал? Однако, госпожа, вот что
я тебе скажу: все они не обыкновенные пастухи. Вон тот,  что  спит,  может
вылечить любую болезнь; и укус змеи, и перелом  костей.  Когда  дней  пять
назад я свалился в каменоломню,  я  наверняка  бы  номер,  а  этот  парень
наклонился надо мной, пробормотал  какую-то  абракадабру  -  и  видишь,  я
живой. А все равно я знаю, царевна, что никакой он не бог.  Потому  что  в
одном городе мы видели ребенка, который не мог ни дышать, ни  глотать,  он
так посинел, царевна, что сердце разрывалось, на него глядя. А этот парень
хотел спать. Он не пожелал пересечь дорогу и посмотреть на бедняжку. Какой
же это бог? И вон тот, рядом, - ты что,  не  можешь  от  вина  оторваться,
когда на тебя царевна смотрит? Этот никогда не заблудится. Он  и  во  тьме
кромешной различает, где север, а где юг. И все равно я знаю, что  никакой
он не бог Солнца. А вон тот рыжий, он тоже не простой  пастух.  Он  делает
чудеса. Нарушает самый ход  вещей  в  природе.  Изобретатель.  -  С  этими
словами пастух подошел к своему рыжему спутнику и стал будить его пинками.
- Проснись, проснись. Покажи царевне какие-нибудь чудеса".
   Спящий пастух зашевелился и застонал. Вдруг с высоты небес и с  дальних
холмов  послышались  голоса,  они  звали:  "Алкеста!  Алкеста!"  А   рыжий
повернулся на другой бок и  снова  заснул.  Его  опять  разбудили  пинком:
"Ну-ка, покажи еще. Пусти водопад  с  верхушек  деревьев.  Пусти  огненные
шары".  Тот  хрипло  выругался.  По  земле  побежали  огненные  шары.  Они
скользили вверх по стволам деревьев и рассыпались; они прыгали по  головам
пастухов и забавно играли друг с  другом,  словно  зверята.  Потом  долину
снова окутала мгла. "Такие проделки, царевна, и правда  больше  никому  не
удаются, но я могу поклясться, что никакой он не бог еще и потому, что все
его чудеса не имеют никакого смысла. Он нас поражает, но, когда  удивление
проходит, мы испытываем разочарование. В первые дни мы просили у него  все
новых и новых чудес - нам было интересно; но потом очи  нам  приелись,  и,
говоря по правде, нам даже стало стыдно, да и ему тоже, потому что  фокусы
эти просто забава и  никакого  толку  от  них  нет.  А  разве  бог  станет
стыдиться своих чудес? Станет себя спрашивать,  какой  в  них  смысл?  Вот
так-то, царевна", - заключил он, разводя руками, словно ему  больше  нечем
было ответить на ее молитву.
   Но  от  Алкесты  не  так-то  легко  было  отделаться.  Она  указала  на
четвертого пастуха. "Тот? Ну, он тоже не простой  пастух.  Он  наш  певец.
Поверь, когда он поет и играет на лире, львы замирают в прыжке. Я, правда,
и сам иногда говорю себе: ей-ей,  это  бог!  Он  переполняет  наши  сердца
печалью или радостью, когда нам вовсе нечему радоваться или огорчаться. Он
может сделать намять о любви более сладостной, чем сама любовь. Его чудеса
посильнее чудес  нашего  целителя,  нашего  ночного  проводника  и  нашего
кудесника, но я наблюдал за ним, царевна, и вижу: чудеса  его  куда  более
восхищают нас, чем его самого.  Ему  тут  же  перестает  нравиться  песня,
которую он сочинил. Нас она всякий раз приводит в восторг - его ничуть. Он
сразу теряет все удовольствие от того, что сделал, и в муках творит что-то
новое. Это доказывает, что он не бог и даже не посланец божий,  ибо  разве
мыслимо, чтобы боги презирали свои творения?.. А я? Что могу я? Да то, что
делаю сейчас. Мое дело - разобраться в природе богов, существуют ли они  и
как нам их найти. Ты себе только представь..."
   (Тут рассказ обрывается,  и  мы  снова  возвращаемся  к  письму  Азиния
Поллиона.)
   В этот миг диктатор поднялся и,  прошептав:  "Продолжайте,  друг  мой",
пошел к выходу. Катулл повторил: "Ты себе только представь..."  -  но  тут
Цезарь свалился на пол в  конвульсиях  священной  болезни.  Извиваясь,  он
сорвал с тела повязку, и пол обагрился его кровью. Мне и раньше  случалось
наблюдать такие приступы. Скомкав край его тоги,  я  засунул  материю  ему
между зубов. Приказал Катуллу помочь мне распрямить его ноги, а  Клодии  -
принести всю одежду, какая у нее найдется, чтобы его  согреть.  Вскоре  он
перестал бормотать и впал в глубокий сон. Мы постояли  возле  него,  потом
уложили его на носилки и вдвоем с поэтом сопроводили домой.
   Так прошел этот дважды прерванный обед у  Клодии.  Обоим  моим  друзьям
суждено было  умереть  в  том  же  году.  Поэт,  который  увидел  величие,
униженное безумием, больше не писал на Цезаря едких эпиграмм. Мой господин
никогда не заговаривал  о  своей  болезни,  но  не  раз  напоминал  мне  о
"прекрасном" обеде с Клодией и Катуллом.
   Пока я диктовал эти слова, рассвело. Боль у меня прошла, или я просто о
ней забыл, и я выполнил долг перед своими друзьями.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   Напоминаем читателю, что в каждой последующей части  документы  сначала
возвращают  нас  к  более  раннему  периоду,  потом  снова  покрывают  уже
пройденный отрезок времени и доводят нас до более поздней даты.



   XXII. Анонимное письмо жене Цезаря
   (написанное Сервилией, матерью Марка Юния Брута)

   (17 августа)

   Госпожа, диктатор вряд ли вам сообщил,  что  в  Рим  надолго  приезжает
египетская царица. Если хотите в этом убедиться, посетите  вашу  виллу  на
Яникульском холме. На дальнем его склоне рабочие строят египетский храм  и
возводят обелиск.
   Весь мир  смеется  над  тем,  насколько  вы  не  соответствуете  своему
высокому положению, а уж в политических делах и  вовсе  разбираетесь  хуже
грудного младенца, потому-то я считаю своим долгом обратить ваше  внимание
на этот приезд и на ту политическую опасность, которую он представляет для
Рима.
   У Клеопатры, к вашему сведению,  есть  от  вашего  мужа  сын.  Имя  ему
Цезарион. Царица прячет его вдали от своего двора,  но  упорно  распускает
слух, что он наделен божественным умом и дивной красотой.  Из  достоверных
источников известно, что на самом деле он идиот, и, хотя ему уже три года,
он еще не умеет говорить и едва ходит.
   Цель приезда царицы в Рим - узаконить  своего  сына  и  установить  его
наследное право на владычество над миром. Замысел  этот  возмутителен,  но
честолюбие  Клеопатры  не  имеет  границ.   Она   искусная,   бессовестная
интриганка - недаром она не остановилась перед  убийством  дяди  и  своего
супруга-брата - и умеет распалить похоть вашего мужа, что может  внести  в
мир полный разброд, хоть ей и не удастся добиться над ним владычества.
   Ваш  супруг  не  впервые  публично  оскорбляет  вас  наглыми  любовными
похождениями. Но увлечение египтянкой так ослепило его, что  он  не  видит
опасности, которой эта женщина подвергает наш общественный  строй,  -  еще
одно  свидетельство  старческого  слабоумия,  уже  сказавшегося   на   его
правлении страной.
   Вы бессильны уберечь от опасности государство и  защитить  свою  честь.
Однако вам надлежит  знать,  что  римские  аристократки  не  захотят  быть
представленными этой египетской преступнице и не появятся  при  ее  дворе.
Если вы проявите такую же твердость, вы сделаете первый шаг, чтобы вернуть
себе  уважение  Рима,  утраченной  благодари  дурному  выбору   друзей   и
легкомыслию  в  разговоре,  непростительному  даже   при   вашей   крайней
молодости.



   XXIII. Дневник Цезаря - письмо Луцию Мамилию Туррину на остров Капри

   (Приблизительно 18 августа)

   942. (О Клеопатре и ее приезде в Рим.)
   В прошлом году царица Египта стала просить у меня  разрешения  посетить
Рим. В конце концов я его дал и предложил остановиться на моей вилле по ту
сторону реки. Она пробудет в Италии не меньше года. Визит  ее  держится  в
тайне, и о нем будет объявлено только  накануне  ее  приезда.  Сейчас  она
приближается к Карфагену, а здесь будет примерно через месяц.
   Сознаюсь, что с нетерпением жду ее  приезда,  и  не  только  по  вполне
понятной причине. Она была удивительная девушка. Уже в двадцать лет  знала
пропускную способность  каждой  крупной  гавани  на  Ниле;  умела  принять
делегацию Эфиопии, отказать ей  во  всем,  но  при  этом  так,  что  отказ
выглядел благодеянием. Я слышал, как она орала на своих министров во время
обсуждения  налога  на  слоновую  кость,  причем  она  была  права   и   в
подтверждение  своей  правоты  привела  множество   подробных   и   хорошо
подобранных сведений. Право же, она из числа тех  немногих  известных  мне
людей, кто одарен талантом к управлению страной. Но теперь она,  вероятно,
стала еще более удивительной  женщиной.  И  беседа,  просто  беседа  снова
станет для меня удовольствием. Мне будут льстить, меня поймут  и  похвалят
за то, за что меня и надо ценить. А какие вопросы она  задает!  Что  может
быть приятнее передачи жадному ученику знаний, которые дались тебе  долгим
и тяжким трудом? Да, беседа  снова  станет  для  меня  удовольствием.  Ох,
сколько раз я держал на коленях этого свернувшегося  в  клубочек  котенка,
барабанил пальцем по маленьким коричневым ступням и слушал, как голосок  у
моего плеча спрашивает, что за меры нужно принять, чтобы  банкирские  дома
не отучили народ прилежно трудиться,  и  сколько  по  справедливости  надо
платить начальнику полиции, исходя из жалованья градоправителя. Все  люди,
мой Луций, все поголовно ленивы умом, кроме  тебя,  Клеопатры,  Катулла  и
меня.
   И в то же время она лгунья,  скандалистка,  интриганка,  равнодушная  к
нуждам своего народа и вдобавок способна  убить  не  задумываясь.  Получил
пачку анонимных писем, где меня предупреждают о ее страсти к убийству.  Да
я и не сомневаюсь, что эта дама не расстается с  красивым  резным  ларцом,
где хранятся яды, но знаю также, что у нее за столом мне  не  надо,  чтобы
кто-то пробовал пищу до меня. Все ее помыслы сосредоточены прежде всего на
Египте, а я - первейший залог его благоденствия. Умри я, ее страна  станет
добычей моих преемников - патриотов,  лишенных  практической  сметки,  или
чиновников без воображения, - это она отлично знает. Египту уже не вернуть
былого величия, но и тот Египет, какой есть, существует  только  благодаря
мне. Я лучше правлю Египтом, чем Клеопатра, но она еще  многому  научится.
Во время ее пребывания в Риме я открою ей глаза на такие вещи, о каких  ни
она, ни один властитель Египта и не подозревали.


   946. (Снова о Клеопатре и ее приезде в Рим.)
   Клеопатра не может и шагу ступить  без  помпы.  Она  просит,  чтобы  ей
разрешили взять с собой двести придворных, тысячу человек  свиты,  включая
большой отряд царской гвардии. Я сократил это число до тридцати придворных
и двухсот человек свиты и заявил, что охрану ее персоны и ее  приближенных
республика возьмет на себя. Я распорядился также, чтобы  за  пределами  ее
дворца - моя вилла уже переименована во дворец Аменхотепа - она выставляла
знаки царского достоинства только в двух случаях:  во  время  официального
приема на Капитолийском холме и на церемонии прощания.
   Она известила меня, что я должен назначить двадцать самых  знатных  дам
во главе с моей женой и моей теткой в ее  почетную  свиту,  чтобы  придать
блеск ее двору. Я ответил, что римлянки свободны в выборе  подобного  рода
занятий, и приложил форму приглашения, которое ей следует им послать.
   Ей это не понравилось. Она заявила, что размер ее владений (они в шесть
раз больше  Италии)  и  божественное  происхождение  (от  самого  Солнца),
которое она подробно проследила за последние две тысячи лет, дают ей право
на такую свиту и ей негоже просить римских  матрон  присутствовать  на  ее
приемах и раутах. Вопрос остался открытым.
   Конечно, и я раздувал в ней эти непомерные притязания. Когда я встретил
ее первый раз, она мне с гордостью заявила, что в ее жилах  нет  ни  капли
египетской крови. Это была явная ложь: порядок наследования в династии,  к
которой она принадлежит, нарушался постоянными подменами и  усыновлениями;
к счастью,  дурные  последствия  единокровных  браков  смягчались  половой
слабостью царей  и  любвеобильностью  цариц,  а  также  тем,  что  красота
египтянок намного превосходит красоту  потомков  македонских  разбойников.
Больше того, Клеопатра в ту пору  пренебрегала  обычаями  древней  страны,
которой правила, если не считать участия в редких традиционных церемониях.
Она ни разу  не  видела  ни  пирамид,  ни  тех  храмов  на  Ниле,  которые
расположены всего в нескольких часах пути от ее александрийского дворца. Я
посоветовал ей обнародовать, что мать ее была не только египтянкой,  но  и
прямой наследницей фараонов. Я уговорил ее носить египетские одеяния  хотя
бы наравне с другими нарядами  и  повел  поглядеть  памятники  их  древней
цивилизации, рядом с которыми,  клянусь  Геркулесом,  плетеные  хижины  ее
македонских предков выглядят  убого.  Мои  наставления  имели  неожиданный
успех. Теперь она самый настоящий фараон и живое воплощение богини  Изиды.
Все ее дворцовые постановления написаны иероглифами, к чему она  милостиво
добавляет перевод на латинский или греческий.
   Да так оно и должно быть. Привязанность народа не завоевывается  только
тем, что им правишь и печешься о его благе.  Нам,  правителям,  приходится
тратить  немало  времени  на  то,  чтобы   увлечь   его   воображение.   В
представлении народа Судьба - постоянно бдящая сила, которая действует при
помощи волшебства и всегда враждебна людям.  Чтобы  ей  противоборствовать
мы,   властители,   должны   обладать   не   только   мудростью,   но    и
сверхъестественным  даром,  ибо  в  глазах  толпы  человеческая   мудрость
бессильна перед волшебством. Правитель должен одновременно быть и отцом, с
младенчества оберегающим народ от злых людей, и жрецом, оберегающим его от
злых духов.
   Я, наверно, забыл тебе сказать, что я запретил ей брать  в  свою  свиту
детей моложе пяти лет - как своих, так и детей придворных.



   XXIV. Клеопатра из Александрии - своему послу в Риме

   (20 августа)

   Клеопатра, вечноживущая Изида,  дитя  Солнца,  избранница  Ита,  царица
Египта, Киренаики и Аравии, императрица Верхнего и  Нижнего  Нила,  царица
Эфиопии и проч.  и  проч.,  шлет  своему  верному  послу  благословение  и
милость.
   Завтра царица отправляется из Александрии в Карфаген.
   В  пути  она  явится  своим  подданным  в  Парастонии  и  Кирене.   Она
остановится в Карфагене и буд