самом буквальном  смысле
этого слова и что у него сотни детей в Испании, Британии, Галлии и Африке.
   Суеверие и народная молва не боятся  противоречий.  Наряду  с  этим  он
славится таким суровым воздержанием, что люди нецеломудренные, приближаясь
к нему, якобы испытывают нестерпимую боль.
   Кто, кто другой из смертных сумел  так  разжечь  воображение  народа  и
породить целую  сокровищницу  легенд?  А  теперь,  когда  в  Рим  приехала
Клеопатра, чего мы только не слышим! Клеопатра, этот плодоносный  нильский
ил. Зайдите в таверну, в казарму - головы римлян кружат картины их  любви.
Мы празднуем бракосочетание непобедимого Солнца и плодоносящей Земли.
   Я его врач. Я лечил его во время конвульсий и перевязывал его раны. Да,
тело  его  смертно,  но  мы,  врачи,  учимся  вслушиваться  в  тела  своих
пациентов, как музыканты вслушиваются в звуки различных  инструментов.  Он
лыс, его стареющая плоть покрыта рубцами от ран, полученных в бесчисленных
боях, но каждая ее  частица  одушевлена  разумом.  У  него  необыкновенная
способность восстанавливать свои силы... Болезнь - это малодушие. Болезнь,
от которой страдает Цезарь, - это единственная болезнь,  свидетельствующая
о неумеренном напряжении духа. Она связана с природой его ума.
   Ум Цезаря. Он не  похож  на  ум  большинства  людей.  Он  наслаждается,
вынуждая себя работать.  Всем  нам  ум  каждый  день  предъявляет  десятки
требований; мы должны сказать "да" или  "нет",  принять  решения,  которые
повлекут за собой длинную цепь последствий. Некоторые  долго  раздумывают,
другие отказываются принять решение, что само по себе  есть  уже  решение;
третьи принимают решение очертя голову, что называется, с отчаяния. Цезарь
бросается решению навстречу. Ему кажется,  будто  мозг  его  живет  только
тогда, когда его работа сразу же приводит к важнейшим последствиям. Цезарь
не бежит от ответственности. Он все больше и  больше  взваливает  на  свои
плечи.
   Может, ему в чем-то  недостает  воображения.  Он,  как  известно,  мало
думает о прошлом и не пытается предугадывать будущее.  Он  не  поощряет  в
себе угрызений совести и не дает волю пустым мечтам.
   Время от времени он разрешает мне подвергнуть его некоторым  опытам.  Я
прошу его  выполнить  тяжелые  физические  упражнения,  а  потом  спокойно
полежать, пока я буду вести различные  исследования,  и  т.д.  Однажды  во
время такого вынужденного бездействия он меня спросил: "Если меня не убьют
и я доживу до старости, какая  болезнь  приведет  меня  к  смерти?"  "Ваше
величество, - ответил я, - вы умрете от апоплексического  удара".  Он  был
очень доволен. Я понял, о чем он думает.  Его  страшат  только  две  вещи:
физическая боль, которую он плохо переносит, и унизительная форма, которую
часто принимает болезнь.
   В другой  раз  он  меня  спросил,  существует  ли  какой-нибудь  способ
покончить с собой быстро и не проливая  крови.  Я  указал  ему  три  таких
способа и с того дня не сомневаюсь, что он относится ко мне с симпатией  и
признательностью.
   Я же со своей стороны многому у него научился. Раньше я думал, что еду,
сон  и   удовлетворение   полового   инстинкта   желательно   регулировать
определенными навыками. А теперь, как и он,  я  считаю,  что  лучше  всего
удовлетворять эти потребности при первом их появлении. Этим  я  не  только
удлинил свой день, но и добился духовной свободы.
   О, это человек необыкновенный! Все легенды о нем не  лишены  основания,
неверно только одно: Цезарь никого не любит и не внушает к себе любви.  Он
распространяет  на  всех  ровный   свет   осознанного   доброжелательства,
бесстрастную энергию, которая творит без лихорадочного жара и  расходуется
без самокопания и недоверия к себе.
   Разрешите мне вот что шепнуть вам на ухо: я не мог бы его  полюбить,  и
всегда, расставаясь с ним, испытываю облегчение".



   XLVI-Б. Из донесения тайной полиции Цезаря

   Объект 496: Артемизия Бакцина, повивальная бабка, знахарка  и  гадалка,
проживает  в  предместье  Козы.  На  допросе   призналась   в   том,   что
присутствовала на молебствиях Братства Погребенного Солнца. Говорит, что у
них в Риме десять или двенадцать капитулов (см.  объекты  371  и  391).  В
конце, после усиленного допроса, показала, что Братство возглавлял  Амазий
Лентер (объект  297,  казнен  12  августа).  Начинается  обряд  медленными
истязаниями  и  закланием  черной  свиньи,  черного  петуха   и   пр.,   а
заканчивается поклонением сосуду с кровью, якобы кровью диктатора.  Объект
высылается в Сицилию под надзор тамошней полиции.



   XLVI-В. Из заметок Плиния Младшего

   (Написаны лет сто спустя)

   Любопытно. Садовник рассказывал, что в  простом  народе  широко  бытует
странное поверье. Во время прогулок я спрашивал виноградарей,  разносчиков
и прочий люд, и его слова подтвердились.
   Они верят, что тело Юлия Цезаря после убийства не  было  сожжено  (хотя
для нас это несомненно): им якобы завладело какое-то сообщество или тайная
секта и, разрезав на множество частей, захоронило каждую отдельно в разных
районах  Рима.  Они  уверяют,   будто   Цезарю   было   известно   древнее
предсказание, что Рим выстоит и сохранит свое величие, если он будет  убит
и тело его расчленено.



   XLVII. Царица египетская заявляет:

   (26 октября)

   Клеопатра, царица Египта (и прочая и прочая), сожалеет, что досточтимая
коллегия девственных весталок не сможет присутствовать  завтра  вечером  у
нее на приеме.
   Однако мы готовы принять досточтимую коллегию в три часа дня.
   С  соизволения  верховного  понтифика  и  верховной  жрицы  коллегии  в
указанное время будет дано представление:
   Величественное явление Гора,
   Красота Озириса,
   Нападение на корабль Нешме,
   Явление владыки Абидоса в свой дворец.
   Те части этой церемонии, которые неуместно показывать вечером, будут со
всей торжественностью исполнены перед посвященными днем.
   Царица Египта благосклонно примет в эти часы досточтимых девственниц.



   XLVIII. Цезарь - Клеопатре

   (29 октября)

   Весь Рим говорит  о  великолепии  приема,  устроенного  царицей;  самые
разборчивые ценители твердят о ее царственной осанке, искусстве  принимать
гостей, ее такте и обаянии ее красоты.
   Мне  же  разрешено  говорить  только  о  моей  непреходящей   любви   и
преклонении.
   В ближайшие дни я не смогу так часто посещать  великую  царицу.  Однако
заклинаю ее не сомневаться ни в моей любви, ни в моих неусыпных заботах  о
благоденствии ее державы.
   Мне доставило бы огромное удовольствие, если бы я  мог  чаще  принимать
царицу у себя. Я попросил актрису Кифериду давать моей жене уроки пластики
и декламации - это необходимо для участия в таинствах. Так как и вы будете
присутствовать на этих церемониях, вам, по-моему, тоже были  бы  интересны
ее уроки, хотя я далек от мысли, что царице есть  чему  учиться  в  смысле
красоты речи или благородства осанки. Не сомневаюсь,  что,  если  вы  того
пожелаете, Киферида не откажется в конце урока  прочесть  вам  отрывки  из
греческих и римских трагедий -  милость,  которой  будут  завидовать  наши
потомки.
   Госпожа Клодия Пульхра временно отбывает на свою загородную виллу. Вам,
по-моему, следует знать, что я в свое время посоветовал ей это сделать, но
она просила разрешить ей  остаться  в  столице  до  конца  вашего  приема.
Причиной ее отъезда послужили обстоятельства, которые, если вы  пожелаете,
я вам когда-нибудь изложу.
   Радость, которую я испытываю  от  приезда  царицы,  отвлекает  меня  от
трудов. Будь я помоложе,  эта  радость  только  придавала  бы  мне  сил  и
подвигала на новые труды. Но дни мои идут к закату, и у меня уже нет,  как
прежде, неограниченного времени для замыслов и свершений.
   Позвольте же мне совместить  приятное  с  полезным  и  во  время  моего
посещения (в субботу) показать царице планы поселений в  Северной  Африке.
Если погода будет благоприятствовать, я хотел бы отвезти царицу по реке  в
Остию и объяснить ей, какие меры мы принимаем  для  обуздания  паводков  и
течения Тибра. В Остии мы сможем посмотреть,  как  продвигаются  работы  в
порту, насчет которых царица удостоила меня своими неоценимыми советами.
   Мне хотелось бы  сообщить  великой  царице  вот  еще  что:  я  искренне
надеюсь,  что  ее  пребывание  в  Италии   продлится   дольше,   чем   она
предполагала. И, желая укрепить ее в этом решении, я рекомендую ей послать
в Александрию за своими детьми. Для этой цели я  предоставлю  ей  одну  из
только  что  построенных  галер,  которые   уже   показали   себя   самыми
быстроходными, и надеюсь разделить с царицей радость этого свидания.



   XLVIII-А. Клеопатра - Цезарю

   (С тем же посланным)

   Великий Цезарь, между нами возникло недоразумение.
   Я  понимаю,  что  никакие  уговоры  не  в  силах  рассеять  то   ложное
впечатление, какое у вас сложилось.  Страдая,  могу  лишь  надеяться,  что
время и дальнейшие события убедят вас в моей преданности.
   Я должна еще раз повторить, что положение,  в  какое  я  попала  -  оно
удивляет меня не меньше, чем вас, - было подстроено злокозненными особами.
   Марк Антоний уговорил меня сопровождать его в сад - поглядеть,  как  он
выразился, "на еще невиданный в Риме подвиг". Он уверял меня, что совершит
этот подвиг сам с помощью пяти или шести своих приятелей. А так как я  все
равно должна была снова обойти мои владения, то, взяв с собой Хармиану,  я
согласилась на его просьбу. Остальное вы знаете.
   Я не успокоюсь, пока не получу доказательств  соучастия  других  лиц  в
том, что произошло. Я знаю, что  никакие  доводы  не  убедят  вас  в  моей
невиновности, если я не проявлю неусыпных забот  обо  всем,  что  касается
вас, ваших интересов и вашего благополучия. Только это и  заставляет  меня
принять  ваше  предложение  продлить  мое   пребывание   в   Риме.   Я   с
благодарностью принимаю и ваше приглашение посещать уроки Кифериды в вашем
доме.
   Я, однако, не хотела бы посылать сейчас  за  моими  милыми  детьми,  но
благодарю вас за то, что вы даете мне такую возможность.
   Великий друг, великий Цезарь, возлюбленный мой, больше  всего  удручает
меня мысль, что  вас  заставили  страдать  напрасно.  Я  горько  проклинаю
судьбу, которая с адским коварством, недоступным простым смертным, сделала
меня причиной ваших огорчений. Не верьте ничему, молю вас. Не  становитесь
жертвой  столь  очевидного  недоразумения.  Помните  о  моей   любви.   Не
допускайте сомнений в искренности моего взгляда, в радости, с какой я  вам
отдаюсь. Я еще молода; не знаю, как бы стала  защищать  свою  невиновность
женщина более опытная. Негодовать, что  вы  мне  не  доверяете?  Сохранять
гордость и сердиться? Не знаю; я могу лишь говорить от души, даже в  ущерб
моей скромности. Я никогда никого не любила и  не  буду  любить  так,  как
любила вас. Кому дано было знать то, что знала я: восторг, неотделимый  от
признательности, страсть,  пронизанную  почтением,  но  ничуть  оттого  не
меньшую? Такой и должна быть любовь при разнице наших лет, ей нечего  было
страшиться  сравнений.  Ах,  вспомните  же,  вспомните!   И   верьте!   Не
отгораживайте от меня завесой божество, живущее в  вас.  Самой  черной  из
завес - подозрением в предательстве. Это  я-то  предательница?  Это  я  не
люблю?
   Слова мои лишены царственного достоинства. Но они искренни. Я говорю  с
вами об этом в последний раз, пока вы не разрешите мне беседовать  с  вами
по-прежнему. А пока я буду вести себя как правительственная  гостья,  ведь
покорность вашим желаниям для моей любви - закон.



   XLIX. Алина, жена Корнелия Непота, -
   сестре своей Постумии, жене Публия Цекциния из Вероны

   (30 октября)

   Ты уже, наверно, читала письма о том, что произошло; мы их отправили  с
посланным диктатора тебе и семье поэта. Теперь я хочу сообщить по  секрету
кое-какие подробности. Муж горюет, словно потерял родного сына (Да  минует
нас такое несчастье! Наши мальчики, слава богам, здоровы). Я  тоже  любила
Гая (Катулла), любила его с тех пор, когда мы  вместе  играли  детьми.  Но
привязанность не должна ослеплять - с тобой я могу говорить откровенно,  -
и пусть эта горестная, полная заблуждений жизнь послужит нам  уроком.  Мне
не нравились его друзья; мне, конечно, не нравилась  эта  подлая  женщина;
мне не нравились стихи, которые он писал последние годы, и у меня  никогда
не найдется ни симпатии, ни добрых слов для диктатора, который то  и  дело
появлялся у нас в эти дни, словно старый друг дома.
   Мы часто приглашали Гая к себе погостить, но ты знаешь,  какой  он  был
резкий и независимый. Поэтому когда он  однажды  утром  появился  у  наших
дверей в сопровождении старого Фуско, который нес его постель, и  попросил
разрешения пожить у нас в беседке, я поняла, что он тяжко болен.  Муж  тут
же сообщил об этом диктатору. Диктатор  прислал  своего  врача,  грека  по
имени Сосфен, - более самонадеянного молодого упрямца я не  видела!  Я  не
стесняюсь утверждать, что сама я прекрасный врач. Думаю, что  таким  даром
боги  наделяют  всех  матерей,  но  этот  Сосфен  отвергал   все   издавна
проверенные средства. Впрочем, об этом долго рассказывать.
   Понимаешь, Постумия, я нисколько  не  сомневаюсь,  что  его  убила  эта
женщина. Три года он благодаря ей испытывал все  муки  ада,  и  вдруг  она
стала сама доброта. Это его убило. Она у нас  ни  разу  не  появилась,  но
каждый день присылала письма, еду - и какую еду! -  греческие  рукописи  и
дважды в день справлялась о  здоровье.  Гай  был,  конечно,  счастлив,  но
счастье бывает разное; тут было то зыбкое,  призрачное  счастье,  которое,
наверное, испытывают обманутые мужья, когда их жены неожиданно  становятся
очень ласковыми. Но дни шли, она так и не появлялась, а он на наших глазах
терял надежду на выздоровление и отдавался во власть смерти. 27-го часа  в
три пополудни слуга его Фуско - ты его помнишь, он раньше  был  лодочником
на озере Гарда - вбежал в дом  и  сказал  что  хозяин  его  в  бреду  стал
одеваться, чтобы идти на прием к египетской царице. Я кинулась в беседку -
Гай лежал без сознания в луже желчи: его вырвало. Муж сразу же  послал  за
Сосфеном, и врач просидел возле Гая до рассвета, пока тот не умер. Меня  к
больному не пустили, но как ты думаешь,  кто  к  нам  явился  часов  около
десяти? Сам диктатор. Он был в роскошном одеянии, должно  быть,  сбежал  с
приема царицы - до ее дворца, кстати, от нас не больше мили. Всю  ночь  до
нас доносилась музыка и было видно зарево костров. Я случайно  подслушала,
как Фуско рассказывал мужу, что, когда диктатор вошел, Гай приподнялся  на
локте и дико заорал, чтобы  тот  убирался.  Он  обзывал  его  "похитителем
свободы", "ненавистным чудовищем", "убийцей республики" и всякими  другими
ругательными словами, и,  конечно,  совершенно  заслуженно!  В  это  время
появился муж - он ходил за нашим стариком - курителем  бальзама.  Муж  мне
потом рассказывал, что диктатор слушал всю эту брань молча, но был  бледен
как полотно. Цезаря, видно, давно не выгоняли вон, но  тут  он  безропотно
ушел.
   Часа в два ночи он вернулся, сняв парадные одежды. Гай  спал,  а  когда
проснулся, то как будто примирился со своим посетителем. Муж говорит,  что
он даже улыбнулся и  спросил:  "Где  ж  ваш  царственный  пурпур,  великий
Цезарь?" Как ты знаешь, муж преклоняется перед этим человеком. (Мы  с  ним
условились не говорить о нем друг с другом.) Корнелий уверяет, что  Цезарь
вел себя замечательно  -  и  молчал  и  отвечал  очень  достойно.  Цезарю,
конечно, чаще других приходилось присутствовать у смертного одра. Ты  ведь
слышала эти рассказы, как в  Галлии  раненые  отказывались  умирать,  пока
полководец не кончит ночной обход. Я вынуждена признать, Постумия: хоть он
и дурной правитель, в личности его есть что-то  значительное  и  в  то  же
время он ведет себя естественно. Муж сказал, что они с Сосфеном  сидели  в
дальнем углу и поэтому он плохо слышал, о чем говорили те двое.  Раз  Гай,
обливаясь слезами, рванулся с кровати и  закричал,  что  он  загубил  свою
жизнь и свой певческий дар ради благосклонности потаскухи. Я бы не  знала,
что тут сказать, а диктатор,  как  видно,  нашелся.  По  словам  мужа,  он
заговорил еще тише, однако можно было разобрать,  что  Цезарь  превозносит
Клодию Пульхру словно богиню. Гай лежал, уставившись в потолок,  и  слушал
Цезаря. Время от времени Цезарь замолкал, но, когда  тишина  казалась  Гаю
чересчур долгой, он дотрагивался пальцем до руки  Цезаря,  словно  требуя:
говори, говори. А Цезарь просто рассказывал ему о Софокле!  Гай  умер  под
хор из "Эдипа в Колоне".  Цезарь  прикрыл  ему  веки  монетами,  поцеловал
Корнелия и негодного врача и при первых лучах зари отправился домой  один,
без стражи.
   Если хочешь, перескажи кое-что его отцу и матери,  хотя,  по-моему,  их
это только еще больше огорчит. Я бы лично считала себя виноватой, если  бы
один из моих сыновей стал жертвой такого увлечения. Думаю, однако, что мое
воспитание уберегло бы их от подобной беды!
   (Далее в письме обсуждается продажа земельных участков.)



   XLIX-А. Дневник в письмах Цезаря -
   Луцию Мамилию Туррину на остров Капри

   (В ночь с 27 на 28 октября)

   1013. (О смерти Катулла.) Я сижу  у  постели  умирающего  друга,  поэта
Катулла. Время от времени он засыпает, тогда  я  берусь,  как  всегда,  за
перо, быть может для того, чтобы не думать (хотя мне пора уже понять,  что
писать тебе - это вызывать из глубины сознания те вопросы, которых  я  всю
жизнь избегал).

   Он приоткрыл глаза, назвал шесть звезд из  созвездия  Плеяд  и  спросил
название седьмой.
   Еще совсем молодым человеком ты,  Луций,  умел  безошибочно  определить
неминуемость причины и неизбежность следствия.  Ты  не  терял  времени  на
сожаления, что мир устроен так, а не иначе. От тебя и я усвоил, хотя и  не
сразу, что в жизни существуют целые области, где все наши стремления не  в
силах ничего изменить, а  наши  страхи  -  предотвратить.  Я  многие  годы
цеплялся за самые разные иллюзии: верил,  что  силой  воли  можно  внушить
ответное чувство равнодушной возлюбленной, а одним  негодованием  помешать
победе врага. Вселенная движется своим неодолимым  ходом,  и  мы  едва  ли
можем добиться перемен. Помнишь, как я был  возмущен,  когда  ты  небрежно
кинул мне: "Надежды не могут повлиять на  завтрашнюю  погоду"?  Поклонники
без конца заверяют меня, будто я "добился невозможного" и "изменил порядок
вещей"; я отвечаю на эти похвалы важным кивком головы, жалея в  душе,  что
со мной нет друзей, с которыми я мог бы над ними поиздеваться.
   Я не только  склоняюсь  перед  неизбежностью;  она  придает  мне  силы.
Достижения человека куда более примечательны, когда думаешь о том, как  он
ограничен в своих действиях.
   Самое яркое представление о неизбежности дает смерть. Я  хорошо  помню,
как в юности считал себя ей неподвластным. Но  когда  умерла  моя  дочь  и
потом, когда ранили  тебя,  я  понял,  что  смертей,  а  теперь  я  считаю
растраченными зря, пропащими те годы,  когда  не  подозревал,  что  смерть
неотвратима, да что  там  -  возможна  в  любую  минуту.  Теперь  я  сразу
распознаю тех, кто еще не предвидит своей смерти. И  понимаю,  что  это  -
дети. Они думают, что, избегая мыслей о смерти, обостряют вкус к жизни. Но
верно обратное: только те, кто заглянул в небытие,  способны  наслаждаться
солнечным светом. Я не поклонник учения стоиков и не верю, что  созерцание
смерти  учит  нас,  что  человеческие  усилия  тщетны,  а  радости   жизни
призрачны. С каждым годом я все более исступленно прощаюсь с  весной  и  с
каждым днем все больше хочу обуздать течение Тибра, хотя  те,  кто  придет
мне на смену, возможно, позволят ему бессмысленно стекать в море.
   Он снова открыл глаза. Очередной приступ горя, Клодия! Наблюдая за ним,
я с каждым мигом все яснее постигаю ее загубленное величие.
   Ах,  в  мире  царствуют  закон