потому что, ты, верно, наслышан, тем самым ускоривал его кончину.
     - Знаю, - в ответ Баудолино, - но, по совести говоря, в тот вечер я не так уж интересовался сутью наблюдаемых мной действий. Интересовался я исключительно тем, чтобы заполучить Зосиму себе в руки.
     Отзвучали шаги царственного посетителя со свитой, Зосима шумно перевел дух. Действо, можно сказать, состоялось с успехом. Он тер ладони, и что-то вроде удовлетворенной улыбки играло на его лице. Вынув детскую отрубленную голову из купели, он вернул ее на прежнее место. Повернулся, окинул взором крипту и разорвал тишину диким хохотом, воздевая руки, истерически вопя: - Василеве в моей власти! И теперь мне не страшны даже мертвые!
     Только он накричался, как вся компания друзей медленно вышла на свет. Иногда у заклинателя возникает чувство, что хотя он не верит в дьявола, дьявол почему-то поверил в него. Перед зрелищем сонма призраков, возникавших отовсюду, будто в Судный день, Зосима, хоть и был паяц, повел себя на редкость естественно. Он даже не пытался скрыть свои чувства. Он просто лишился их: рухнул в обморок.
     Отошел он, когда Поэт облил его волшебной водой. Открыв глаза, он обнаружил перед своим носом Баудолино, и тот был страшнее, чем какой угодно несусветный выходец. В этот момент Зосиме стало ясно, что вовсе не пламена потустороннего ада, а воздаяние его вполне посюстороннего знакомца - вот что неотвратимо и ужасно ждет его в самом неотдаленном будущем.
     - Только волею пославшего мя владыки, - поспешно выпалил он. - Да и ради тебя, для твоего же блага! Я ведь запустил повсюду твое письмо гораздо лучше, чем сумел бы ты сам...
     Баудолино сказал: - Зосима, не стану преувеличивать... Волею посылающего мя владыки, я бы стер тебе задний проход в порошок. Однако поелику не желаю сильно пачкаться, то, как ты видишь, я воздерживаюсь. - И влепил ему такую заушину, чтоб закрутить голову Зосимы по крайней мере на два полных оборота.
     - Я состою при дворе василевса. Только троньте мой волосок, и обещаю... - Поэт вцепился ему в волосы, подтащил лицо к огню, полыхавшему на закраине купели. Борода Зосимы задымилась.
     - Вы сошли с ума, - старался Зосима вывернуться от Абдула и Гийота, заломивших ему за спину руки. Баудолино мощным подзатыльником прекратил пожар в бороде, ввергнув голову Зосимы в самую лохань и держа ее под водой до тех пор, пока злосчастный, позабыв свои муки от огня, не принял новую муку от воды, и чем больше он вертелся, тем сильнее захлебывался влагой.
     - По этим замечательным пузырям, - вкрадчиво сказал Баудолино, вытаскивая того за волосы, - я вывожу гидромантическое предвестие, что этой ночью ты умрешь. Не с горелой бородой, так с горелыми пятками.
     - Баудолино, - изнемогал Зосима в рвотных позывах, - Баудолино, мы же можем договориться по-людски... Дай мне откашляться, пожалуйста, я же не убегу, чего вам надо, столько на одного, нет у вас милосердия! Слушай, Баудолино. Я знаю, ты не захочешь мне мстить за стародавний миг слабости. Ты хочешь отыскать землю этого твоего пресвитера. Я говорил тебе, что верная карта находится у меня. Не плюй в колодезь...
     - К чему ты клонишь, бандит? Кончай с поговорками!
     - Хочу сказать, что убив меня, ты не получишь карту. Нередко рыбы, играя, выпрыгивают из родных стихий... Я дам тебе уйти в далекие страны. Заключим же договор как честные люди. Ты меня выпустишь, а я приведу тебя к карте Космы Индикоплова. Жизнь Зосимы в обмен на царство Иоанна. Разве не выгодно?
     - Я предпочел бы убить тебя, - сказал Баудолино. - Но ты мне нужен для карты.
     - Ну а потом?
     - Потом мы свяжем тебя как можно крепче и закатаем в ковер, поищем корабль понадежнее и уплывем подальше отсюда. И только там раскатаем ковер, поскольку отпустить тебя здесь, сейчас, означает навлечь на себя всех наемных убийц этого города.
     - Знаю, как же, раскатаете в воду...
     - Замолчи. Мы не убийцы. Если бы я собирался убить тебя, то не хлестал бы по щекам. Имей в виду, это я так выветриваю гнев. Тем я и намерен ограничиться. - И снова отвесил одну и вторую, и новые оплеухи, то левой, то правой, так что голова Зосимы переворачивалась туда и сюда, два раза ладонью, два раза тыльной стороной, два раза кулаком, два раза ребром, два раза пальцами, покуда Зосима не приобрел лиловый цвет, а у Баудолино почти что вывихнулись оба запястья. Тогда он сказал: - Уже и мне больно. Довольно с тебя. Идем смотреть карту.
     Гийот и Абдул тащили Зосиму под руки, поскольку своим ходом он, похоже, идти не мог. Он только показывал дорогу дрожащим пальцем и еле мычал себе под нос: - Инок безропотно переносит глумления и тяготы досаждений, подобно злаку, поливаемому ежеденно.
     Баудолино говорил Поэту: - Я слышал изречение когда-то от Зосимы, что гнев сильнее, чем любая другая страсть, волнует и смущает душу, но иногда ей и способствует. Когда мы спокойно вымещаем гнев на нечестивцах и на грешниках, дабы спасти и образумить их, мы доставляем душе бла-говерие, ибо прямо близимся к правосудной цели.
     Рабби Соломон вторил ему: - В Талмуде сказано, есть взыскания, смывающие все злодеяния с человека.

21. БАУДОЛИНО И УСЛАДЫ ВИЗАНТИИ

     Катабатская обитель стояла в развалинах, все считали ее покинутой, но на нижнем ярусе еще сохранялись годные кельи. В старой библиотеке не осталось ни единой книги. Ее превратили в трапезную. Зосима жил там с двумя или тремя послушниками, и богу одному ведомо, в чем состоял их монашеский искус. Когда Баудолино с друзьями вынырнули из подвала, ведя пленника, послушники спали, а наутро проснулись такие чумные от пьянства и обжорства, что, по совести, опасности никакой не представляли. С вечера друзья, посоветовавшись, решили устроиться на ночь в библиотеке. Зосима метался в беспокойных снах, лежа на земле между Гийотом и Абдулом, своими новыми ангелами-хранителями.
     Утром все расселись около стола, и Зосиме велели выложить все начистоту.
     - Начистоту, - начал Зосима, - могу сказать, что карта Космы находится в Буколеонском дворце, в известном только мне месте, и только мне к тому тайнику дозволен доступ. Как свечереет, можно пойти.
     - Зосима, - перебил его Баудолино, - не советую хитрить. Для начала расскажи, что представляет собой эта карта.
     - Да что такого, - сказал Зосима, беря пергамент и стилос. - Я говорил тебе, что любой правый христианин, исповедующий правую веру, обязан признавать ту истину, что вселенный мир устроен в виде скинии, о коей говорится в Писании. Смотрите, я вам покажу. В нижней части скинии стол с двенадцатью хлебами, двенадцатью плодами, по одному на месяц года, вокруг же этого стола имеется постамент, соответствующий Океану. Постамент обрамлен стенками шириной в ладонь: это соответствует потусторонней земле, на восточном краю которой располагается Земной Рай. Небо отображено в виде свода. Свод всей протяженностью опирается на окраины земли. Однако между сводом и основанием растянута завеса тверди, а за ней Царствие небесное, которое все мы однажды получим возможность хорошо рассмотреть. И действительно, как сообщает Исайя, Он есть Тот, Который восседает над кругом земли, и живущие на ней - как саранча пред Ним; Он распростер небеса, как тонкую ткань, и раскинул их, как шатер для жилья. Ему вторит и Псалмопевец: Ты одеваешься светом, как одеждою, простираешь небо, как кожаный покров. Потом Моисей поставил под завесой против стола на стороне скинии к югу светильник, освещавший все протяжение земли, под ним же семь лампад, дабы отобразить семь дней недели и все светила небесного свода.
     - Да что ты мне толкуешь устройство Моисеевой скинии, - взорвался Баудолино. - Мы говорим об устройстве мира.
     - А мир устроен как Моисеева скиния. Так что через скинию я объясняю тебе мир. Ну что тут не понять, если все так просто? Смотри. - И он начертил рисунок.
     Рисунок передавал устройство мира, как точного подобия храма, с выгнутым сводом, верхняя часть которого закрыта от земных глаз завесою тверди.
     - В нижней части находится ойкумена, то есть обитаемая земля, но не плоская, а отходящая от окружающего Океана с мягким уклоном вверх до крайнего полуночного края и крайнего запада, на котором стоит настолько высокая гора, что она недоступна человеческому взгляду, ее верх теряется в облаках. Солнце и луна движимы ангелами, которые распоряжаются, кроме того, дождями, землетрясениями и прочими атмосферными явлениями. Солнце и луна по этой тверди утром проходят от востока к полдню, оставив гору за собой, и освещают землю, а вечером они уходят себе на запад и исчезают за горой, создавая нам ощущение, будто они закатились. В то время как у нас опускается ночь, с той стороны горы стоит день, но этот день никому не виден, потому что с той стороны горы необитаемое место. Никто там никогда не был, - пояснял Зосима.
     - И этого нам должно хватить, чтоб найти страну Пресвитера? - не выдержал Баудолино. - Зосима, имей в виду, ты выменял свою жизнь на хорошую карту, а на плохую никто с тобой не менялся.
     - Спокойно, спокойно. Поскольку эта проекция, через вид скинии, бессильна передать все, что загорожено как стенами, так и горой, Косма нарисовал другую карту, в которой земля показана в проекции сверху, как видят ее те, что летают по тверди, то есть ангелы. И эта карта, сохраняемая в Буколеоне, отображает соотношение знаемых нами земель, заключенных в обвод Океана. Отображает и расположенные по бокам Океана земли, где люди обитали перед потопом. Но после Ноя никто не плавал туда.
     - Так я еще раз повторяю, Зосима, - сказал Баудолино с самым зверским лицом. - Если ты думаешь, что болтая и не давая нам ничего увидеть...
     - Да я-то все это вижу как будто сейчас перед глазами. Погоди, скоро увидите и вы.
     С этой изможденной физиономией, которой сообщали выразительность синяки и шишки, придавшие ему самый жалостный вид, с этим горящим взором, устремленным на нечто видимое только ему, Зосима умел уговаривать и недоверчивых. - В этом была его сила, - пояснял Баудолино Никите, - и таким образом он провел меня в первый раз, водил за нос тогда снова и сумел проводить за нос еще несколько лет.
     Зосима смотрелся так убедительно, что дело чуть не дошло до объяснения солнечных и лунных затмений по системе Индикоплова, да только Баудолино об этом не хотел думать. Он хотел думать лишь о том, как он с правильной картой скоро в самом деле поплывет на поиски Пресвитера. - Хорошо, - сказал он. - Будем ждать вечера.



     Зосима велел приспешникам принести овощи и фрукты. На вопрос, а нет ли чего посолиднее, ответил Поэту: - Пища суровая, всеми единодейственно вкушаемая, споро приводит иноков в гавань бесстрастия. - Поэт послал его к черту, потом присмотрелся: Зосима уплетал за обе щеки. Обнаружилось, что у него под овощами пряталась порция жирного ягненка. Поэт без звука взял его тарелку и сунул тому свою.
     Так они приуготовлялись просидеть целый день, до сумерек, как вдруг один из послушников явился с вытаращенными глазами и доложил, что что-то происходит. Ночью сразу же после гадания Стефан Агиохристофорит с отрядом солдат отправился в дом к Исааку Ангелу, возле монастыря Богородицы Периблептос (Досточтимой), и позвал своего врага зычным голосом, приказывая выйти. Даже нет, кричал-то он не Исааку, а своим солдатам: ломать дверь, хватать Исаака за бороду и тащить вон из дома. Исаак на это, будучи человеком мнительным и боязливым, как его характеризовало общественное мнение, решил, что хуже уже не будет, забрался во дворе на лошадь и с мечом наголо, сам почти голый, в дурацкой двухцветной рубахе, едва окутывавшей бедра, выскочил там, где враг его не ждал. Агиохристофорит не успел схватить оружие, как Исаак ударом меча раскроил ему голову надвое. Потом он налетел на прислужников этого недруга, превращенного в двухголовца, первому напрочь снес ухо, а остальные в ужасе дали деру.
     Убить любимца императора! Невозможное преступление! В крайней невзгоде, крайние меры. Исаак, проявив поразительное чутье по части обращения с народом, кинулся в храм Святой Софии просить той защиты, которую по традиции могли там получать убийцы, и громогласно возопил о своей вине. Порвал те немногие одежды, что имел на себе, рвал также и бороду, показывал меч с кровью и, умоляя о прощении, сумел дать понять, что убивал он для защиты собственной жизни. Попутно Исаак перечислял различные злодейства убитого.
     - Не нравится мне эта история, - пробормотал Зосима, и без того разволнованный гибелью своего зловещего покровителя. Те новости, которые последовали вскоре, должны были понравиться ему и еще меньше. К Исааку в соборе Святой Софии присоединились уважаемые люди, такие как Иоанн Дука. Исаак продолжал увещевать толпу, а она становилась все громаднее час от часу. К вечеру большое количество горожан забаррикадировалось с Исааком в соборе, чтоб защитить его, и кое-кто начинал бормотать, что следовало бы убрать и тирана.
     Готовил ли вправду Исаак, как следовало из пророчества Зосимы, какой-то переворот, или случайно сумел воспользоваться замешательством противников? Как бы то ни было, теперь трон Андроника, ясно, шатался. И столь же ясно было, насколько дикая идея - идти в царский дворец, когда он может в любой миг превратиться в общественную бойню. Все понимали, что надо пережидать бурные часы и оставаться в Катабате.
     На следующее утро не менее половины горожан хлынуло на городские улицы, требуя, чтобы Андроника заключили в тюрьму, а Исаака избрали на императорский трон. Народ разбил запоры и ворвался в темницы, освобождая невинные жертвы тиранов. Многие сидевшие были из знати и сразу пристали к бунтующим... Да это был уже не бунт, а восстание, революция, взятие власти. Горожане с оружием бродили по городу, кто в кирасе и с мечом, кто с дубьем и дрекольем. Многие в толпе, и в частности многие чиновники, решили, что настал момент избрать другого автократа, поэтому была снята корона Константина Великого, висевшая над главным алтарем, и Исаака венчали на царство.
     Как рой пчел, с шумом вырвавшись из Софии, толпа обложила со всех сторон императорское жилище. Андроник отчаянно сопротивлялся, стреляя из лука с вершины Кенте-нарионской, самой высокой в городе башни. Но он вынужден был отступить перед неудержным напором собственных подданных. По рассказам, он сорвал распятие с шеи, скинул пурпурные сапоги, на голову напялил островерхий колпак, какой обычно надевают варвары, и выбрался через буколе-онские лабиринты на свою триеру, забрав с собой, во-первых, жену, а во-вторых, проститутку Мараптику, которую страстно любил. Исаак триумфально занял дворец, чернь тем временем овладела городом, кинулась на монетный двор, так называемую Золотомойню, взломала оружейные палаты, а также предала разграблению дворцовые церкви, срывая оклады с святых икон.
     Теперь, какие бы ни поступали слухи, Зосима трясся все сильнее, поскольку говорилось, что всех сподвижников Андроника, кого удавалось поймать, толпа истребляла на месте. С другой стороны, и Баудолино с друзьями считали неосторожным именно в это время забираться в коридоры Буколе-она. Поэтому, не имея иных занятий, кроме питья и еды, компания просидела еще несколько дней в Катабате.
     Затем им донесли, что Исаак оставил Буколеон и переместился в резиденцию Влахерн на самой северной окраине города. Буколеон, следовательно, охранялся менее тщательно, а поскольку он был уже разграблен, вряд ли там оставалось много народу. Именно в этот день Андроника сумели догнать у берегов Эвксинского Понта и доставили к Исааку. Придворные встретили его пощечинами и пинками, вырвали ему бороду, выбили зубы, побрили голову, потом отрубили правую руку и бросили в тюрьму.
     При этом известии чернь возликовала и заплясала на всех углах. Баудолино подумал: такая сумятица способствует их походу в Буколеон. Зосима возражал, что его могут узнать, но друзья порекомендовали ему не бояться. Вооружившись подручными средствами, ему обрили и голову и бороду, а он скулил, утверждая, что опозорен, лишившись знаков монашеского достоинства. И правда, в лысом, как яйцо, виде Зосима предстал практически без подбородка, с выпяченной верхней губой, островерхими песьими ушами, так что, заявил Баудолино, стал похож скорее на Чики-низьо, городского александрийского дурачка, который бегает по улицам, неприлично приставая к девицам, нежели на зловещего черноризца, каковым почитался до тех пор. Чтобы скрасить незавидный результат, они намазали Зоси-му румянами, после этого он приобрел вообще педерастический облик. В Ломбардии за таким ходили бы толпою мальчишки, дразня и кидая в него гнильем. В Константинополе же подобные фигуры были так же обычны, как, скажем, в Александрии разносчики сыра и молока.
     Идя через весь город, они видели, как на паршивом верблюде везли Андроника, полуодетого, обгаженного хуже того верблюда. На обрубок правой руки была намотана кровавая грязная тряпка. Все лицо в засыхающей крови: ему только что выкололи левый глаз. Вокруг гудела стаей низкая чернь, все ничтожества, незадолго до того славившие Андроника как императора и автократа. Колбасники, кожедеры, подонки и кабацкая голь, будто мухи на конский навоз, слетались надругаться над прежним властителем: и били дубинками по голове, и впихивали ему в ноздри бычье дерьмо, и терли его по лицу губками, пропитанными мочою, и протыкали спицами ноги. Самые добросердечные просто кидали в него камни, обзывая связанного бешеным псом и сукиным сыном. Из окна притона какая-то потаскуха вылила ему на голову ведро кипятку. Затем толпа дошла уже до неистовства. На Ипподроме его стащили с верблюда и привесили за ноги к двум колоннам, что высятся возле статуи волчицы, кормящей сосцами Ромула и Рема.
     Андроник проявил себя лучше, чем его мучители. Он не жаловался. Только бормотал: "Кирие элейсон, кирие элей-сон" и спрашивал, зачем они так ярятся на сломанный тростник. Повешенного, его совсем обнажили, один из толпы ножом отсек его мужской член, другой воткнул копье в рот, дойдя до кишечника, а третий в это время колом протыкал его от зада до брюха. Поучаствовали в забаве и латиняне: эти плясали вокруг казнимого, пробуя на нем сабельную рубку и срезая каждый раз по ошметку мяса. Надо сказать, что только они, в сущности, и имели основания для мести, если вспомнить, что Андроник выделывал недавно над их соплеменниками. Напоследок несчастный нашел в себе силы поднести ко рту правую культю, будто собирался испить своей крови, столь обильно терявшейся. Тут он и кончился.
     Чтоб не смотреть на такое позорище, Баудолино с друзьями поспешили к Буколеону, но уже издалека сумели понять, что попасть во дворец нельзя. Исаак, решив: довольно грабежей, расставил около дворца охранников, и всех пытавшихся прорваться через кордон эти охранники уничтожали без предупреждения.
     - Ну, ты иди туда все равно, Зосима, - сказал Баудолино. - Ничего трудного. Возьмешь карту и сюда к нам ее вынесешь.
     - А если мне горло перережут?
     - Ах, не пойдешь? Мы перережем тебе горло сами.
     - Подобное самопожертвование имело бы смысл, если бы карта была во дворце. Но во дворце этой карты нет.
     Баудолино поглядел на него, не в силах вообразить подобную степень нахальства. - О, - проревел он затем, - теперь ты наконец говоришь искренне? А почему до сей минуты врал?
     - Выигрывал время. Выигрывать время - это не грех. Для честного схимника грех - это терять время.
     - Так. Убивать его надо сразу на месте, - сказал Поэт. - Лучшей обстановки не найдем. В такой горячке никто не обратит внимания. Договоримся, кто его удавит, и решен вопрос.
     - Минуточку, - запротестовал Зосима. - Господь наущает нас, как воздерживаться от неподобных деяний. Я лгал, это правда, однако лгал во имя блага.
     - Чьего? - гаркнул Баудолино, едва владея собой.
     - Моего, - отвечал Зосима. - Я имел право оборонять собственную жизнь, поскольку вы злоумышляли на нее. Схимнику, подобно как и херувимам и серафимам, надлежит быть исполнену очей, кольми паче (так я толкую высказывания святых пустынножителей) надлежит проявлять прозорливость и хитроумие по о