де все мы будем рассчитывать на друзей, а у нас выходит так, что все (кроме одного) подозревают остальных в убийстве императора Фридриха. Поэт заявил, что или так или никак. И он был прав, проклятье, он был прав... Предстояло выступать на один из величайших подвигов, сулимых христианскому человечеству, при этом не доверяя ни одному из товарищей.
     - И вы выступили? - спросил Никита.
     - Сразу - нет. Чтоб не казаться беглецами. Придворные военачальники постоянно заседали, решали судьбу похода. Армия портилась. Одни собирались возвращаться домой морем, другие - плыть в Антиохию, третьи плыть в Триполи. Молодой Фридрих принял решение идти пешим путем в Иерусалим. Начались еще и споры, что следует делать с телом Фридриха. Кто предлагал немедленно изъять кишки, тленную, скудельную часть, и погрести их не отлагая.
     Кто предпочитал додержать тело целокупным до въезда в Таре, на родину апостола Павла, там и захоронить внутренности. Как бы то ни было, и остальная плоть не могла сохраняться долго. Рано или поздно следовало ее сварить в воде и вине, с тем чтобы мясо отошло от костей, мясо на месте закопать, а остов положить во гроб в Иерусалиме, когда Иерусалим будет отвоеван. Но я знал, что перед варкой тело расчленяют. Не хотелось мне присутствовать при подобной процедуре.
     - Я слышал, что где в конце концов оказались его кости - никто не знает.
     - Это и я слышал тоже. Бедный отец. На самом въезде в Палестину распрощался с жизнью и молодой Фридрих, изможденный горем и дорожными тяготами. Да и Ричард Львиное Сердце с Филиппом-Августом не дошли до Иерусалима... Вот уж вправду невезучий был этот крестовый поход... Хотя я узнал обо всем этом только недавно, в нынешний год, возвратившись в Константинополь. А тогда в Киликии я сумел убедить Фридриха Свевского, что для соблюдения обета его отца мы должны отправляться в Индию. Сыну Фридриха, похоже, даже по вкусу пришлось мое предложение. Он спросил только сколько мне надо коней и сколько припасов. Ступай себе с Богом, Баудолино, сказал он, думаю, мы не увидимся. Он, верно, мыслил, что мне судьба сгинуть в далекой дороге. А вместо этого сгинул он сам. Бедняга. Он был не злой, а неудачливый и иззавидовавшийся.

***

     Подозревая друг друга в воровстве и убийстве, наши друзья все же должны были решить, кто примет участие в походе. Поэт настаивал, чтобы их было двенадцать. Если рассчитывать на повсеместный уважительный прием на всем пути к империи Иоанна, желательно было выглядеть двенадцатью Волхвоцарями, вершащими обратный путь. Поскольку, однако, не существовало уверенности, было ли Волхвоцарей и в самом деле двенадцать или же только три, никто не собирался открыто утверждать, будто они Волхво-цари. Более того, будучи спрошен, должен был отвечать "нет" с суровым видом, указывающим на великую скрытность.
     Так, в силу всеобщего запирательства, все, кто желали бы в Волхов поверить, поверили бы тем скорее. Чужая вера преобразовала бы их запирательство в признание.
     Шли, значит, Баудолино, Поэт, Борон, Гийот, Абдул, Соломон и Бойди. Без Зосимы было не обойтись, поскольку он продолжал божиться, что знает наизусть карту Космы. Гадко было думать, что такой поганец будет сходить за священника и царя, но тут уж было не до брезгливости. Осталось подыскать еще четверых. Баудолино, который отныне доверял на всем свете только александрийцам, посвятил в суть проекта Куттику из Куарньенто, брата Коландрины - Коландри-но Гуаско, Порчелли и Алерамо Скаккабароцци, который, хотя и носил нелестную кличку, однако был крепкий и надежный мужчина, не задающий вопросов. Они согласились пойти, потому что им уже стало понятно, что до Иерусалима из этого войска не доберется никто. Юный Фридрих выдал им двенадцать лошадей и семь мулов, провианту на неделю. А дальше, сказал он, пусть позаботится об их прокорме Божественное Провидение.
     Под конец дорожных сборов в их квартире появился Ардзруни. Он завел свою речь с той же искательной обходительностью, с какой прежде обращался к императору.
     - Драгоценные мои друзья, - начал он, - вы идете в далекое царство...
     - Как тебе удалось узнать это, господин Ардзруни? - настороженно перебил Поэт.
     - Знаете, молва... Слышал я и о какой-то чаше...
     - Но не видел ее никогда-никогда, ведь правда? - веско спросил Баудолино, наступая на него так близко, что Ардзруни невольно попятился.
     - Нет, не видел. Но наслышан о ней.
     - Коль ты так многознающ, - продолжал Поэт, - то не знаешь случайно, заходил ли кто в эту комнату в то самое время когда наш император утопал в реке?
     - А разве он утоп в реке? - переспросил Ардзруни. - Да, я знаю, так думает его сын... Покамест.
     - О, друзья, - обратился к остальным Поэт. - Всем нам ясно, что этот человек угрожает. При такой сумятице, какая царит в эти дни и на биваке и внутри крепости, пустое дело сунуть ему кинжал меж лопаток и спустить куда-нибудь в яму. Но сначала расспросим, чего же ему от нас надо. А прирезать я его успею позже.
     - Господин и товарищ мой, - отвечал Ардзруни. - Не желаю погибели вашей и хочу избежать моей. Император скончался на моей земле, питаясь от моих яств и испив моего вина. От имперцев мне нечего ждать. Ни милостей, ни даже защиты. Хорошо если хоть невредимым отпустят. Но теперь я в большой опасности. Приютив императора Фридриха, я тем самым дал понять Льву, что пытаюсь привлечь императора на свою сторону против князя. Пока Фридрих был жив, Лев бессилен был мстить мне. Это, кстати, доказывает, что смерть императора для меня явилась непоправимейшим из несчастий... Лев теперь скажет, что по моей вине он, князь армян, не сумел обеспечить сохранность жизни величайшему из союзников. Великолепный предлог, чтоб казнить меня. У меня выхода нет. Только скрыться на некоторое время. И вернуться с каким-нибудь залогом славы и власти. Вы наметили себе дорогу в землю Пресвитера Иоанна и, коль будет вам сопутствовать удача, этот подвиг покроет вас славой. Я желаю тоже идти. Этим, прежде всего, я докажу, что не брал той самой чаши, которую вы тут ищете, потому что в противном случае я остался бы и пытался продать или выменять ее. Земли на восток отсюда мне знакомы. Я могу быть вам полезен. Знаю, герцог не выделил вам денег. Захвачу то немногое золото, которым располагаю. Наконец, Баудолино знает, у меня есть семь неоплатных реликвий, честных голов святого Крестителя Иоанна. В путешествии мы сможем постепенно продавать эти головы.
     - А случись нам отказаться, - подытожил Баудолино, - и ты нашепчешь Фридриху Свевскому, что на нашей совести смерть его родителя.
     - Я этого не сказал.
     - Слушай, Ардзруни. Не такой ты человек, чтобы брать тебя куда бы то ни было. Но в горемычных этих наших приключениях всяк рискует стать другому врагом. Врагом больше, врагом меньше, какая разница.
     - - Вообще-то он для нас вовсе лишний, - сопротивлялся Поэт. - Нас двенадцать, а тринадцатый номер к несчастию.
     Пока они спорили, Баудолино размышлял о головах Крестителя. Он не был уверен, что их кто-то примет всерьез, но если их примут всерьез, то несомненно стоимость этих мощей огромна. Он спустился и вошел в ту комнату, где, как помнил, они стояли, и взял в руки одну из них - осмотреть повнимательней. Головы были сработаны прекрасно. На выразительных лицах святого большие распахнутые глаза без зрачков наводили на благочестивые мысли. Конечно, когда они вот так стояли шеренгой все семь, их поддельность была очевидна, но если показывать не больше одной, вид получался убедительный. Баудолино вернул голову на сундук и пошел обратно в помещение наверх.
     Трое друзей были за то, чтобы принять Ардзруни. Остальные колебались. Борон говорил, что Ардзруни все-таки выглядел солидно, так что Зосиму, в частности из уважения к двенадцати почитаемым персонажам, можно было разжаловать в стремянные. Поэт возражал, что у Волхво-царей или должно быть по десять слуг у каждого, или уж они путешествуют в строгой секретности и никаких слуг при них нет. Единственный стремянный мог только произвести дурацкое впечатление. Что же до голов, то головы можно и взять, но не обязательно брать Ардзруни. Ардзруни, слыша все это, плакал и говорил, что желают они, не иначе, его погибели. В общем, окончательное решение было отложено до завтра.
     Назавтра утром, когда солнце взошло уж высоко, и когда все пожитки были собраны, вдруг все вспомнили, что давно не видели Зосиму. В лихорадке двух последних дней Зосиму никто не караулил. Он возился наравне с остальными, седлал коней и вьючил мулов, и на цепь его не сажали. Гийот обнаружил и отсутствие одного мула. Баудолино тут как озарило. - Головы! - вскричал он. - Только Зосима, кроме нас с Ардзруни, знал, где головы стоят! - Все помчались в закоулок ярусом ниже. Лишь войдя, все и увидели, что голов теперь уже не семь, а шесть.

***

     Ардзруни сунулся под сундук, поискать, не свалилась ли туда голова случайно, и нашел три предмета: человеческий ссохшийся почернелый череп, стертую печатку с буквой Зет и обломки обгорелой сургучной плитки. Тут все, к сожалению, прояснилось донельзя. Зосима, когда в роковое утро смерти поднялась суматоха, стащил Братину из ковчега, куда она была водружена Гийотом, сбежал по лестнице, раскупорил голову, вытащил череп, заложил Братину, кал-липолисской печатью снова заварил футляр и вернулся с невинным видом, будто светлый ангел, поджидать подходящего момента. Услыхав, что отъезжающие собираются взять с собой головы, он уверился, что бегство оттягивать невозможно.

***

     - Тут я добавлю, государь Никита, что при всем моем бешенстве от этого дерзкого обмана, в то же время на душе полегчало, и, я думаю, полегчало у многих. Мы нашли виноватого, это был мошенник неоспоримой пробы, следовательно, не оставалось причин подозревать друг друга. Зосима одурачил нас, заставил зеленеть от злобы, но и вернул взаимное доверие. Не существовало доказательств, что Зосима, похититель нашей Братины, мог иметь отношение к смерти Фридриха, поскольку тою ночью он пребывал прикованным к кровати, и следовательно, снова входила в силу гипотеза Поэта, что Фридриха не убивал никто.

***

     Друзья устроили совет. Первое. Зосима, если он убежал поздно вечером, имеет преимущество в двенадцать часов. Порчелли заметил, что они на конях, а Зосима на муле, но Баудолино сказал на это, что кругом горы, и сколько этих гор - неизвестно, а на обрывистых тропах мул поворотливее коней. Скакать за Зосимой во весь опор у них не выйдет. Полсуток дороги у Зосимы в запасе есть, полсуток у него и останется. Единственное, что надо решить, - это в какую сторону двинулся Зосима, и выбрать себе это же направление.
     Поэт заявил: - Не мог он отправиться к Константинополю, прежде всего потому, что при правлении Исаака Ангела ничего хорошего его там не ждет. К тому же между нами и Константинополем лежат земли тюрок-сельджуки-дов, откуда мы только что выбрались после множества мучений, и он знает, что рано или поздно его там укокошат. Самое здравое предположение, учитывая, что ему известна карта, это что он задумал исполнить то самое, что задумали и мы: явиться в царство Пресвитера, отрекомендоваться посланником Фридриха или вообще кого угодно, отдать тому Братину и получить великолепное воздаяние. Поэтому, чтобы догнать Зосиму, следует двигаться в направлении Иоанна и перехватывать монаха на полупути. Значит, в дорогу. Везде станем спрашивать о греческом схимнике, их породу видно за версту, не перепутаешь... и когда мы накроем Зосиму, надеюсь, вы предоставите мне удовольствие придушить его, а Братина окажется вновь у нас.
     - Замечательно, - сказал Борон на это. - Но как нам двигаться в направлении Иоанна, если карту помнит только Зосима?
     - Друзья, - перебил Баудолино, - вот как раз тут полезен Ардзруни. Ему ведома местность. Добавим к этому, что нас осталось одиннадцать и мы вообще-то ищем двенадцатого Волхва.
     Так-то Ардзруни торжественно получил место в процессии, к значительному своему облегчению. По поводу выбора пути он подал немало разумных идей. Коль царство Пресвитера располагается на крайнем востоке вблизи от Земного Рая, то, значит, следует идти навстречу восходящему солнцу. Но если просто по прямой линии на восток, значит угодить во владения неверных. Он же умеет проложить дорогу, хоть на некоторое расстояние, по землям, населенным христианами, в частности памятуя о намеченной коммерции с головами Крестителя, ибо тюркам эти головы не продашь. Ардзруни заверял, что и Зосима, бесспорно, должен был рассуждать аналогичным образом. Он сыпал именами и названиями, которые нашим друзьям никогда не приходилось встречать. Пустив в ход свои умения в механике, он соорудил некое подобие пугала, достаточно напоминавшее облик Зосимы с косматой бородой и длинными патлами из закопченной пакли и с угольками на месте глаз. Портрет имел такой же бесноватый вид, как и его прототип. - Нам суждено идти по землям, которых языки для нас невнятны. Узнать, появлялся ли на тех землях Зосима, можно будет лишь показывая изображение. - Баудолино заверил товарищей, что по поводу невнятных языков им не стоит так беспокоиться, потому что лишь немного поговоривши с варварами, он, конечно, научится объясняться... Впрочем, образ Зосимы, может быть, и сгодится, потому что на некоторых стоянках они не станут задерживаться столько времени, чтобы изучить местный язык.
     Перед отправкой все сошли за головами Крестителя. Путников было двенадцать, голов оставалось шесть. Баудолино решил, что Ардзруни обойдется, Соломону, конечно, не было резонов таскаться с христианскими мощами, Кут-тика, Скаккабароцци, Порчелли и Коландрино вступили только что и ни на что претендовать не могут, поэтому головы пусть берут Поэт, Абдул, Гийот, Борон, Бойди и он сам, Баудолино. Поэт немедленно цапнул одну из них, Баудолино со смехом заметил, что все они одинаковы, единственную стоющую уже унес Зосима. Поэт покраснел и уступил право выбора Абдулу, почтительно и широко поводя рукой. Баудолино досталась самая последняя и каждый уложил свою голову в переметный вьюк.

***

     - Вот и все, - заключил Баудолино, обращаясь к Никите. - При скончании месяца июня года Господня тысяча сто девяностого мы отправились, вдвенадцатером, как Волхвы, хотя и не столь, как Волхвы, непогрешимые, с намерением во что бы то ни стало обрести отдаленную землю Пресвитера Иоанна.

26. БАУДОЛИНО И ПУТЬ ВОЛХВОЦАРЕЙ

     С этой минуты рассказ Баудолино потек без всяких передышек и перерывов, не только на ночных привалах, но и днем, на мулах, по дороге, Никита слушал, женщины страдали от жары, детишки просились сойти по надобе, мулы то и дело артачились и не хотели шагу ступить. Рассказ был рваный, как их путь, Никите приходилось заполнять пустоты, связывать нити, домысливать безбрежные пространства и бесконечные времена; по свидетельству Ба-удолино, странствие двенадцати длилось больше четырех лет и состояло из растерянности, нудности, неприятных приключений.
     Так блуждая под жгучими лучами, когда в глазах водовороты песка, когда в ушах незнакомые слова, путешественники часто переносят приступы высокой температуры и припадки глубокой сонливости. Неисчислимые дни они тратят на простое выживание. Им приходится гоняться за быстробегущими тварями, торговаться с дикарями за лепешку или за ягнячье стегнышко, выкапывать худосочные колодцы в странах, где дождь падает один раз в год. Кроме того, размышлял Никита, надо помнить, что в дороге под палящим солнцем по пустынному ландшафту, как рассказывают опытные люди, возникают миражи, по ночам странные голоса передразнивают путников: это играет эхо в дюнах. А уж если средь песков попадется куст, он одарит в угощение такими ягодами, от которых вместо прокорма выпадает путнику полный морок и муть в голове.
     Не считая уж (Никита не забывал ни на минуту), что Бау-долино был неискренен от рождения. Не так легко верить лгуну, когда он говорит, что он, скажем, побывал в Иконии. Как же, и до какой же степени верить лгуну, повествующему о существах, которых не вмещает самая яркая фантазия и которых, по его собственным словам, он сам не вполне уверен, видел или не видел?
     Одному только утверждению Никита безоговорочно поверил, поскольку страстность, с которой высказывался на эту тему Баудолино, служила доказательством правды: что на всем протяжении похода Волхвоцарей поддерживало и влекло безумное желание дойти до цели. Цель же была у всякого своя. Борон с Гийотом стремились только захватить Братину, хоть в царстве Пресвитера Иоанна, хоть где угодно. Баудолино мечтал о царстве все неукротимее, и Раб-би Соломон тоже, но только он надеялся отыскать там потерянные колена. Поэту плевать было на Братину, он просто надеялся устроиться в каком-нибудь царстве главным начальником. Ардзруни желал удалиться из места, где был раньше, а Абдул, как известно, полагал, что, удаляясь, приближается к предмету своей целомудренной алчбы.
     Пятеро александрийцев были единственными, кто не витал в облаках: они заключили договор с Баудолино и держали слово, а также показывали характер, потому что, если уж решено найти Пресвитера, Пресвитер будет найден. Иначе, говорил Алерамо Скаккабароцци, известный больше под непристойной кличкой, иначе нас перестанут считать серьезными людьми. А может, они рвались вперед и потому, что Бойди вколотил себе в голову, что в Иоанновом царстве можно будет наискать чудотворных мощей без счета (и не таких жульнических, как эти головы Крестителя), взять их оттуда, доставить в родную Александрию и превратить город, не имеющий истории, в самое уважаемое святилище Для христиан.

***

     Ардзруни, чтоб обойти иконийских тюрок, повел всю группу через такие перевалы, где лошади чуть не сломали ноги. Потом шесть дней плелись по каменистым долам, усеянным дохлыми ящерицами, околевшими от солнечного удара. Как прекрасно, что у нас с собой продовольствие и не приходится есть вот этих смердючих гадов, сказал с удовольствием Бойди, и попал, как принято говорить, пальцем в небо, потому что через год они с восторгом взяли бы и гораздо более смердючих гадов, пекли бы на огне, нанизав их на острую длинную ветку, и пускали бы слюни до самого подбородка, не в силах дождаться, покуда снедь подрумянится должным манером...
     Они прошли через несколько селений и в каждом показывали чучело Зосимы. Да, подтверждали местные, такой вот монах побывал тут в околотке, пожил у нас месяц и был таков, тем временем обрюхатил мне дочку. Позволь, какой месяц, мы в пути всего лишь только две недели? Когда он жил тут? Да уж тому, поди, седьмая Пасха. Вон плод греха, бегает во дворе, тот, что с чирьем. Значит, монах был другой, все они греховодники, отцы святые.
     Говорили им: да, проходил с бородой, юркий такой гор-бунчик... Ну при чем тут горбун, значит это не тот, слушай, Баудолино, может, ты не понял их слова и переводишь что придется? В другом месте: да, ну как не знать, вот он самый и был, и тыкали пальцем в Рабби Соломона, в его смоляную бороду... Не иначе как друзья обращались с расспросами к самым неимоверным остолопам.
     Дальше проживали люди в круглых шатрах, приветствовавшие наших словами: "Ла эллек олла Сила, Махимет рорес алла". Наши ответили с изысканной любезностью по-алемански, поскольку наш язык был не хуже их языка, потом вытащили куклу Зосимы. Те заржали и заболтали что-то все вместе, но из их жестов явствовало, что Зосиму они запомнили прекрасно. Он проходил тут и продавал голову христианского святого, ну, они ему посулили всунуть кое-что в заднее место. Из чего нашим друзьям сделалось ясно, что они угодили в логово тюрок, сажателей на кол, и они быстро пошли прочь с радушными прощаниями и с улыбками, открывавшими зубы во всю ширину, а Поэт тихо дергал Ардзруни за волосы, запрокидывал тому голову и приговаривал: - Ты вожатый, ты знаток дорог, затащил прямо в глотку к антихристам... - На что Ардзруни постанывал, что не он виноват, что дорогой не ошибался, просто это кочевники, а о кочевниках невозможно знать, куда их понесет нечистая сила.
     - Но дальше, но впредь, - заверял он, - нам будут попадаться только христиан