шит.
  - А мне не кажется, - холодно отрезал Том - Если вы не хотите ждать,
я, в конце концов, могу продать ее и в другом месте.
  - Нет, нет, что вы, - испугался Уилсон. - Вы меня не так поняли, я
просто...
  Конец фразы как-то заглох. Том в это время нетерпеливо оглядывался по
сторонам. На лестнице вдруг послышались шаги, и через минуту плотная
женская фигура загородила свет, падавший из закутка. Женщина была лет
тридцати пяти, с наклонностью к полноте, но она несла свое тело с той
чувственной повадкой, которая свойственна некоторым полным женщинам. В
лице, оттененном синим в горошек крепдешиновым платьем, не было ни одной
красивой или хотя бы правильной черты, но от всего ее существа так и веяло
энергией жизни, словно в каждой жилочке тлел готовый вспыхнуть огонь. Она
неспешно улыбнулась и, пройдя мимо мужа, точно это был не человек, а тень,
подошла к Тому и поздоровалась с ним за руку, глядя ему в глаза. Потом
облизнула губы и, не поворачивая головы, сказала мужу грудным, хрипловатым
голосом:
  - Принес бы хоть стулья, людям присесть негде.
  - Сейчас, сейчас. - Уилсон торопливо кинулся к своему закутку и сразу
пропал на беловатом фоне стены. Налет шлаковой пыли выбелил его темный
костюм и бесцветные волосы, как и все кругом, - только на женщине,
стоявшей теперь совсем близко к Тому, не был заметен этот налет.
  - Ты мне нужна сегодня, - властно сказал Том. - Едем следующим поездом.
  - Хорошо.
  - Встретимся внизу, на перроне, у газетного киоска.
  Она кивнула и отошла - как раз в ту минуту, когда в дверях показался
Уилсон, таща два стула.
  Мы подождали ее на шоссе, отойдя настолько, чтобы нас не было видно.
Приближался праздник Четвертого июля, и тщедушный мальчишка-итальянец с
серым лицом раскладывал вдоль железнодорожного полотна сигнальные петарды.
  - Ужасная дыра, верно? - сказал Том, неодобрительно переглянувшись с
доктором Эклбергом.
  - Да, хуже не придумаешь.
  - Вот она и рада бывает проветриться.
  - А муж - ничего?
  - Уилсон? Считается, что она ездит в Нью-Йорк к сестре в гости. Да он
такой олух, не замечает даже, что живет на свете.
  Так случилось, что Том Бьюкенен, его дама и я вместе отправились в
Нью-Йорк, - впрочем, не совсем вместе: приличия ради мисс Уилсон ехала в
другом вагоне. Со стороны Тома это была уступка щепетильности тех
обитателей Уэст-Эгга, которые могли оказаться в поезде.
  Она переоделась, и на ней теперь было платье из коричневого в разводах
муслина, туго натянувшееся на ее широковатых бедрах, когда Том помогал ей
выйти из вагона на Пенсильванском вокзале. В газетном киоске она купила
киножурнал и номер "Таун Тэттл", а у аптекарского прилавка - кольдкрем и
флакончик духов. Наверху, в гулком полумраке крытого въезда, она
пропустила четыре такси и остановила свой выбор только на пятом -
новеньком автомобиле цвета лаванды, с серой обивкой, который наконец вывез
нас из громады вокзала на залитую солнцем улицу. Но не успели мы отъехать,
как она, резко откинувшись от окна, застучала в стекло шоферу.
  - Хочу такую собачку, - потребовала она - Пусть у нас в квартирке
живет собачка. Это так уютно.
  Шофер дал задний ход, и мы поравнялись с седым стариком, до нелепости
похожим на Джона Д. Рокфеллера. На груди у него висела корзина, в которой
копошилось с десяток новорожденных щенков неопределенной масти.
  - Это что за порода? - деловито осведомилась миссис Уилсон, как только
старик подошел к машине.
  - Всякая есть. Вам какая требуется, мадам?
  - Мне бы хотелось немецкую овчарку. Такой у вас, наверно, нет?
  Старик с сомнением глянул в свою корзину, запустил туда руку и вытащил
за загривок барахтающуюся собачонку.
  - Это не немецкая овчарка, - сказал Том.
  - Да, пожалуй что не совсем, - огорченно согласился старик. - Это
скорее эрдельтерьер - Он провел рукой по коричневой, словно бобриковой
спинке - Вы посмотрите, шерсть какая. Богатая шерсть. Уж эту собаку вам не
придется лечить от простуды.
  - Она дуся! - восторженно объявила миссис Уилсон. - Сколько вы за нее
хотите?
  - За эту собаку? - Он окинул щенка восхищенным взглядом - Эта собака
вам обойдется в десять долларов.
  Эрдельтерьер - среди его предков, несомненно, был и эрдельтерьер,
несмотря на подозрительно белые лапы, - перекочевал на колени к миссис
Уилсон, которая с упоением принялась гладить морозоустойчивую шерсть.
  - А это мальчик или девочка? - деликатно осведомилась она.
  - Эта собака? Эта собака - мальчик.
  - Сука это, - уверенно сказал Том - Вот деньги, держите. Можете купить
на них еще десяток щенков.
  Мы выехали на Пятую авеню, такую тихую, мирную, почти
пасторально-идиллическую в этот теплый воскресный день, что я не удивился
бы, если б из-за угла вдруг появилось стадо белых овечек.
  - Остановите-ка на минуту, - сказал я. - Здесь я вас должен покинуть.
  - Ну уж нет, - запротестовал Том - Миртл обидится, если ты не
посмотришь ее квартирку. Правда, Миртл?
  - Поедемте с нами, - попросила миссис Уилсон. - Я позвоню Кэтрин. Это
моя сестра, она красавица - так говорят люди понимающие.
  - Я бы с удовольствием, но..
  Мы покатили дальше, пересекли парк и выехали к западным Сотым улицам.
Вдоль Сто пятьдесят восьмой длинным белым пирогом протянулись одинаковые
многоквартирные дома. У одного из ломтиков этого пирога мы остановились.
Оглядевшись по сторонам с видом королевы, возвращающейся в родную столицу,
миссис Уилсон подхватила щенка и прочие свои покупки и величественно
проследовала в дом.
  - Позвоню Мак-Ки, пусть они тоже зайдут, - говорила она, пока мы
поднимались в лифте. - И не забыть сразу же вызвать Кэтрин.
  Квартирка находилась под самой крышей - маленькая гостиная, маленькая
столовая, маленькая спаленка и ванная комната. Гостиная была заставлена от
двери до двери чересчур громоздкой для нее мебелью с гобеленовой обивкой,
так что нельзя было ступить шагу, чтобы не наткнуться на группу прелестных
дам, раскачивающихся на качелях в Версальском парке. Стены были голые,
если не считать непомерно увеличенной фотографии, изображавшей,
по-видимому, курицу на окутанной туманом скале. Стоило, впрочем, отойти
подальше, как курица оказывалась вовсе не курицей, а шляпкой, из-под
которой добродушно улыбалась почтенная старушка с пухленькими щечками. На
столе валялись вперемешку старые номера "Таун Тэттл", томик, озаглавленный
"Симон, называемый Петром", и несколько журнальчиков из тех, что питаются
скандальной хроникой Бродвея. Миссис Уилсон, войдя, прежде всего занялась
щенком. Мальчик-лифтер с явной неохотой отправился добывать ящик с соломой
и молоко; к этому он, по собственной инициативе, добавил жестянку больших
твердокаменных собачьих галет - одна такая галета потом до самого вечера
уныло кисла в блюдечке с молоком. Пока шли все эти хлопоты, Том отпер
дверцу секретера и извлек оттуда бутылку виски.
  Я только два раза в жизни напивался пьяным; это и был второй раз.
Поэтому все происходящее после я видел сквозь мутную дымку, хотя квартира
часов до восьми, по крайней мере, была залита солнцем. Миссис Уилсон,
усевшись к Тому на колени, без конца звонила кому-то по телефону; потом
выяснилось, что нечего курить, и я пошел купить сигареты. Когда я
вернулся, в гостиной никого не было; я скромно уселся в уголке и прочел
целую главу из "Симона, называемого Петром" - но одно из двух: или это
страшная чушь, или в голове у меня путалось после выпитого виски, - во
всяком случае, я ровно ничего не мог понять.
  Потом Том и Миртл (мы с миссис Уилсон после первой рюмки стали звать
друг друга запросто по имени) вернулись в гостиную; вскоре появились и
гости.
  Кэтрин, сестра хозяйки, оказалась стройной, видавшей виды девицей лет
тридцати с напудренным до молочной белизны лицом под густой шапкой рыжих,
коротко остриженных волос. Брови у нее были выщипаны дочиста и потом
наведены снова под более залихватским углом; но стремление природы
вернуться к первоначальному замыслу придавало некоторую расплывчатость ее
чертам. Каждое ее движение сопровождалось позвякиванием многочисленных
керамических браслетов, скользивших по обнаженным рукам. Она вошла в
комнату таким быстрым, уверенным шагом и так по-хозяйски оглядела всю
мебель, что я подумал, - может быть, она и живет здесь. Но когда я ее
спросил об этом, она расхохоталась и неумеренно громко повторила вслух мой
вопрос и потом сказала, что снимает номер в отеле, вдвоем с подругой.
  Мистер Мак-Ки, сосед снизу, был бледный женоподобный человек. Он, как
видно, только что брился: на щеке у него засох клочок мыльной пены. Войдя,
он долго и изысканно вежливо здоровался с каждым из присутствующих. Мне он
объяснил, что принадлежит к "миру искусства"; как я узнал потом, он был
фотографом, и это его творением был увеличенный портрет матери миссис
Уилсон, точно астральное тело парившей на стене гостиной. Жена его была
томная, красивая мегера с пронзительным голосом. Она гордо поведала мне,
что со дня их свадьбы муж сфотографировал ее сто двадцать семь раз.
  Миссис Уилсон еще раньше успела переодеться - на ней теперь был очень
нарядный туалет из кремового шифона, шелестевший, когда она расхаживала по
комнате. Переменив платье, она и вся стала как будто другая. Та кипучая
энергия жизни, которая днем, в гараже, так поразила меня, превратилась в
назойливую спесь. Смех, жесты, разговор - все в ней с каждой минутой
становилось жеманнее; казалось, гостиная уже не вмещает ее развернувшуюся
особу, и в конце концов она словно бы закружилась в дымном пространстве на
скрипучем, лязгающем стержне.
  - Ах, милая, - говорила она сестре, неестественно повысив голос, - вся
эта публика только и смотрит, как бы тебя обобрать. У меня тут на прошлой
неделе была женщина, приводила мне ноги в порядок, - так ты бы видела ее
счет! Можно было подумать, что она мне удалила {аппендицит}.
  - А как ее фамилия, этой женщины? - спросила миссис Мак-Ки.
  - Миссис Эберхардт. Она ходит на дом приводить клиентам ноги в порядок.
  - Мне очень нравится ваше платье, - сказала миссис Мак-Ки. - Прелесть.
  Миссис Уилсон отклонила комплимент, презрительно подняв брови.
  - Это такое старье, - сказала она. - Я его еще иногда надеваю, ну
просто, когда мне все равно, как я выгляжу.
  - Нет, как хотите, а оно вам очень идет, - не уступала миссис Мак-Ки.
  - Если бы Честер мог снять вас в такой позе, я уверена, это было бы нечто.
  Мы все молча уставились на миссис Уилсон, а она, откинув со лба
выбившуюся прядь, отвечала нам ослепительной улыбкой. Мистер Мак-Ки
внимательно посмотрел на нее, склонив голову набок, потом протянул руку
вперед, убрал и опять протянул вперед.
  - Я бы только дал другое освещение, - сказал он, помолчав немного. -
Чтобы лучше выделить лепку лица. И я бы постарался, чтобы вся масса волос
попала в кадр.
  - Вот уж нипочем бы не стала менять освещение! - воскликнула миссис
Мак-Ки. - По-моему, это как раз...
  - Ш-шш! - одернул ее муж, и мы снова сосредоточились на своем объекте,
но тут Том Бьюкенен, шумно зевнув, поднялся на ноги.
  - Вы бы лучше выпили чего-нибудь, почтенные супруги, - сказал он. -
Миртл, добавь льду и содовой, пока все тут у тебя не заснули.
  - Я уже приказала мальчишке насчет льда. - Миртл приподняла брови в
знак своего возмущения нерадивостью черни. - Это такая публика! За ними
просто нужно ходить следом.
  Она взглянула на меня и ни с того ни с сего засмеялась. Потом схватила
щенка, восторженно чмокнула его и вышла на кухню с таким видом, словно
дюжина поваров ожидала там ее распоряжений.
  - У меня на Лонг-Айленде кое-что неплохо получилось, - с апломбом
произнес мистер Мак-Ки.
  Том недоуменно воззрился на него.
  - Две вещи даже висят у нас дома.
  - Какие вещи? - спросил Том.
  - Два этюда. Один я назвал "Мыс Монток. Чайки", а другой - "Мыс
Монток. Море".
  Рыжая Кэтрин уселась на диван рядом со мной.
  - А вы тоже живете на Лонг-Айленде? - спросила она.
  - Я живу в Уэст-Эгге.
  - Да ну? Я там как-то раз была, с месяц тому назад. У некоего Гэтсби.
Вы его не знаете?
  - Он мой сосед.
  - Говорят, он не то племянник, не то двоюродный брат кайзера
Вильгельма. Вот откуда у него столько денег.
  Этим увлекательным сообщениям о моем соседе помешала миссис Мак-Ки,
которая вдруг воскликнула, указывая на Кэтрин:
  - Честер, а ведь с ней бы у тебя тоже что-нибудь получилось!
  Но мистер Мак-Ки только рассеянно кивнул и снова повернулся к Тому:
  - Я бы охотно поработал еще на Лонг-Айленде, если бы представился
случай. Мне бы только с чего-то начать, а там уже обойдусь без помощи.
  - Обратитесь к Миртл, - хохотнув, сказал Том; миссис Уилсон в эту
минуту входила с подносом. - Она вам напишет рекомендательное письмо -
напишешь, Миртл?
  - Какое письмо? - Она явно была озадачена.
  - Рекомендательное письмо к твоему мужу, пусть мистер Мак-Ки сделает с
него несколько этюдов. - Он пошевелил губами, придумывая - "Джорд Б.
Уилсон у бензоколонки" или что-нибудь в этом роде.
  Кэтрин придвинулась ближе и шепнула мне на ухо:
  - Она так же ненавидит своего мужа, как Том - свою жену.
  - Да что вы!
  - Просто не-на-видит! - Она посмотрела сперва на Миртл, потом на Тома.
- А я так считаю - зачем жить с человеком, которого ненавидишь? Добились
бы каждый развода и потом поженились бы. Я бы, по крайней мере, так
поступила на их месте.
  - Значит, она совсем не любит Уилсона?
  Ответ меня ошарашил. Ответила сама Миртл, услыхавшая мой вопрос,
ответила резко и цинично.
  - Вот видите, - торжествующе сказала Кэтрин и потом снова перешла на
полушепот: - Все дело в его жене. Она католичка, а католики не признают
развода.
  Дэзи вовсе не была католичкой, и я подивился хитроумию этой лжи.
  - Когда они все-таки поженятся, - продолжала Кэтрин, - они уедут на
Запад и там поживут, пока уляжется шум.
  - Уж тогда лучше уехать в Европу.
  - Ах, вы поклонник Европы? - неожиданно громко воскликнула Кэтрин. - Я
совсем недавно вернулась из Монте-Карло.
  - Вот как?
  - Да, в прошлом году. Ездила вдвоем с подругой.
  - И долго пробыли?
  - Нет, мы только съездили в Монте-Карло и обратно. Через Марсель. У
нас было с собой больше тысячи двухсот долларов, но за два дня в частных
игорных залах нас обчистили до нитки. Как мы только домой добрались - даже
вспомнить страшно. Господи, до чего ж я возненавидела этот город!
  На миг предвечернее небо в окне засинело медвяной лазурью Средиземного
моря - но пронзительный голос миссис Мак-Ки тут же возвратил меня в тесную
гостиную.
  - Я сама чуть не совершила такую ошибку, - во всеуслышание объявила
она. - Чуть было не вышла за ничтожного человечка, который несколько лет
ходил за мной как тень. А ведь знала, что он меня не стоит. И все мне
говорили: "Люсиль, этот человек тебя не стоит!" Но, не повстречайся я с
Честером, он бы меня в конце концов уломал.
  - Да, но послушайте, - сказала Миртл Уилсон, качая головой. - Все ж
таки вы за него не вышли.
  - Как видите.
  - А я вышла, - многозначительно сказала Миртл. - Вот в чем разница
между вашим случаем и моим.
  - А зачем было выходить, Миртл? - спросила Кэтрин - Никто тебя,
кажется, не неволил.
  Миртл не сразу ответила.
  - Я за него вышла, потому что думала, что он джентльмен, - сказала она
наконец. - Думала, он человек воспитанный, а на самом деле он мне и в
подметки не годился.
  - Ты же по нем с ума сходила когда-то, - заметила Кэтрин.
  - Я сходила по нем с ума? - возмутилась Миртл. - Кто это тебе сказал?
Я не больше сходила с ума по нем, чем вот по этому господину.
  Она ткнула пальцем в меня, и все посмотрели на меня с укоризной. Я
постарался выразить всем своим видом, что ничуть не претендую на ее
чувства.
  - Вот когда я действительно с ума спятила, это когда вышла за него
замуж. Но я сразу поняла свою ошибку. Он взял у приятеля костюм, чтобы
надеть на свадьбу, а мне про это и не заикнулся. Через несколько дней -
его как раз не было дома - приятель приходит и просит вернуть костюм. "Вот
как, это ваш костюм? - говорю я. - Первый раз слышу". Но костюм все-таки
отдала, а потом бросилась на постель и ревмя ревела до самой ночи.
  - Ей правда нужно уйти от него, - снова зашептала мне Кэтрин. -
Одиннадцать лет они так и живут над этим гаражом. А у нее даже ни одного
дружка не было до Тома.
  Бутылка виски - уже вторая за этот вечер - переходила из рук в руки;
только Кэтрин не проявляла к ней интереса, уверяя, что ей "и так весело".
Том вызвал швейцара и послал его за какими-то знаменитыми сандвичами,
которые могли заменить целый ужин. Я то и дело порывался уйти; мягкие
сумерки манили меня, и хотелось прогуляться пешком до парка, но всякий раз
я оказывался втянутым в очередной оголтелый спор, точно веревками
привязывавший меня к креслу. А быть может, в это самое время какой-нибудь
случайный прохожий смотрел с темнеющей улицы в вышину, на наши освещенные
окна, и думал о том, какие человеческие тайны прячутся за их желтыми
квадратами. И мне казалось, что я вижу этого прохожего, его поднятую
голову, задумчивое лицо. Я был здесь, но я был и там тоже, завороженный и
в то же время испуганный бесконечным разнообразием жизни.
  Миртл поставила себе кресло рядом со мной, и вместе с теплым дыханием
на меня вдруг полился рассказ о ее первой встрече с Томом.
  - Мы сидели в вагоне друг против друга, на боковых местах у выхода,
которые всегда занимают в последнюю очередь. Я ехала в Нью-Йорк к сестре и
должна была у нее ночевать. Том был во фраке, в лаковых туфлях, я просто
глаз не могла от него отвести, но как только встречусь с ним взглядом,
сейчас же делаю вид, будто рассматриваю рекламный плакат у него над
головой. Когда стали выходить из вагона, он очутился рядом со мной и так
прижался крахмальной грудью к моему плечу, что я пригрозила позвать
полицейского, да он мне, конечно, не поверил. Я была сама не своя, - когда
он меня подсаживал в машину, я даже не очень-то разбирала, такси это или
вагон метро. А в голове одна мысль: "Живешь ведь только раз, только раз".
  Она оглянулась на миссис Мак-Ки, и вся комната зазвенела ее деланным
смехом.
  - Ах, моя милая, - воскликнула она. - Я вам подарю это платье, когда
совсем перестану его носить. Завтра я куплю себе новое. Нужно мне
составить список всех дел, которые я должна сделать завтра. Массаж, потом
парикмахер, потом еще надо купить ошейник для собачки, и такую маленькую
пепельницу с пружинкой, они мне ужасно нравятся, и венок с черным шелковым
бантом мамочке на могилку, из таких цветов, что все лето не вянут.
Непременно нужно все это записать, чтобы я ничего не забыла.
  Было девять часов - но почти сейчас же я снова посмотрел на часы, и
оказалось, что уже десять. Мистер Мак-Ки спал в кресле, раздвинув колени и
положив на них сжатые кулаки, точно важный деятель, позирующий перед
объективом. Я достал носовой платок и стер с его щеки засохшую мыльную
пену, которая мне весь вечер не давала покоя.
  Щенок сидел на столе, моргал слепыми глазами в табачном дыму и время
от времени принимался тихонько скулить. Какие-то люди появлялись,
исчезали, сговаривались идти куда-то, теряли друг друга, искали и снова
находили на расстоянии двух шагов. Уже около полуночи я услышал сердитые
голоса Тома Бьюкенена и миссис Уилсон; они стояли друг против друга и
запальчиво спорили о том, имеет ли право миссис Уилсон произносить имя
Дэзи.
  - Дэзи! Дэзи! Дэзи! - выкрикивала миссис Уилсон. - Вот хочу и буду
повторять, пока не надоест. Дэзи! Дэ...
  Том сделал короткое, точно рассчитанное движение и ребром ладони
разбил ей нос.
  Потом были окровавленные полотенца на полу ванной, негодующие возгласы
женщин и надсадный, долгий крик боли, вырывавшийся из общего шума. Мистер
Мак-Ки очнулся от сна, встал и в каком-то оцепенении направился к двери.
На полдороге он обернулся и с минуту созерцал всю сцену: сдвинутая мебель,
среди нее суетятся его жена и Кэтрин, браня и утешая, хватаясь то за одно,
то за другое в попытках оказать помощь; а на диване лежит истекающая
кровью жертва и судорожно старается прикрыть