и походили одна на
другую, что вам неизменно казалось, будто вы их уже видели раньше. Не
помню, как их звали, - обычно или Жаклин, или Консуэла, или Глория, или
Джун, или Джуди, а фамилии звучали как названия цветов или месяцев года,
но иногда при знакомстве называлась фамилия какого-нибудь крупного
американского капиталиста, и если вы проявляли любопытство, вам давали
понять, что это дядюшка или кузен.
  Припоминаю еще, что видел там Фаустину О'Брайен - один раз, во всяком
случае, - и барышень Бедекер, и молодого Бруера, того, которому на войне
отстрелили нос, и мистера Олбрексбергера, и мисс Хааг, его невесту, и
Ардиту Фиц-Питерс, и мистера П. Джуэтта, возглавлявшего некогда
Американский легион, и мисс Клаудию Хип с ее постоянным спутником, а
котором рассказывали, что это ее шофер и что он какой-то сиятельный, мы
все звали его герцогом, а его имя я позабыл, - если вообще знал
когда-нибудь. Все эти люди в то лето бывали у Гэтсби.



  Как-то в девять часов утра роскошный лимузин Гэтсби, подпрыгивая на
каменистой дороге, подъехал к моему дому, и я услышал победную триоль его
клаксона. Это было в конце июля, я уже два раза побывал у Гэтсби в гостях,
катался на его гидроплане, ходил купаться на его пляж, следуя его
настойчивым приглашениям, но он ко мне еще не заглядывал ни разу.
  - Доброе утро, старина. Мы ведь сегодня условились вместе позавтракать
в городе, вот я и решил за вами заехать.
  Он балансировал, стоя на подножке автомобиля с той удивительной
свободой движения, которая так характерна для американцев; должно быть,
они обязаны ею отсутствию тяжелого физического труда в юности, и еще
больше - неопределенной грации наших нервных, судорожных спортивных игр. У
Гэтсби это выражалось в постоянном беспокойстве, нарушавшем обычную
сдержанность его манер. Он ни минуты не мог оставаться неподвижным: то
нога постукивала о землю, то нетерпеливо сжимался и разжимался кулак.
  Он заметил, что я любуюсь его машиной.
  - Хороша, а? - Он соскочил, чтобы не заслонять мне. - А вы разве ее не
видели раньше?
  Я ее видел не раз. Все кругом знали эту машину. Она была цвета густых
сливок, вся сверкала никелем, на ее чудовищно вытянутом корпусе там и сям
самодовольно круглились отделения для шляп, отделения для закусок,
отделения для инструментов, в лабиринте уступами расположенных щитков
отражался десяток солнц. Мы уселись словно в зеленый кожаный парник за
тройной ряд стекол и покатили в Нью-Йорк.
  За этот месяц я встречался с Гэтсби несколько раз и, к своему
разочарованию, убедился, что говорить с ним не о чем. Впечатление
незаурядной личности, которое он произвел при первом знакомстве,
постепенно стерлось, и он стал для меня просто хозяином великолепного
ресторана, расположенного по соседству.
  И вот теперь эта дурацкая поездка. Еще не доезжая Уэст-Эгга, Гэтсби
стал вести себя как-то странно: не договаривал своих безупречно
закругленных фраз, в замешательстве похлопывал себя по коленям, обтянутым
брюками цвета жженого сахара. И вдруг озадачил меня неожиданным вопросом:
  - Что вы обо мне вообще думаете, старина?
  Застигнутый врасплох, я пустился было в те уклончивые банальности,
которых подобный вопрос достоин.
  Но он меня тут же прервал:
  - Я хочу вам немного рассказать о своей жизни. А то вы можете бог
знает что вообразить, наслушавшись разных сплетен.
  Значит, для него не были секретом причудливые обвинения, придававшие
пикантность разговорам в его гостиных.
  - Все, что вы от меня услышите, - святая правда. - Он энергично
взмахнул рукой, как бы призывая карающую десницу провидения быть наготове.
- Я родился на Среднем Западе в богатой семье, из которой теперь уже
никого нет в живых. Вырос я в Америке, но потом уехал учиться в Оксфорд -
по семейной традиции. Несколько поколений моих предков учились в Оксфорде.
  Он глянул на меня искоса - и я понял, почему Джордан Бейкер
заподозрила его во лжи. Слова "учились в Оксфорде" он проговорил как-то
наспех, не то глотая, не то давясь, словно знал по опыту, что они даются
ему с трудом. И от этой тени сомнения потеряло силу все, что он говорил, и
я подумал: а нет ли в его жизни и в самом деле какой-то жутковатой тайны?
  - Из какого же вы города? - спросил я как бы между прочим.
  - Из Сан-Франциско.
  - А-а!
  - Все мои родные умерли, и мне досталось большое состояние...
  Это прозвучало торжественно-скорбно, будто его и по ею пору одолевали
раздумья о безвременно угасшем роде Гэтсби. Я было подумал, уж не
разыгрывает ли он меня, но, взглянув на него, отказался от этой мысли.
  - И тогда я стал разъезжать по столицам Европы - из Парижа в Венецию,
из Венеции в Рим, - ведя жизнь молодого раджи: коллекционировал
драгоценные камни, главным образом рубины, охотился на крупную дичь,
немножко занимался живописью, просто так, для себя, - все старался забыть
об одной печальной истории, которая произошла со мной много лет тому назад.
  Мне стоило усилия сдержать недоверчивый смешок. Весь этот обветшалый
лексикон вызывал у меня представление не о живом человеке, а о тряпичной
кукле в тюрбане, которая в Булонском лесу охотится на тигров, усеивая
землю опилками, сыплющимися из прорех.
  - А потом началась война. Я даже обрадовался ей, старина, я всячески
подставлял себя под пули, но меня, словно заколдованного, смерть не брала.
Пошел я на фронт старшим лейтенантом. В Аргоннах я с остатками пулеметного
батальона вырвался так далеко вперед, что на флангах у нас оказались бреши
шириной по полмили, где пехота не могла наступать. Мы там продержались два
дня и две ночи, с шестнадцатью "льюисами" на сто тридцать человек, а когда
наконец подошли наши, то среди убитых, валявшихся на каждом шагу, они
опознали по петлицам солдат из трех немецких дивизий. Я был произведен в
майоры и награжден орденами всех союзных держав - даже Черногория,
маленькая Черногория с берегов Адриатики прислала мне орден.
  Маленькая Черногория! Он как бы подержал эти слова на ладони и ласково
им улыбнулся. Улыбка относилась к беспокойной истории Черногорского
королевства и выражала сочувствие мужественному черногорскому народу в его
борьбе. Она давала оценку всей цепи политических обстоятельств, одним из
звеньев которой был этот дар щедрого сердечка Черногории. Мое недоверие
растворилось в восторге; я точно перелистал десяток иллюстрированных
журналов.
  Гэтсби сунул руку в карман, и мне на ладонь упало что-то металлическое
на шелковой ленточке.
  - Вот это - от Черногории.
  К моему удивлению, орден выглядел как настоящий. По краю было
выгравировано: "Orderi di Danilo, Montenegro, Nicolas Rex".
  - Посмотрите оборотную сторону.
  "Майору Джею Гэтсби, - прочитал я. - За Выдающуюся Доблесть".
  - А вот еще одна вещь, которую я всегда ношу при себе. На память об
оксфордских днях. Снято во дворе Тринити-колледжа. Тот, что слева от меня,
теперь граф Донкастер.
  На фотографии несколько молодых людей в спортивных куртках стояли в
непринужденных позах под аркой ворот, за которыми виднелся целый лес
шпилей.
  Я сразу узнал Гэтсби, с крикетной битой в руках; он выглядел моложе,
но ненамного.
  Так, значит, он говорил правду. Мне представились тигровые шкуры,
пламенеющие в апартаментах его дворца на Большом Канале, представился он
сам, склонившийся над ларцем, полным рубинов, чтобы игрой багряных
огоньков в их глубине утишить боль своего раненого сердца.
  - Я сегодня собираюсь обратиться к вам с одной просьбой, - сказал он,
удовлетворенна рассовывая по карманам свои сувениры, - вот я и решил
кое-что вам рассказать о себе. Не хочется, чтобы вы меня бог весть за кого
принимали. Понимаете, я привык, что вокруг меня всегда чужие люди, ведь я
так и скитаюсь все время с места на место, стараясь забыть ту печальную
историю, которая со мной произошла. - Он замялся. - Сегодня вы ее узнаете.
  - За завтраком?
  - Нет, позже. Я случайно узнал, что вы пригласили мисс Бейкер выпить с
вами чаю в "Плаза".
  - Уж не хотите ли вы сказать, что влюблены в мисс Бейкер?
  - Ну что вы, старина, вовсе нет. Но мисс Бейкер была так любезна, что
согласилась поговорить с вами о моем деле.
  Я понятия не имел, что это за "дело", но почувствовал скорей досаду,
чем любопытство. Вовсе не для того я приглашал Джордан, чтобы беседовать о
мистере Джее Гэтсби. Я не сомневался, что его просьба окажется
какой-нибудь несусветной чепухой, и на миг даже пожалел о том дне, когда
впервые переступил порог его чересчур гостеприимного дома.
  Больше он не сказал ни слова. Чем ближе мы подъезжали к городу, тем
глубже он замыкался в своей корректности. Мелькнул мимо Порт-Рузвельт с
океанскими кораблями в красной опояске, - и мы понеслись по булыжной
мостовой убогого пригорода, вдоль темных, хоть и не безлюдных салунов, еще
сохранивших на вывесках линялую позолоту девятисотых годов. Потом по обе
стороны открылась Долина Шлака, и я успел заметить миссис Уилсон,
энергично орудовавшую у бензоколонки.
  На распластанных, как у птицы, крыльях, озаряя все кругом, пролетели
мы половину Астории - но лишь одну половину: только мы запетляли между
опорных свай надземной дороги, я услышал сзади знакомое фырканье
мотоцикла, и нас догнал разъяренный полицейский.
  - Ничего, ничего, старина, - крикнул Гэтсби. Мы затормозили. Он
вытащил из бумажника какую-то белую карточку и помахал ею перед носом
полицейского.
  - Все в порядке, - сказал тот, притронувшись пальцами к фуражке. -
Теперь буду знать вашу машину, мистер Гэтсби. Прошу извинить.
  - Что это вы ему показали? - спросил я. - Оксфордскую фотографию?
  - Мне как-то случилось оказать услугу шефу полиции, и с тех пор он мне
каждое Рождество присылает поздравительную открытку.
  Вот и мост Квинсборо; солнце сквозь переплеты высоких ферм играет
рябью бликов на проходящих машинах, а за рекой встает город нагромождением
белых сахарных глыб, воздвигнутых чьей-то волей из денег, которые не
пахнут. Когда с моста Квинсборо смотришь на город, это всегда так, будто
видишь его впервые, будто он впервые безрассудно обещает тебе все тайное и
все прекрасное, что только есть в мире.
  Проехал мимо покойник на катафалке, заваленном цветами, а следом шли
две кареты с задернутыми занавесками и несколько экипажей менее мрачного
вида, для друзей и знакомых. У друзей были трагически-скорбные глаза и
короткая верхняя губа уроженцев юго-востока Европы, и когда они глядели на
нас, я порадовался, что в однообразие этого их унылого воскресенья
вплелось великолепное зрелище машины Гэтсби. На Блэквелс-Айленд нам
повстречался лимузин, которым правил белый шофер, а сзади сидело трое
расфранченных негров, два парня и девица. Меня разобрал смех, когда они
выкатили на нас белки с надменно-соперническим видом.
  "Теперь все может быть, раз уж мы переехали этот мост, - подумал я. -
Все, что угодно..."
Даже Гэтсби мог быть, никого особенно не удивляя.



  День на точке кипения. Мы условились встретиться и позавтракать в
подвальчике на Сорок второй улице, славившемся хорошей вентиляцией.
Подслеповато моргая после яркого солнечного света, я наконец увидел Гэтсби
- он стоял и разговаривал с кем-то в вестибюле.
  - Мистер Каррауэй, познакомьтесь, пожалуйста, - мой друг мистер
Вулфшим.
  Небольшого роста еврей с приплюснутым носом поднял голову и уставился
на меня двумя пучками волос, пышно распустившимися у него в каждой ноздре.
Чуть позже я разглядел в полутьме и пару узеньких глазок.
  - ... я только раз на него посмотрел, - сказал Вулфшим, горячо пожимая
мне руку, - и как бы вы думали, что я сделал?
  - Что? - вежливо поинтересовался я. Но, по-видимому, вопрос был
адресован не мне, так как он тут же отпустил мою руку и направил свой
выразительный нос на Гэтсби.
  - Передал деньги Кэтспо и сказал: "Кэтспо, пока он не замолчит, не
платите ему ни цента". И он сразу же прикусил язык.
  Гэтсби взял нас обоих под руки и увлек в ресторанный зал. Мистер
Вулфшим проглотил следующую фразу, после чего впал в состояние
сомнамбулической отрешенности.
  - С содовой и льдом? - осведомился метрдотель.
  - Приятное заведение, - сказал мистер Вулфшим, рассматривая
пресвитерианских нимф на потолке. - Но я лично предпочитаю то, что через
дорогу.
  - Да, с содовой и льдом, - кивнул Гэтсби, а затем возразил Вулфшиму -
Там очень душно, через дорогу.
  - Душно и тесновато, согласен, - сказал мистер Вулфшим - Но зато
сколько воспоминаний.
  - А что за ресторан через дорогу? - спросил я.
  - Старый "Метрополь".
  - Старый "Метрополь", - задумчиво протянул мистер Вулфшим - Так много
лиц, которых больше никогда не увидишь. Так много друзей, которые умерли и
не воскреснут. До конца дней своих не забуду ту ночь, когда там застрелили
Рози Розенталя. Нас было шестеро за столом, и Рози ел и пил больше всех.
Уже под утро подходит к нему официант и говорит: "Вас там спрашивают, в
вестибюле". А у самого вид какой-то странный. "Сейчас иду", - говорит Рози
и хочет встать, но я ему не даю. "Слушай, говорю, Рози, если ты каким-то
мерзавцам нужен, пусть они идут сюда, а тебе к ним ходить нечего, и ты не
пойдешь, вот тебе мое слово". Был уже пятый час, и если бы не шторы на
окнах, было бы светло без ламп.
  - И что же, он пошел? - простодушно спросил я.
  - Конечно, пошел. - Мистер Вулфшим негодующе сверкнул на меня носом. -
В дверях он оглянулся и сказал: "Пусть официант не вздумает уносить мой
кофе". И только он ступил на тротуар, ему всадили три пули прямо в набитое
брюхо, и машина умчалась.
  - Четверых все-таки посадили потом на электрический стул, - сказал я,
припомнив эту историю.
  - Пятерых, считая Беккера. - Мохнатые ноздри вскинулись на меня с
вниманием. - Вы, как я слышал, интересуетесь деловыми кхонтактами?
  Я растерялся, ошарашенный таким переходом. За меня ответил Гэтсби.
  - Нет, нет! - воскликнул он - Это не тот.
  - Не тот? - Мистер Вулфшим был явно разочарован.
  - Это просто мой друг. Я же вам сказал, о том деле разговор будет не
сегодня.
  - А, ну извините, - сказал мистер Вулфшим. - Я вас принял за другого.
  Подали аппетитный гуляш с овощами, и мистер Вулфшим, позабыв о
волнующих преимуществах старого "Метрополя", со свирепым гурманством
принялся за еду. Но в то же время он цепким, медленным взглядом обводил
ресторанный зал - даже, замыкая круг, обернулся и посмотрел на тех, кто
сидел сзади. Вероятно, если бы не мое присутствие, он не преминул бы
заглянуть и под стол.
  - Послушайте, старина, - наклоняясь ко мне, сказал Гэтсби, - вы на
меня не рассердились утром, в машине?
  Я увидел знакомую уже улыбку, но на этот раз я на нее не поддался.
  - Не люблю загадок, - ответил я. - Почему вы не можете просто и
откровенно сказать, что вам от меня нужно? Зачем было впутывать мисс
Бейкер?
  - Да нет, какие же загадки, - запротестовал он. - Во-первых, мисс
Бейкер - спортсменка высокого класса, она бы ни за что не согласилась,
если бы тут было что не так.
  Он вдруг взглянул на часы, сорвался с места и опрометью выбежал вон,
оставив меня в обществе мистера Вулфшима.
  - У него разговор по телефону, - сказал мистер Вулфшим, проводив его
глазами - Замечательный человек, а? И красавец, и джентльмен с головы до
ног.
  - Да.
  - Он ведь окончил Оксворт.
  - Умгм!
  - Он окончил Оксвортский университет в Англии. Вы знаете, что такое
Оксвортский университет?
  - Кое-что слышал.
  - Один из самых знаменитых университетов в мире.
  - А вы давно знаете Гэтсби? - спросил я.
  - Несколько лет, - сказал он горделиво. - Имел удовольствие
познакомиться сразу после войны. Стоило побеседовать с ним какой-нибудь
час, и мне уже было ясно, что передо мной человек отменного воспитания.
"Вот, - сказал я себе. - Такого человека приятно пригласить к себе в дом,
познакомить со своей матерью и сестрой". - Он помолчал. - Я вижу, вы
смотрите на мои запонки.
  Я и не думал на них смотреть, но после этих слов посмотрел. Запонки
были сделаны из кусочков слоновой кости неправильной, но чем-то очень
знакомой формы.
  - Настоящие человеческие зубы, - с готовностью сообщил он. - Отборные
экземпляры.
  - В самом деле! - Я присмотрелся поближе. - Оригинальная выдумка.
  - Н-да. - Он одернул рукава пиджака. - Н-да. Гэтсби очень щепетилен
насчет женщин. На жену друга он даже не взглянет.
  Как только объект этого интуитивного доверия вернулся к нашему
столику, мистер Вулфшим. залпом проглотил кофе и встал.
  - Благодарю за приятную компанию, - сказал он. - А теперь побегу,
чтобы не злоупотреблять вашим гостеприимством, молодые люди.
  - Куда вы, Мейер, посидите, - сказал Гэтсби не слишком настойчиво.
  Мистер Вулфшим простер руку, вроде как бы для благословения.
  - Вы очень любезны, но мы люди разных поколений, - торжественно изрек
он. - У вас свои разговоры - о спорте, о барышнях, о... - Новый взмах руки
заменил недостающее существительное. - А мне уж за пятьдесят, и я не хочу
больше стеснять вас своим обществом.
  Когда он прощался, а потом шел к выходу, его трагический нос слегка
подрагивал. Я подумал: уж не обидел ли я его неосторожным словом?
  - На него иногда находит сентиментальность, - сказал Гэтсби. - А
вообще он в Нью-Йорке фигура - свой человек на Бродвее.
  - Кто он, актер?
  - Нет.
  - Зубной врач?
  - Мейер Вулфшим? Нет, он игрок. - Гэтсби на миг запнулся, потом
хладнокровно добавил: - Это он устроил ту штуку с "Уорлд Сириз" в тысяча
девятьсот девятнадцатом году.
  Я остолбенел. Я помнил, конечно, аферу с бейсбольными соревнованиями
"Уорлд Сириз", но никогда особенно не задумывался об этом, а уж если
думал, то как о чем-то само собой разумеющемся, последнем и неизбежном
звене какой-то цепи событий. У меня не укладывалось в мыслях, что один
человек способен сыграть на доверии пятидесяти миллионов с
прямолинейностью грабителя, взламывающего сейф.
  - Как он мог сделать такую вещь? - спросил я.
  - Использовал случай, вот и все.
  - А почему его не посадили?
  - Не могли ничего доказать, старина. Мейера Вулфшима голыми руками не
возьмешь.
  Я настоял на том, чтобы оплатить счет. Принимая сдачу от официанта, я
вдруг заметил в другом конце переполненного зала Тома Бьюкенена.
  - Мне надо подойти поздороваться со знакомым, - сказал я. - Пойдемте
со мной, это одна минута.
  Том, завидев нас, вскочил и сделал несколько шагов навстречу.
  - Где ты пропадаешь? - воскликнул он. - Хоть бы по телефону позвонил,
Дэзи просто в ярости.
  - Мистер Гэтсби - мистер Бьюкенен.
  Они подали друг другу руки, и у Гэтсби вдруг сделался натянутый,
непривычно смущенный вид.
  - Как ты вообще живешь? - допытывался Том. - И что тебя занесло в
такую даль?
  - Мы здесь завтракали с мистером Гэтсби.
  Я оглянулся - но мистера. Гэтсби и след простыл.
  - Как-то раз, в октябре девятьсот семнадцатого года... (рассказывала
мне несколько часов спустя Джордан Бейкер, сидя отменно прямо на стуле с
прямою спинкой в саду-ресторане при отеле "Плаза")... я шла по
луисвиллской улице, то и дело сходя с тротуара на газон. Мне больше
нравилось шагать по газону, потому что на мне были английские туфли с
резиновыми шипами на подошве, которые вдавливались в мягкий грунт. На мне
была также новая клетчатая юбка в складку, ветер раздувал ее, и каждый
раз, когда это случалось, красно-бело-синие флаги на фасадах вытягивались
торчком и неодобрительно цокали.
  Самый большой флаг и самый широкий газон были у дома, где жила Дэзи
Фэй. Ей тогда было восемнадцать, на два года больше, чем мне, и ни одна
девушка во всем Луисвилле не пользовалась таким успехом. Она носила белые
платья, у нее был свой маленький белый двухместный автомобиль, и целый
день в ее доме звонил телефон, и молодые офицеры из Кэмп-Тэйлор
взволнованно домогались чести провести с нею вечер. "Ну хоть бы один
часок!"
В тот день, подходя к ее дому, я увидела, что белый автомобиль стоит у
обочины, и в нем сидит Дэзи с незнакомым мне лейтенантом. Они были
настолько поглощены друг другом, что она меня заметила, только когда я
была уже в трех шагах.
  - А, Джордан! - неожиданно окликнула