другой  конец  --  будто  и не от этого моста, и те, кто выберется из воды на
другом  берегу,  вылезут из глуби земной. Но мост был цел -- чувствовалось по
тому,  что  наш  конец  шатался,  а другой -- будто бы нет: будто тот берег и
деревья на нем медленно качались, как маятник больших часов. А бревна били и
скребли  по затопленной части, вставали торчком, совсем выскакивали из воды,
ныряли в гладкую, пенную, стерегущую круговерть и уносилась к броду.
     --  А  какой от него толк? -- я спросил. Если твои мулы брода не найдут и
не перетащат повозку, что толку в третьем муле или в десяти мулах?
     --  Я у тебя не прошу, -- он говорит, -- я всегда сам обойдусь. Я не прошу
тебя рисковать мулом. Покойница ведь не твоя; я тебя не упрекаю.
     -- Им вернуться надо и до завтра потерпеть, -- я говорю.
     Вода  была  холодная.  Она была густая, как снежная слякоть. Только как
будто  живая.  Ты  и  понимал  вроде,  что это просто вода, та же самая, что
многие  годы  текла  под  мостом,  но  когда  она  выплевывала бревна, ты не
удивлялся -- они как будто были частью воды, ее стерегущей угрозы.
     Удивился я только тогда, когда мы переправились, вышли из воды и встали
на  твердую землю. Мы словно и не ожидали, что мост достанет до того берега,
до  чего-то  укрощенного,  до  твердой  земли,  которую мы исходили ногами и
хорошо знали. Неужели я мог попасть сюда? Неужели хватило глупости полезть в
эту  прорву? А когда поглядел назад, увидел моего мула на другом берегу, где
я  сам  стоял  недавно, и подумал, что мне еще надо вернуться туда, я понял,
что  этого  быть  не  могло  --  ни за какие коврижки я и раз не прошел бы по
мосту. И однако -- вот я где, и если кто может пройти по мосту второй раз, то
кто-то другой, а не я -- даже если Кора прикажет.
     И  все  из-за  мальчонки. Я сказал: "А ну дай мне руку" -- и он дождался
меня  и дал. Да нет, черт возьми: получилось, что будто бы вернулся за мной;
будто  сказал:  невредимым  пройдешь. Будто рассказывал про чудесное место --
там  что  ни  день,  то праздник, и зимой, и летом, и весной, и если за него
буду держаться, тоже не пропаду.
     Я посмотрел на мула, словно в подзорную трубу посмотрел: я увидел через
мула  весь простор земли и посредине мой дом, взошедший на поте -- словно чем
больше  пота,  тем просторней земля; чем больше пота, тем крепче дом, потому
что  крепкий нужен дом для Коры, иначе не удержит Кору -- как кувшин молока в
студеном роднике: крепкий имей кувшин или же нужен сильный родник, ну а коли
родник  большой,  так  есть  для  чего  заводить крепкие, надежные кувшины --
потому  что  молоко-то  --  твое, хоть кислое, хоть какое, потому что молоко,
которое  может скиснуть, интересней того, которое не киснет, потому что ты --
мужчина.
     Он  держал  меня  за  руку,  а рука у него горячая и уверенная, так что
хотелось  сказать:  Смотри-ка.  Видишь  вон  там мула? Ему здесь делать было
нечего,  вот  он  и  не  пошел,  ведь  он  мул всего-навсего. Человек иногда
понимает,  что  у  детей  больше  разума,  чем  у  него.  Но он им в этом не
признается,  пока  у  них  не  отрастет  борода.  Когда  борода отросла, они
чересчур  озабоченные,  потому что не знают, смогут ли вернуться туда, где у
них  разум был, а бороды не было; тут-то тебе нетрудно признаться людям, так
же беспокоящимся о том, о чем беспокоиться не стоит, что ты -- это ты.
     И  вот  перешли  мы,  стоим  и  смотрим, как Кеш разворачивает повозку.
Видим,  как  он  едет  по  дороге назад, к тому месту, где от дороги к броду
отходит колея. Скоро повозка скрылась из виду.
     -- Надо пойти к броду, помочь если что, -- я сказал.
     --  Я  дал  ей  слово,  --  говорит  Анс.  Для меня оно свято. Я знаю, ты
недоволен, но она благословит тебя на небесах.
     --  Ладно,  --  говорю,  --  им  сперва  надо  сушу обогнуть, чтобы в воду
броситься. Пошли.
     -- Возвращаются, -- говорит он. -- Плохая примета -- возвращаться.
     Сгорбленный  и  печальный, он стоял и смотрел на пустую дорогу, а перед
ним  дрожал  и  шатался  мост. И девушка стояла -- через одну руку корзинка с
едой,  под  другой  --  прижатый  к  боку  сверток. В город собрались. Решили
бесповоротно. Сквозь огонь и воду пройдут, чтобы съесть пакет бананов.
     --  Надо  было  день  потерпеть,  -- я сказал. -- К утру бы немного спала.
Может, ночью дождя не будет. А выше ей подниматься некуда.
     -- Я обещание дал, -- говорит он. -- Она надеется.



ДАРЛ

     Темный, густой поток бежит перед нами. Неумолчным тысячеголосым шепотом
разговаривает  с  нами;  Желтая  гладь  --  в  жутких  рябинах  недолговечных
водоворотов;  немо  и  многозначительно они сплывают по течению и пропадают,
словно под самой поверхностью что-то громадное и живое лениво пробудилось на
миг и снова погрузилось в чуткий сон.
     Он  хлюпает и бормочет среди спиц и в коленях у мулов. Покрытый жирными
косами  пены  как  потный,  взмыленный  конь.  Сквозь  кустарник  проходит с
жалобным звуком, задумчивым звуком; тростник и молодая поросль гнутся в нем,
как  от маленькой бури, они лишены отражений и колышутся, словно подвешенные
на  невидимой  проволоке  и  сучьями  наверху. И стоят над неугомонной водой
деревья,  тростник, лозы без корней, отрезанные от почвы, -- призраками среди
громадной, но не бескрайней пустыни, оглашаемой ропотом напрасной, печальной
воды.
     Мы  с Кешем сидим в повозке; Джул -- на коне у правого заднего колеса. С
длинной  розовой  морды  коня  дико смотрит младенчески-голубой глаз, а конь
дрожит и дышит хрипло, будто стонет. Джул подобрался в седле, молчит, твердо
и  быстро  поглядывает  по  сторонам,  и лицо у него спокойное, бледноватое,
настороженное.  У  Кеша  тоже  серьезный,  сосредоточенный  вид;  мы  с  ним
обмениваемся долгими испытующими взглядами, и они беспрепятственно проникают
сквозь  глаза  в  ту  сокровенную  глубь,  где сейчас Кеш и Дарл бесстыдно и
настороженно пригнулись в первобытном ужасе и первобытном предчувствии беды.
Но вот мы заговорили, и голоса наши спокойны и бесстрастны.
     -- Похоже, что мы еще на дороге.
     --  Талл додумался спилить здесь два дуба. Я слышал, раньше в паводок по
этим деревьям брод находили.
     --  Два года назад он здесь лес валил, тогда, наверно, и спилил дубы. Не
думал, верно, что брод еще кому-нибудь понадобится.
     --  Наверно.  Тогда,  должно  быть,  и спилил. Он тут порядком заготовил
леса. По закладной им расплатился, я слышал.
     -- Да, наверно, так. Наверно, он спилил.
     --  Точно он. Кто лесом у нас пробавляется, им, чтобы лесопилку кормить,
крепкая ферма нужна в подспорье. Или же лавка. Но с Вернона станется.
     -- Могло статься. Чудной.
     --  Да.  Это  есть.  Ага,  здесь  она  наверно. Если бы старую дорогу не
расчистил, нипочем бы лес не вывез. Кажись, мы на ней. -- Он молча оглядывает
расположение
     деревьев,  наклонившихся в разные стороны, смотрит назад, на дорогу без
полотна,  смутно намеченную в воздухе сваленными голыми стволами, -- словно и
дорога  отмокла  от  земли,  всплыла,  запечатлев  в своем призрачном очерке
память  о  разорении  еще  более основательном, чем то, которое мы наблюдаем
сейчас  с  повозки,  тихо разговаривая о былой исправности, о былых мелочах.
Джул  смотрит  на  него,  потом  на  меня,  потом обводит спокойным пытливым
взглядом окрестность, а конь тихо дрожит у него между коленями.
     -- Он может потихоньку проехать вперед и разведать дорогу, -- говорю я.
     --  Да,  --  отвечает Кеш, не глядя на меня. Лицо его повернуто: Джул уже
впереди, и Кеш смотрит ему в спину.
     -- Мимо реки не проедет, -- говорю я. -- За пятьдесят шагов ее увидит.
     Кеш не смотрит на меня, его лицо повернуто в профиль.
     -- Если б знать, я бы на прошлой неделе приехал, все обглядел.
     --  Тогда мост был, -- говорю я. Он на меня не смотрит. -- Уитфилд проехал
по нему верхом.
     Джул  снова  смотрит  на  нас,  и  выражение  лица  у  него  серьезное,
внимательное, послушное. Голос тих:
     -- Что мне надо делать?
     -- Приехал бы на прошлой неделе и все обглядел, -- говорит Кеш.
     -- Откуда же мы знали, -- говорю я. -- Не могли мы этого знать.
     -- Я поеду вперед, -- говорит Джул. -- Вы двигайтесь за мной.
     Он подбадривает коня. Конь съежился, повесил голову; Джул наклоняется к
нему,  что-то говорит и, кажется, силком посылает вперед; конь дрожит, шумно
дышит  и  шатко  переставляет  ноги, расплескивая воду. Джул разговаривает с
ним, шепчется:
     -- Иди. Я тебе плохого не сделаю. Ну, иди.
     -- Джул, -- говорит Кеш. Джул не оглядывается. Он подбадривает коня.
     -- Он умеет плавать, -- говорю я. -- Если не будет коня торопить...
     Он  родился  слабенький.  Мама, бывало, сидит при лампе и держит его на
подушке, на коленях. Проснемся, она сидит. И оба -- ни звука.
     -- Подушка длиннее его была, -- говорит Кеш. Он чуть наклонился вперед. --
Что бы мне съездить на прошлой неделе и поглядеть. Надо было.
     --  Правда, -- говорю я. -- Ни ногами, ни головой не доставал до краев. Да
разве ж ты знал?
     -- Надо было съездить. -- Он подбирает вожжи.
     Мулы тронулись, натянули постромки; ожили колеса, залопотали в воде. Он
оборачивается и смотрит сверху на Адди.
     -- Равновесия нет.
     Наконец   деревья   расступаются;   распахнулась   река,   перед   ней,
полуобернувшись  на  коне,  сидит  Джул, а конь по брюхо в воде. За рекой мы
видим  Вернона,  папу  с Вардаманом и Дюи Дэлл. Вернон машет нам, показывает
вниз по течению.
     -- Выше брода заехали, -- говорит Кеш.
     Вернон  еще  и кричит, но мы не можем расслышать слова из-за шума воды.
Тут  глубоко,  течение  ровное,  спокойное,  и его не ощущаешь даже, пока не
появится, медленно вращаясь, бревно.
     -- Следи за ним, -- говорит Кеш.
     Мы  следим:  оно  будто  споткнулось, замерло на секунду, вода вспухает
позади  него  густой  волной,  накрывает  его, потом оно вдруг выскакивает и
несется дальше.
     -- Там, -- говорю я.
     -- Да. Там.
     Мы опять смотрим на Вернона. Теперь он машет руками по-птичьи. Медленно
и  осторожно  мы  спускаемся  вдоль  реки и наблюдаем за Верноном. Он уронил
руки.
     -- Здесь брод, -- говорит Кеш.
     -- Ну так поехали, черт возьми, -- говорит Джул и трогается.
     -- Постой, -- говорит Кеш.
     Джул остановился.
     -- Какого еще черта...
     Кеш смотрит на воду, потом опять на Адди.
     -- Равновесия нет.
     --  Тогда идите к чертям на мост и пешком перебирайтесь, -- говорит Джул.
-- Оба, с Дарлом. Вместо вас сяду.
     Кеш не обращает на него никакого внимания.
     -- Равновесия нет, -- говорит он. -- Вот что. Надо за ним следить.
     --  Чего там следить, -- говорит Джул. -- Слезайте, я сяду. Боишься ехать,
так... -- Глаза у него белые, как две стружки. Кеш смотрит на него.
     --  Переедем,  --  говорит  он.  -- Слушай, что надо делать. Ехай обратно,
перейди  по  мосту,  спустись  тем берегом и встречай нас с веревкой. Вернон
заберет твоего коня домой и подержит, пока не вернемся.
     -- Иди ты к лешему, -- говорит Джул.
     --  Возьми  веревку,  спустись тем берегом и жди. Тут от троих не больше
толку, чем от двоих -- один правит, другой это вот придерживает.
     -- Да ну тебя к черту.
     --  Пускай  Джул  возьмет  конец  веревки, идет выше нас и натягивает, --
говорю я. -- Сделаешь, Джул?
     Джул  пристально  смотрит  на  меня. Взглянул на Кеша и снова на меня --
глаза внимательные и строгие.
     -- Мне -- один черт. Лишь бы делать. Расселись здесь, только воду в ступе
толчем...
     -- Кеш, давай, а? -- говорю я.
     -- Придется, пожалуй, -- говорит Кеш.
     Сама  река  в  ширину -- шагов сто, и, кроме папы, Вардамана и Дюи Дэлл,
ничто   не   нарушает   однообразия   пустыни,  почти  незаметно,  но  жутко
накренившейся справа налево -- словно мы достигли места, где опустошенный мир
ускоряет  свой  бег  к  последней  бездне.  А фигурки их -- крохотные. Словно
разделяет  нас  с  ними  уже  не  пространство,  а  время  --  ив  этом  есть
безвозвратность. Словно время не уходит от нас сужающейся чертой, а пролегло
между ними и нами, сложившись вдвое, петлей, как веревка, и разделяет нас не
промежуток  между  двумя  ветвями, а вся их удвоенная длина. Мулы уже стоят,
наклонясь: плечи ниже крупов. Они тоже не дышат, а будто стонут; оглянулись,
скользнули  по  нас  взглядом, диким, печальным, глубоким и полным отчаяния,
будто в густой воде они прозревают несчастье, но не могут сказать -- а мы его
не видим.
     Кеш  перегнулся  назад.  Положил  ладонь  на  Адди  и  пробует качнуть.
Опущенное  лицо его спокойно и озабочено, он что-то прикидывает, потом берет
ящик  с  инструментами  и  сдвигает  вперед, загоняет под сиденье; вдвоем мы
сдвигаем  вперед  и Адди, заклиниваем ее между инструментами и дном повозки.
Потом он поворачивается ко мне.
     -- Нет, -- говорю я. -- Лучше останусь. Один можешь не управиться.
     Из  ящика  с инструментами он достает свернутую веревку, дважды обводит
ее  вокруг  стойки  сиденья  и,  не  завязав,  дает конец мне. Длинный конец
стравливает Джулу, и Джул захлестывает его за луку седла.
     Он  должен  загнать  коня  в  реку.  Конь идет, высоко поднимая колени,
выгнув  шею,  нервничает. Джул чуть подался вперед и приподнял колени; снова
его   быстрый,   внимательный,  спокойный  взгляд  скользнул  по  нам  и  по
окрестности.  Он направил коня в поток и успокаивает его тихим голосом. Конь
поскользнулся,  ушел  в  воду  до седла, но поднялся на ноги; вода достигает
Джулу до бедер.
     -- Аккуратней, -- говорит Кеш.
     -- Я на перекате, -- говорит Джул. -- Трогай.
     Кеш подобрал вожжи и умело, осторожно направляет мулов в реку.
     {Я  ощутил  хватку  течения  и  понял,  что мы на броде; только по этой
скользящей  тяге  и  можно  было определить, что мы вообще движемся. То, что
казалось  плоской  поверхностью,  стало чередой гребней и впадин, колыхалось
вокруг  нас,  толкало  нас,  дразнило,  легко  и  лениво  трогая в мгновения
обманчивой прочности под ногами. Кеш оглянулся на меня, и тогда я понял, что
мы  пропали. Но сам не знал, зачем нужна веревка, пока не увидел бревно. Оно
вынырнуло  и  на  миг  стало  стоймя  над  вздыбленными водами, как Христос.
Вылазь,  тебя отнесет к излучине, сказал Кеш. Выберешься. Нет, сказал я, что
там, что здесь, одинаково промокну}.
     Бревно  вдруг  выскакивает  между  двух  волн, словно выстрелило со дна
реки.  На  конце  его,  как стариковская или козлиная борода, -- длинный клок
пены.  Когда  Кеш  заговорил  со мной, я понял, что он следил за бревном все
время,  --  следил за бревном и следил за Джулом, который впереди нас шага на
три.
     --  Пусти  веревку,  --  говорит Кеш. Он отпускает свободную руку и в два
оборота отматывает веревку от стойки. -- Вперед, Джул, попробуй протащить нас
раньше бревна.
     Джул  кричит на коня; снова он будто посылает его коленями. Конь сейчас
на  самом  гребне  переката,  какая-то опора у него есть: влажно лоснясь над
водой, он бросается вперед и с плеском делает несколько прыжков. Он движется
с  неправдоподобной  быстротой:  по  этому  Джул  наконец  догадывается, что
веревка  отпущена;  вижу,  как  он  натянул  поводья, повернув к нам лицо, а
бревно  тяжелым  броском вдвигается между нами, наплывает на мулов. Они тоже
его  видят: лоснящиеся их бока тоже на миг появились над водой. Потом нижний
исчезает  и  утаскивает за собой второго; повозку разворачивает наискось, но
она  еще  держится  на  перекате;  бревно  ударяет в повозку и накреняет ее,
задирает  ей передок. Кеш сидит полуобернувшись, одной рукой туго натягивает
вожжи, а другой прижимает Адди к высокому борту повозки.
     --  Прыгай,  --  спокойно  говорит он. -- Мулов сторонись, иди по течению.
Тебя вынесет на излучине.
     -- И ты прыгай, -- говорю я.
     Вернон с Вардаманом бегут вдоль берега, папа и Дюи Дэлл стоят и смотрят
на нас, у Дюи Дэлл в руках корзина и сверток. Джул старается повернуть коня.
Появляется  голова одного мула с широко раскрытыми глазами; он глядит на нас
и издает почти человеческий звук. Голова его опять исчезает.
     -- Назад, Джул, -- кричит Кеш. -- Назад
     Еще мгновение я вижу, как он нагнулся в накренившейся повозке, обхватив
рукой  Адди  и  свои  инструменты;  вижу,  как бородатая голова бревна снова
ударяет в повозку; а Джул вздергивает коня, голова у коня завернута назад, и
он  бьет  по голове кулаком. Я спрыгиваю по течению. Между двумя волнами еще
раз  вижу  мулов. Они по очереди показываются из воды, перекатываются кверху
брюхом,  и  ноги  у обоих жестко вытянуты, как в ту минуту, когда из-под них
ушла земля.



ВАРДАМАН

     Кеш  старался  но  она  выпала  и Дарл прыгнул в воду ушел под воду Кеш
кричал  Лови  и  я  кричал  бежал  и  кричал и Дюи Дэлл кричала мне Вардаман
вардаман вардаман а Вернон обогнал меня он видел что она всплыла а она опять
нырнула в воду и Дарл никак не мог ее поймать.
     Он  вынырнул  чтобы  оглядеться  я  кричу  лови  ее  Дарл  лови и он не
показывался  потому  что  она тяжелая а надо было ловить ее я кричал лови ее
дарл лови ее дарл потому что в воде она плывет быстрее человека и Дарлу надо
было  ловить  ее  я  знал  что  он  может поймать потому что он самый лучший
ловильщик  хотя  мулы  были  него  на  пути они вынырнули выкатились прямыми
ногами  вверх  покатились дальше спинами вверх и Дарлу пришлось снова потому
что в воде она плывет быстрее людей и я обогнал Вернона а он не полез в воде
помогать Дарлу он знал что с Дарлом поймал бы ее но не захотел помогать.
     Мулы опять вынырнули прямыми ногами вверх и ноги медленно легли на воду
потом опять Дарл и я кричал лови ее дарл лови ее тяни к берегу дарл а Вернон
не  хотел  помогать  а потом Дарл увернулся от мулов и поймал ее под водой и
пошел  к  берегу шел медленно потому что она боролась в воде хотела остаться
под водой но Дарл сильный он шел медленно я знал что он держит ее потому что
он  шел  медленно  и я забежал в воду помочь а сам кричу потому что Дарл был
сильный  и крепко держал ее под водой хотя она боролась он ее не отпускал он
     {Потом  он  выходит  из воды. Идет долго и медленно рук еще не видно но
она должна быть у него должна быть иначе я не вынесу. Потом показываются его
руки и весь он над водой. Я не могу перестать. Мне некогда заставить себя. Я
заставлю  когда  смогу  но  он  выходит  из воды с пустыми руками вода с них
льется вода}.
     --  Где  мама,  Дарл?  Ты  не поймал ее. Ты знал, что она рыба, и дал ей
уплыть.  Ты  не  поймал  ее, Дарл. Дарл. Дарл. -- Я снова побежал по берегу и
увидел, что мулы медленно всплыли и опять ушли под воду.



ТАЛЛ

     Рассказал я Коре, как Дарл спрыгнул с повозки, а Кеш остался и старался
ее  спасти, и повозка стала опрокидываться, как Джул почти уже у берега стал
заворачивать  коня  назад,  но конь не хотел, на это у него ума хватало, -- а
она говорит:
     --  И  ты  еще твердил заодно с другими, что Дарл у них чудной, что Дарл
простоватый, а у него-то как раз хватило ума соскочить с повозки. Анс, между
прочим, еще смекалистее -- вовсе на нее не сел.
     --  Ну,  сел бы он -- что пользы-то? -- я говорю. -- У них все ладно шло, и
переправились бы, если б не бревно.
     -- Бревно. Чепуха. Это рука Божья.
     -- Тогда почему глупостью это называешь? -- я спрашиваю. -- От руки Божьей
никто не охранится. Да и охраняться -- святотатство.
     --  А  против  нее  зачем  переть?  --  спрашивает Кора. -- Ты мне вот что
объясни.
     -- Анс и не пер. И ты же его за это упрекаешь.
     --  Ему  там полагалось быть, -- Кора отвечает. -- Был бы мужчиной, там бы
сидел, не взвалил бы на сыновей, чего сам боялся.
     --  Не  пойму,  чего тебе все-таки надо. То говоришь, против воли Божьей
поперли, то Анса ругаешь, что с ними не сел.
     Тогда  она опять запела, нагнувшись над корытом, и лицо у нее сделалось
такое  певческое,  словно