пела деланным фальцетом:
     - Самозванная   княжна!   Не   будьте   сентиментальны!   Это  не  идет
представительнице славных лезгинских племен!
     Я  помертвела.  И  мгновенно  возненавидела, остро, жгуче возненавидела
эту бледную злую девочку, так незаслуженно и резко оттолкнувшую меня.


                               Глава седьмая

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ. ТАЙНА ЛИДИИ РАМЗАЙ.
                                Я ОТОМСТИЛА.

                Суровый край. Его красам,
                Пугаяся, дивятся взоры,
                На горы каменные там
                Поверглись каменные горы.
                Синея, всходят до небес
                Их своенравные громады,
                На них шумит сосновый лес,
                С них бурно льются водопады...

     - Браво,  Рамзай! Браво! Как хорошо! Как дивно хорошо декламирует Лида!
- слышалось со всех сторон.
     Потом  девочки  сгрудились возле ночного столика, на который взобралась
наша  баронесса  и,  скрестив  руки на груди - в позе Наполеона, вдохновенно
читала  стихи Баратынского, посвященные Финляндии. Мила Перская не сводила с
чтицы глаз и восторженно ловила каждое ее слово.
     Воспроизведенные  выразительной декламацией, картины Финляндии вставали
перед  нами  - живо и отчетливо. Синие фиорды и серые скалы... Серое небо, и
на фоне его - зеленые, пушистые сосны-исполины на гранитных скалах...
     Между  тем  зеленоглазая  чтица нимало не заботилась о том впечатлении,
которое  производила  на слушателей. Ее мысли были далеко. Глаза таинственно
мерцали  из-под  стрельчатых  ресниц,  когда  Лида  заговорила растроганно и
доверительно:
     - Да,  хорошо  у  нас... на севере, ах, хорошо... Голубая студеная вода
окружает  шхеры... а в синих фиордах она похожа на чистый сапфир... А кругом
сосны  -  вечно  зелены,  вечно свежи и юны! И скалы... без конца, без края.
Финляндия  -  это  воздух,  зелень и сила. Какая мощь в ней, в этой суровой,
мрачной  красоте!..  Родина  моего  отца  - Швеция, но живем мы безвыездно в
нашем  финляндском  имении  на  берегу залива... Там бури бывают, и тогда на
далеком  маяке  зажигается  звездочка,  яркая,  золотая,  прекрасная...  Это
огонек маяка, но он кажется звездою на темном небе, путеводной звездою!..
     По-видимому,  почувствовав  мой  пристальный  взгляд,  Рамзай  внезапно
оборвала  рассказ и тотчас спрыгнула со столика. Глаза наши встретились, и в
первый  раз  я  увидела  и  румянец  смущения  и  даже  растерянность в лице
заносчивой баронессы.
     Я поняла ее. Поняла без слов.
     Ей  не  хотелось выглядеть в моих глазах восторженной и сентиментальной
девчонкой,  подобно  большинству  институток.  Тоскуя  по  родине, по дому и
вдруг обнаружив эту свою слабость, она боялась моих злорадных насмешек...
     Игренева, Коткова, Щупенко, Лазарева и Мила Перская бросились к ней:
     - Бароночка, милая, продолжай! Ты говоришь, как поэт! Ах, как славно!
     - Убирайтесь! - грубо оборвала девочек Лидия.
     - Рамзай!  Не ломайся! Вот еще воображает, финка ты этакая! - вспыхнула
Коткова, оскорбившись за себя и других.
     Рамзай  не  потрудилась ответить и прошла в умывальную. Вернувшись, она
снова  собрала вокруг себя группу девочек и принялась выкрикивать, ломаясь и
кривляясь, глупейшую рифмованную чепуху:

                Пекин, Нанкин и Кантон...
                Мы уселись в фаэтон
                И отправились в Китай
                Пить горячий, крепкий чай!

     Не  знаю,  долго  ли  продолжался  бы  этот  спектакль, если бы фрейлен
Линдер не появилась на пороге со своим неизменным требованием:
     - Schlafen, Kinder, schlafen*!
     ______________
     * Ложитесь, дети, ложитесь.

     - Знаешь,  Нина, - обратилась ко мне Мила Перская, когда свет в комнате
был притушен и мы улеглись в постели.
     - Я давно хотела спросить тебя: веришь ли ты в сверхъестественное?
     - Какие глупости, - отозвалась я. - Конечно, не верю.
     - Нет,  не глупости! - возразила Эмилия с жаром. - Нет, не глупости! Я,
например,  верю  в существование привидений, духов и тому подобное. И потом,
потом  я  убеждена,  что мертвые могут являться к живым, приняв человеческий
облик...  Знаешь,  -  Мила  понизила  голос до шепота, - я тебе приведу один
случай.  Женя  Лазарева  рассказывала... Как-то она запоздала, возвращаясь с
экзерсировки,  и  вдруг,  проходя  по  залу,  она  остановилась,  пораженная
каким-то  шорохом  в  стороне большого портрета. Женя трусиха страшная, но в
тот раз поборола себя, оглянулась в ту сторону, и вдруг...
     Тут  Перская  откинулась  на  подушки  и  закрыла  лицо  руками. Прошла
минута... другая... Я сгорала от любопытства и нетерпения.
     - Израэл...  Нина!  -  глухим  шепотом  произнесла рыженькая Мила, - ты
знаешь  портрет  императора Павла, основателя нашего института, тот портрет,
который стоит за деревянной решеткой?..
     - Знаю. Ну, и что же? - нетерпеливо пожала я плечами.
     - А  то, что его, императора, не было на портрете! Он сошел с портрета.
Понимаешь, сошел!
     - Какая  чепуха!  -  возмутилась  я,  -  и  ты  можешь верить подобному
вздору?
     - Это  не вздор! - обиделась Перская, - все тебе могут подтвердить это.
Многие  знают,  что ровно в полночь он сходит с портрета по красным ступеням
и гуляет по залу.
     - Глупости!  -  вскипела  я,  -  только  глупые  дети способны верить в
подобные  выдумки.  Ну,  хочешь,  я  докажу  тебе,  что  ничего подобного не
происходит?  Завтра  же,  в  полночь,  пойду  в  зал, и никакой император не
сойдет в моем присутствии с портрета, уверяю тебя...
     - Нинка!   Глупая!  Сумасшедшая,  не  смей  говорить  так!  -  в  ужасе
зашептала  Мила,  - и не смотри на меня так! У тебя такие глазищи в темноте!
Мне страшно, Нина. Мне страшно!
     - Перская,  не  глупи!  - повысила я голос, - мы не маленькие дети. Что
за  безобразие,  право,  быть  такой  трусихой  и  ребенком!  Нарочно, чтобы
доказать  ваше  заблуждение,  я  завтра же отправлюсь в зал и в полночь буду
караулить  "выход"  императора. А теперь пора спать. Спокойной ночи, Эмилия.
Не мешай мне.
     И  с  самым  безмятежным  видом  я  повернулась спиной к моей соседке и
привычно  погрузилась  в  свои  вечерние  грезы  о  Гори  и об ауле, о синем
кавказском  небе и темных исполинах - горах, так беззаветно и горячо любимых
мной.
     Сладкие  грезы  далеко  уводили  от  немилой  институтской жизни, но, к
сожалению, ненадолго.
     Утренний  колокольчик  настойчиво и непреклонно возвращал к ней. Быстро
одевшись  (ни  дома,  ни  здесь  я  никогда не тратила много времени на свой
костюм),  я  вышла из дортуара, собираясь побродить в одиночестве до звонка,
призывающего к молитве.
     Миновав  длинный  верхний  коридор,  я  вышла  на  церковную площадку и
хотела  уже  спуститься  по  лестнице  в так называемую "чертову долину", то
есть  небольшую  круглую  эспланаду,  где  висели  огромные  часы  и  стояли
деревянные  скамейки,  когда  снизу  донеслись  до меня приглушенные голоса,
которые показались мне знакомыми.
     - Спасибо,  барышня,  красавица,  большое  спасибо  и  за  книжки, и за
доброту  вашу.  Очень мы вам благодарны, мадемуазель Рамзай! Век буду за вас
Бога молить.
     "Рамзай! Что такое? - насторожилась я. - Опять Рамзай, с кем это она?"
     Не  отдавая  себе  отчета  -  хорошо  или  дурно  то,  что  я  делаю, я
перевесилась через перила лестницы верхней площадки и заглянула вниз.
     Я   сразу  узнала  рослую  фигуру  гардеробной  красавицы  Аннушки,  ее
краснощекое,   здоровое   лицо,  ясные,  синие  глаза,  полные  белые  руки,
обнаженные  до  локтя.  Рядом  с  ней  стояла "она" - моя мучительница, наша
загадочная баронесса...
     - Читайте  хорошенько,  Аннушка,  это хорошие книги, - говорила шепотом
зеленоглазая  девочка,  -  эту книгу каждый русский человек прочесть должен.
Это особенная книга, дивная! Вот сами увидите!
     - Барышня,  голубушка, душевное вам спасибо! - шептала в ответ Аннушка.
-  Сегодня  же  ночью  начну  читать.  Как девушки заснут у нас в подвале, я
зажгу  огарочек  и  примусь  за  чтение.  Только  бы  наши  не увидели. А то
засмеют.  Беда.  И  то  смеются.  Говорят:  "Тебя  барышня  Рамзай обожает".
Срамота!
     - Какая  срамота?  - зазвенел дрожащий голосок, и я увидела, как темные
брови  баронессы  сошлись  в  одну  прямую  тонкую  полоску.  - Какая же тут
срамота,  Аннушка?  Ну  да,  обожаю,  если  у  вас это так принято называть,
обожаю  вас  за  вашу  доброту, трудолюбие, способности, уменье воспринимать
прочитанное,   уменье  образовать  себя.  Потому  что  вы  лучше  всех  этих
изверченных,  пустых,  расчетливых  девчонок.  Да, обожаю и буду обожать, то
есть любить вас, и никому не обязана давать в этом отчета. Да!
     - Барышня,   золотая!   Баронесса   моя  миленькая!  Не  знаю  уж,  как
благодарить  вас.  Вы такая беленькая, нежненькая, точно цветок или куколка,
меня-то  любите  -  мужичку-чумичку!  Глядите,  у  меня  и руки-то шершавые,
исколотые...
     - Вот-вот,  за  это  и  люблю  я вас больше всех, Аннушка, - зазвенел в
ответ  взволнованный  голосок  Лидии.  -  Вы труженица, работница, всю жизнь
трудитесь  и  трудиться  будете,  а  мы,  что из нас выйдет, когда мы кончим
здесь  курс  и  выйдем  в  свет?.. Бальные плясуньи, нервные барыньки... Ах,
Аннушка,  Аннушка,  мне  так  жаль порой делается, что я родилась не простой
крестьянской девочкой, а богатой баронессой Рамзай!
     Взволнованный   голосок   дрогнул   и   умолк...   Чьи-то  мягкие  шаги
послышались на лестнице - собеседниц спугнули.
     Желая  опередить  Рамзай,  я  опрометью  кинулась в дортуар. Мое сердце
билось усиленно, душа горела злорадным удовлетворением.
     - Ага,  - торжествовала я, предвкушая мщение, - ага, попались, наконец,
гордая,   очаровательная   баронесса!  Вы  считаете  себя  выше,  презираете
девочек,  которые  "бегают"  за  учителями  и равными себе воспитанницами, а
сами  "обожаете"  простую  девушку-горничную,  "мужичку",  как называет себя
Аннушка!  Вы, которая осмелились так гордо и заносчиво держать себя со мной!
Сама  судьба  пожелала  открыть мне вашу тайну, и теперь... держитесь, милая
баронесса!  Самозванная  княжна  сумеет  отомстить вам. О, какое растерянное
лицо  сделаете  вы,  как  округлятся  ваши  зеленые  глаза, когда весь класс
узнает о вашем поступке...
     Задыхаясь   и  дрожа  от  нетерпения,  я  пулей  влетела  в  дортуар  и
прокричала:
     - Mesdames! Сюда! Я кое-что узнала и поделюсь сейчас с вами...
     Жадные  до  впечатлений девочки мигом окружили меня. Я плохо сознавала,
какую  некрасивую  роль  решила  исполнить.  Я  была  во власти одной мысли,
одного  желания:  отомстить,  во  что  бы то ни стало отомстить гордой, злой
девочке,  которая  грубо  оттолкнула  меня, насмеялась над моим великодушным
порывом.
     Преисполненная  негодования  и  гнева, я пересказывала подругам то, что
мне довелось только-что услышать на лестнице.
     - Рамзай  позорит  класс...  Рамзай поступает некрасиво... Честь класса
затронута...  "Бегать" за горничной-мужичкой!.. Мы все должны заявить Рамзай
наше негодование, наш протест!..
     - Да,  да!  Все!  Все!  Это  возмутительно,  это  ужасно! - хорохорясь,
выкрикивали  воспитанницы.  -  Где она? Пускай явится только! Мы ей покажем!
Хитрая!  Лживая!  Чухонка!  Дрянная!  Да где же она? Идите за ней! Приведите
Рамзай сейчас! Сию минуту!
     - Я  здесь!  Что  надо?  -  ворвался  в  общий  гвалт знакомый голос, и
баронесса Рамзай, как ни в чем не бывало, приблизилась к нам.
     - Вот  она!  Вот  она!  Срамница!  Дрянная! Финка хитрая! - негодующие,
крикливые,   разгоряченные   девочки  тесным  враждебным  кружком  обступили
одноклассницу.
     На   ее   нервном,   подвижном   лице   отразилось  самое  неподдельное
недоумение.
     - Что  такое?  Ничего  не понимаю! Да не орите же вы все разом! В чем я
провинилась опять?
     - Молчи! Молчи! Хитрая! Притворщица! - градом сыпалось со всех сторон.
     Лидия нетерпеливо пожала плечами.
     - Не все сразу... Объясните толком...
     Решительная  Марина Волховская - самая уравновешенная из всего класса -
выступила вперед.
     - Нехорошо...  подло...  не  по-товарищески...  -  начала она сурово. -
Некрасиво...  Смеешься  над  другими, а сама горничную-полосатку обожаешь...
Тихонько  ото  всех.  А нам говоришь: "Не желаю унижаться". И потом - бегать
за мужичкой... Эта Аннушка... Она репейным маслом голову мажет... О!
     - Молчи!  Довольно! Я поняла все... - высокомерно оборвала ее Рамзай. -
Я  поняла все. Кто-то подсмотрел за мной и насплетничал классу. Но класс мне
не  указчик.  Что  хочу,  то и делаю. Да, что хочу, то и делаю, - окинув нас
вызывающим  взглядом, подтвердила она. - Я решила дружить с Аннушкой, потому
что  она  простая,  умная,  добрая, прямая и непосредственная. Гораздо более
непосредственная,  чем  вы все... Если бы вы знали, как стремится к свету ее
простая,  чистая  душа! Как она жаждет учиться и добровольно занимается тем,
к  чему  вас принуждают чуть не палкой. Она способнее и умнее многих из нас,
и  вся  ее  вина  состоит  лишь  в том, что она родилась бедной крестьянкой.
Пусть  говорят,  что  я  "обожаю"  Аннушку те, кто не способен понять, что я
по-настоящему  люблю  ее  душу,  ее  трезвый,  здоровый ум, и мое "обожание"
может  принести  ей только пользу... Я даю ей книги, и в беседах со мной она
находит  интерес  для  себя...  И  я  горжусь,  что приношу ей пользу. Да. А
теперь  скажите  мне,  что  лучше  по-вашему:  помогать развиваться молодой,
жаждущей  света, познания душе, или без толку юродствовать, бегая вприпрыжку
за  синими  фраками  наших  учителей,  "обожать"  их,  всячески  проявляя  в
подобном  поведении  собственную глупость? Докажите мне, что я не права, и я
тотчас  же поступлюсь моей дружбой с Аннушкой и перейду на вашу сторону, даю
вам честное слово, слово баронессы Лидии Рамзай.
     Она  кончила  свою  пылкую,  горячую речь и теперь стояла, высоко держа
голову, гордая, независимая, но взволнованная, как никогда.
     Девочки  по-прежнему  тесно  окружали ее. Все молчали. Прошла минута...
другая... третья... И вдруг чей-то тихий, нерешительный голос произнес:
     - Рамзай права. Права... Конечно...
     - Да...   Да...   Разумеется  права!  Молодец,  Рамзай!  -  восторженно
подхватили  остальные,  тотчас  позабыв  о  благородном  негодовании,  каким
пылали минуту назад.
     - Рамзай,  твою  руку!  Мы  были  не  правы!  -  спокойно  и дружелюбно
признала Марина Волховская.
     И наша первая ученица энергично тряхнула руку Лидии.
     Ее  примеру  последовали другие. Кто-то обнял Рамзай. Кто-то целовал ее
стриженую головку.
     Я  почувствовала  себя  самым  несчастным  существом  в  мире. Я смутно
сознавала,  что  поступила гадко, нехорошо, и жгучий стыд захватил мою душу.
Но  уйти  я  не  могла. Будто что-то приковывало меня к месту. В эти роковые
минуты  я  понимала,  что  всякий проступок влечет возмездие. И возмездие не
замедлило совершиться.
     - Кому  я  обязана разоблачением моей тайны? - поинтересовалась Рамзай,
едва поутихла суматоха стремительного примирения.
     Все  взгляды,  как  по  команде,  обратились  ко мне. Буду умирать - не
забуду  того  взгляда,  исполненного  насмешки,  вызова и презрения, которым
наградила  меня  баронесса  Рамзай.  Взглянула  -  и  отошла  с гордым видом
властительной королевы.
     - Нина!  Нина! Милая! Да "отделай" же ты ее, ради Бога! - шептала в ухо
моя ярая сторонница Перская.
     - Отвяжись!  - сорвала я злость на ни в чем не повинной Миле. - Уйди ты
от  меня,  все  вы  уйдите!  -  неожиданно  накинулась  я  и на трех-четырех
девочек,  оставшихся  возле  меня  и  глядевших  с жалостью и сочувствием. -
Никого мне не надо, никого, никого!..
     Отвернувшись от них, я выбежала из дортуара.


                               Глава восьмая

ВЫХОД ИМПЕРАТОРА. ПРИВИДЕНИЕ.

     Весь  день  меня  преследовали  насмешливые  и  вызывающе-дерзкие глаза
Лидии.  Всюду,  куда бы я ни пошла - и во время рекреаций, и во время уроков
они стояли передо мной презрительным укором и мучили меня.
     - Госпожа   Израэл,  что  с  вами?  -  недоумевал  наш  снисходительный
институтский  батюшка  отец  Василий,  когда  на  уроке закона Божия, вместо
того,  чтобы  рассказать  о  первом вселенском соборе, я понесла несусветную
чушь о патриархе Никоне и сожжении священных книг.
     - Госпоже  Израэл  простительно,  батюшка, - послышался с первой скамьи
писклявый  голос  Котковой,  -  она  ведь  магометанка,  ей  надо бы муллу с
Кавказа выписать.
     - Несуразное  толкуете, девочка! - вступился за меня отечески добрый ко
всем  нам  священник.  -  Госпожа  Израэл примерно прежние уроки отвечала, и
теперь  я  болезнью  только  и могу объяснить ее забывчивость! Щите с Богом,
деточка,  к  следующему  уроку вы все это хорошенько усвоите! - и священник,
ласково кивнув головой, отпустил меня.
     После  урока  мне  стало  еще  хуже.  Отношение  девочек  ко  мне круто
переменилось. Никто не заговаривал со мной, все подчеркнуто избегали меня.
     Одна   только   Перская   по-прежнему  относилась  ко  мне  с  бережной
заботливостью. Но это меня нисколько не радовало.
     Мила   Перская   не  была  тем  идеалом  друга,  которого  жаждало  мое
впечатлительное  сердце,  и, по совести говоря, я не любила ее. Есть натуры,
которые  созданы  исключительно  для  подчинения  себе  подобным, к их числу
принадлежала  и  восторженная  Эмилия.  Она  придумала  как  бы  ореол  моей
исключительности  и ей доставляло удовольствие во всем прислушиваться ко мне
и  заботливо  опекать  меня.  И я принимала ее заботы, поскольку видела, что
Миле  не  просто  нравится,  -  дорога  ее  роль самоотверженной опекунши. Я
делила  с ней досуг, учила вместе с ней уроки, но душевной близости истинной
дружбы  не  испытывала,  к  сожалению,  никогда. Сегодня же ее заботы скорее
досаждали мне.
     - Оставь  меня.  Я  дурная,  отверженная,  гадкая! Разве ты не видишь -
весь   класс   отвернулся  от  меня!  -  не  без  горечи  говорила  я  своей
единственной стороннице.
     - Ах,  что  мне  до  класса,  когда  у меня давно сложилось собственное
мнение  о тебе! - горячо возразила Перская и пылко добавила, подкрепляя свои
слова крепким поцелуем, - ты такая прелесть, Нина! И я тебя так люблю!
     Кое-как  прожила  я  этот  ужасный  день.  Вечер  провела  у  Люды и ее
седьмушек,  но  и словом не обмолвилась о своей ссоре с классом. Душу грызла
нестерпимая   тоска.  Я  едва  дождалась  звонка,  призывающего  к  вечерней
молитве,  и  была почти счастлива, что можно, наконец, отправиться в дортуар
и юркнуть в постель.
     - Знаешь,  Нина,  отчасти, хорошо, что все так случилось, - помогая мне
заплетать  косу,  говорила  Перская,  - по крайней мере, сегодняшняя история
заставит тебя забыть про безумный замысел...
     - Какой замысел? - удивилась я.
     - Не  помнишь?..  -  Мила  наклонилась  к  моему  уху,  - ты собиралась
сегодня караулить "выход" императора. Теперь, по крайней мере, не пойдешь.
     - Кто  тебе  сказал это? - вспылила я. - Напротив, теперь-то я и пойду.
Мне необходимо развлечение.
     Действительно,   мне   необходимо   было  пережить  смену  впечатлений.
Хотелось   испытать  что-нибудь  самое  необычайное,  но  такое,  что  разом
потеснило  бы  в моей душе это ужасное, невыразимо тяжелое ощущение гнетущей
тоски.
     - Я пойду, - упрямо и решительно уведомила я Эмилию.
     - Нина... милая... - плаксивым голосом затянула та.
     - Оставь  меня,  пожалуйста!  Ты  надоела  мне!  Не  хнычь!  -  сердито
огрызалась я, укладываясь в постель.
     В  этот  вечер мадемуазель Арно особенно долго расхаживала по дортуару,
покрикивая  на  расшалившихся  девочек  и  призывая  к  тишине. Наконец, она
бросила  с  порога  свое  обычное  "bonne  nuit"*  и  "испарилась"  к себе в
комнату.
     ______________