- На  большой  площади у Николаевского вокзала, в доме моего друга, дом
номер  30,  квартира 10. Очень близко от вас. Не знаете? Ну, да вам нечего и
знать. А мне пора. Завтра я заеду к вам повидаться, а теперь...
     - Как!  Вы  уже  уходите,  Андро?  -  всполошилась я. - Но ведь еще так
рано...
     - Рано?  -  передразнил  он  со  своим  милым,  задушевным смехом, - но
оглянитесь вокруг, все уезжают. Уже больше двенадцати часов.
     Действительно,   увлеченные  нашей  беседой,  мы  и  не  заметили,  как
пролетело  время,  опустел  зал,  смолкла  музыка  и  совсем  поредела толпа
приглашенных.   Воспитанницы  подозрительно  косились  на  нас...  "Синявки"
оживленно  шушукались,  время  от времени бросая многозначительные взгляды в
нашу сторону.
     - Ну,  до  свидания,  маленькая  Нина!  Вам  пора  спать!  - решительно
поднялся со своего места Андро.
     - Постойте, я провожу вас до швейцарской.
     - А это можно, да?
     - Какое  мне  дело  -  можно  или  нет!  - беспечно тряхнула я головой,
отлично  зная,  что  проводы  до  швейцарской  считались одним из величайших
нарушений институтских правил.
     - Так  до  завтра, Андро? До завтра? - в сотый раз переспрашивала я, не
отпуская руки друга.
     - Ну,  конечно, до завтра, маленькая Нина! Спокойной ночи! - крикнул он
уже  из-за  стеклянной двери, отделявшей нижний коридор от вестибюля. Кивнув
мне еще раз, князь Андро исчез в наружных дверях.
     Неожиданно  чья-то  костлявая  рука  вцепилась  мне  в  плечо. Я быстро
оглянулась - разумеется, вездесущая мадемуазель Арно.
     - Где  вы  были?  Где  вы  были?  Признавайтесь  сейчас  же!  -  шипела
ненавистная "синявка".
     В  ушах еще звучал голос Андро, мной еще владели дорогие воспоминания и
впечатления,   ожившие   в   беседе  со  старым  другом...  Нет,  право  же,
мадемуазель  "жаба"  не  могла  бы  выбрать  более  неудачного  момента  для
очередной стычки со мной!
     - Да  оставьте  вы меня в покое хоть сегодня! - закричала я и, изо всех
сил оттолкнув Арно, бросилась вверх по лестнице.
     В  голове  стоял  глухой шум, она буквально трещала, моя бедная голова,
сердце  билось,  как  пойманная  пичужка,  туман  перед глазами мешал видеть
окружающее...  И вдруг сильный, властный голос гневно и строго прозвучал над
моей головой:
     - Так вот как вы обращаетесь с вашей классной дамой.
     Нечего сказать, много полезного почерпнули вы в наших стенах!..
     И  баронесса  Нольден  с  суровым  лицом  и строго нахмуренными бровями
предстала  предо  мной  во  всем  величии разгневанной богини... Рядом с ней
стояла, явившись, как чертик из табакерки, мадемуазель Арно.
     - Это  невозможное существо! Это неисправимая девчонка. Она заслуживает
жестокого  наказания, баронесса! Я давно уже хотела вам пожаловаться на нее,
-  захлебываясь  от  волнения  и злости, трещала Арно, - но в силу Господней
заповеди,  повелевающей прощать, я терпела, да, терпела и молча ждала, когда
она исправится! Но она неисправима! - торжественно заключила Арно.
     - Не  говорите  вздора,  мадемуазель. Я придерживаюсь того взгляда, что
нет   ребенка,   которого  нельзя  было  бы  исправить,  -  сурово  оборвала
расходившуюся  классную  даму  баронесса.  - И я не сомневаюсь в исправлении
Израэл.  Завтра  же  ей  будет сделано строгое внушение в присутствии целого
института, а теперь - доброй ночи, я хочу отдохнуть.
     И  maman  величественно  направилась  в  свои  апартаменты, едва кивнув
Арно, а меня не удостоив даже взглядом.


                               Глава десятая

БЕГСТВО. ПОМЕХА. НОВЫЙ ДРУГ.

     Я лежала в постели, терзаясь самыми мрачными, самыми тяжелыми мыслями.
     Тридцать  головок  в  белых  колпачках  покоились  на  жестких казенных
подушках.  Молодость взяла свое. Вволю натанцевавшись и напрыгавшись, досыта
наговорившись о бальных впечатлениях, они уснули, наконец, в третьем часу.
     Одна  я  не  спала,  не могла уснуть. Душа моя рвалась на части. Сердце
билось  и  горело.  Кровь  стучала  в  висках.  Я  задыхалась от бессильной,
бешеной злости.
     "Что  им всем нужно от меня? За что они мучают меня? За что придираются
ко  мне?  Не  виновата  же я, что родилась вольной, свободной горянкой, а не
верченой  светской  куклой,  как  они  все!  Нельзя  же  запереть  орленка в
курятник.  А  теперь  они  торжествуют.  И Арно, и "она" - бледная тоненькая
баронесса  с  зелеными глазами... Завтра, в так называемую большую перемену,
все  классы  соберутся  в  зале,  все  учителя,  начальство. Меня вызовут на
середину  и на виду всего института, всех младших отделений, прочтут выговор
-  мне,  Нине Израэл! Одни будут жалеть меня, а другие - смеяться надо мной.
Люда  заплачет  и  станет  укорять  меня,  и призывать имя покойного папы, и
повторять  в  сотый раз эту беспощадную фразу: "Нет, ты его не любишь, Нина,
не любишь!"
     "О,  нет,  только  не  это,  только  не  это!  Не  хочу!  Не хочу!" - я
вцепилась  зубами в подушку, чтобы хоть так удержать стон, рвавшийся из моей
груди.
     "Андро!  Андро!  -  мысленно закричала я, - зачем вы не послушали меня,
зачем  не  согласились взять с собой? Вы не знаете, Андро, как страдает ваша
маленькая  Нина!  Не  знаете  ничего!"  Вслед  за  мыслью об Андро появилась
надежда.  Действительно,  кузен  Андро  не  знает,  что случилось со мной, и
спокойно  ждет нашей завтрашней встречи. История с "жабой" разыгралась после
его  ухода...  Что  если  он  узнал  бы,  как  собираются  поступить  с  его
независимой  кузиной? Если бы он знал, какой страшный стыд придется пережить
ей  перед  лицом  всего  института?..  Уж тогда, конечно, он принял бы меры,
чтобы  избавить  свою  маленькую  Нину  от  подобного  испытания.  Тогда он,
пожалуй,  не  стал  бы  противиться  моей  просьбе  и увез бы меня с собой в
Мцхет...  Да,  да,  увез  бы,  конечно! Надо только известить его заранее, и
добрый   Андро   спасет  меня  от  суда  в  присутствии  стольких  врагов  и
ненавистниц.
     Но как? Как это сделать?
     Я  села  на  постели  и, широко раскрыв глаза, всматривалась в темноту,
будто от нее ждала ответа.
     И дождалась. Во всяком случае, додумалась. Нашла выход.
     Это   был   трудный,   роковой   шаг,  зато  -  спасительный.  От  меня
требовалось:  одеться поскорее, закутаться с головой в "собственную" пуховую
шаль,  привезенную  из Гори, спуститься до нижнего этажа по черной лестнице,
попасть  в  подвал, где было спальное помещение женской прислуги, оттуда - в
дальний  угол  сада,  где  имелась  крошечная  калитка,  которую  никогда не
закрывали  на  ключ  и...  я  была  бы спасена. Лишь бы удалось выбраться за
институтские  стены,  тогда,  на  мой  взгляд, не составило бы особого труда
найти  на вокзальной площади дом, где остановился князь Андро, и умолить его
взять меня с собой на Кавказ...
     Да,  да,  конечно,  иначе  и  быть не могло. Я все равно не пережила бы
того  позора, который ожидал меня завтра... А там, на Кавказе, радость жизни
под  родным  небом,  под  кровом  дедушки  Магомета!  Здесь  мне некого было
жалеть,  кроме  Люды.  Но  с  ней я надеялась объясниться после. Она поймет,
наконец,  что  я не могла поступить иначе. Я ей все расскажу там... после...
на  Кавказе  и  вымолю  прощение...  А  теперь туда... скорее... к Андро, на
свободу!
     Лихорадочно,   трясущимися  руками  застегивала  я  крючки  на  платье,
шнуровала  прюнелевые ботинки. Однако волнение отнюдь не мешало мне думать о
завтрашнем реванше.
     "Как  удивятся  девочки!  Какое растерянное, глупое лицо будет завтра у
Арно,  когда  она  не найдет меня в постели. А Перская? Сколько слез прольет
бедняжка, пока не узнает о моей судьбе..."
     Я  осторожно  выбралась  из  дортуара,  бесшумно  сбежала  с лестницы и
очутилась  на  темной площадке - перед дверью подвального помещения. Здесь я
перевела  дух  и,  осенив  себя  широким  крестом, вошла в длинную, неуютную
комнату,  освещенную  дрожащим  светом  ночника, где стояло не меньше сорока
кроватей.  Обитательницы  подвала  крепко  спали.  Но  риск  оставался, ведь
каждую  минуту  любая  из  них  могла  проснуться  и, обнаружив здесь чужого
человека, заподозрить меня в чем только ни вздумается...
     Затаив  дыхание,  я  кралась  по  узкому  проходу  между  двумя  рядами
постелей.
     - Кто  там  ходит  -  спать  не  дает? - послышался заспанный, сердитый
голос, когда я была почти у цели, оставалось открыть дверь в сени.
     Ни  жива, ни мертва прижалась я к стене. Всклокоченная голова поднялась
с  подушки  -  девушка обвела сонными глазами спальню и, очевидно, никого не
заметив, тяжело бухнулась обратно.
     У  меня  отлегло  от  сердца.  Я  быстро открыла дверь, пробежала сени,
толкнула вторую дверь и очутилась в институтском саду.
     Столетние  деревья,  мерно  покачивая вершинами, точно переговаривались
друг  с  другом  тихими,  скрипучими  голосами.  Месяц прятался за облаками.
Осенний  ветер  пронизывал  насквозь,  усиливая  предутренний холод, так что
пуховой  платок, дополнивший мой легкий не по сезону костюм, пришелся весьма
кстати.
     Не  глядя  по  сторонам  и, как говорится, не чувствуя под собой ног, я
бросилась  к  калитке,  ведущей из большого сада в палисадник, примыкавший к
улице. Старик-сторож, сидя на тумбе, клевал носом.
     "А  что,  если он проснется, когда я подойду к калитке, и поднимет шум?
- мелькнула у меня тревожная мысль. - Тогда весь мой план пропал!"
     Что   это   было   -   разумное  опасение  или  недоброе  предчувствие,
ниспосланное свыше?
     Неслышно,  крадучись,  я подошла к калитке, положила руку на задвижку и
изо всех сил рванула ее. Калитка, не скрипнув, отворилась. Сторож спал.
     Я  почувствовала  себя уже на свободе, и вдруг... чья-то рука легла мне
на плечо...
     Я   тихо   вскрикнула   и,   обернувшись,  увидела  старую  знакомую  -
гардеробную Аннушку.
     - Барышня! Золотая... Бога ради! Домой скорее! - шептала она.
     Как на грех, проснулся сторож, вскочил и сердито заворчал:
     - Ну, кого еще здесь носит нелегкая?
     - Скорее!  Бежим скорее! Не дай Бог, хватятся! - с непонятным отчаянием
зашептала Аннушка и, крепко-крепко схватив меня за руку, куда-то потащила.
     Ничего  не  понимая,  я  в  растерянности  следовала  за  ней. Но когда
Аннушка,  пройдя  через  длинную  спальню  в  подвале, вывела меня на нижнюю
площадку  черной институтской лестницы, я поняла, что мне помешали бежать, и
желанная свобода снова потеряна...
     Я   с   ненавистью   взглянула   в   испуганное  и  взволнованное  лицо
красавицы-Аннушки.
     - Кто  вас  просил  мешать  мне?  -  гневно  воскликнула  я  и  без сил
опустилась на холодные ступени лестницы.
     - Я!  Я  виновата  во  всем,  -  послышался  хорошо  знакомый, звенящий
голосок.
     Я быстро подняла голову. Да, передо мной стояла Рамзай.
     - Я  видела,  с  каким  убитым  видом поднялись вы в дортуар, узнала от
Арно,  что  ожидает  вас  завтра,  видела ваши мучения ночью и пошла за вами
следом.  Когда вы вышли в сад, я разбудила Аннушку и послала ее догнать вас.
Я виновата во всем! Но я так боялась за вас, Нина!
     - Что  вам  надо  от  меня!  Какое  вам  дело  до меня? - начала было я
запальчиво, но мне поневоле пришлось замолчать...
     Худенькие  руки обвились вокруг моей шеи, зеленые глаза блеснули совсем
близко от моего лица, и Лидия Рамзай сжала меня в своих объятиях.
     - Нина!  Дорогая! Милая! Одинокая моя! Гордая моя! Прости ты меня, Бога
ради...  Уж  такая  я  есть!  Не  взыщи!  Со  всеми  я  такая - своенравная,
капризная,   злая...   Они  довели  до  этого...  Они  все  такие  верченые,
глупенькие,  пустые...  И  вдруг ты пришла. Сильная, своеобразная, гордая. Я
хотела  сломить  твою гордость. Подчинить тебя хотела. И не смогла. Я в тебе
родную  душу  угадала  и  с первой минуты полюбила... Только мой каприз, моя
гордость  против  тебя  шли.  А  сегодня...  Когда  я тебя с этим грузинским
князем  увидала  и поняла из твоих слов, которые нечаянно услышала, как тебе
тяжело,  как ты страдаешь, я сказала: "Баста. Нина Израэл - чудная, славная,
прелесть и Нина Израэл будет другом Лидии Рамзай." Да?
     Она  стояла  предо  мной взволнованная, бледная, кроткая... Протягивала
руки, и глаза ее сияли неизъяснимой любовью и лаской.
     И  тут  я  впервые  поняла, что большая часть моих горестей зависела от
отношения ко мне этой чудной, давно любимой мной девочки.
     Теперь   мое  бегство  казалось  мне  смешной  и  нелепой  выходкой,  и
предстоящее внушение воспринималось мной без малейшего драматизма.
     - Лида!  Лида! Дорогой друг мой! - прошептала я, бросаясь на шею друга,
обретенного тяжелой ценой страданий.
     А Лида между тем говорила:
     - Ты  не  бойся... Завтра мы всем классом к maman пойдем и отстоим тебя
грудью.  Арношка придирается к тебе, это и слепой увидит, мы подтвердим это,
даю  тебе слово. А ты, Нина, обещай мне никогда не прибегать к такому ужасу,
который  выдумала  сегодня.  Нельзя быть малодушной, бесхарактерной, слабой!
Надо  уметь  терпеть, Нина! Только слабые люди не выносят страданий. Ты сама
должна  не  уважать  подобных  людей.  Моя судьба похожа на твою - меня тоже
привезли  сюда,  непосредственную,  вольную,  избалованную,  и  заперли, как
птицу  в  клетке.  И я злилась и страдала, и на неповинных девочках вымещала
свое  горе.  Помнишь  историю  с  Пуд? Вот тебе образчик. Ты пристыдила меня
тогда,  и я больше не повторяла подобных проделок. С тех пор я стала другой.
Нина,  милая!  Как  я рада, что нашла в тебе друга, дорогая моя! Ведь ты мне
друг? Правда, Нина?
     Вместо   ответа  я  горячо  поцеловала  ее,  и  мы,  крепко  обнявшись,
поднялись в дортуар.
     Мы  обе  не  спали  в  эту  памятную  для  меня  ночь.  До  самого утра
продолжалась пылкая дружеская беседа.
     Синее  небо,  чинаровые  рощи и исполины-горы как будто отступили в эту
ночь  на  второй план. Равно, как и петербургские впечатления. Все заслонила
хрупкая фигурка девочки с удивительными, сияющими зелеными глазами.