,  мыча  на  всю  комнату  и  странно
жестикулируя.  Ее пустые, бессмысленные глаза были обращены ко мне. От этого
неживого взгляда делалось тяжело и холодно на душе.
     - Уйди!  -  закричала я, указывая на дверь, и, потеряв всякое терпение,
затопала ногами.
     Она,  уже  не  переставая  улыбаться  странной,  бессмысленной улыбкой,
медленно  подошла,  усадила  меня  на  постель и сильными руками схватила за
ноги. Великанша хотела разуть меня.
     Сопротивляться  не  имело  смысла.  Мариам была вдесятеро сильнее меня,
кроме  того,  когда  я  попыталась  оказать сопротивление, она подняла такой
вой,  что я поневоле заткнула уши и позволила ей расстегнуть платье, раздеть
и уложить меня в постель.
     Я смутно догадывалась, в чем дело.
     Несчастное  созданье,  лишенное  разума,  однако  беззаветно  преданное
своей   госпоже,  получив  приказание  уложить  меня  в  постель,  буквально
исполняло поручение.
     Когда  ее  миссия была, наконец, выполнена, Мариам улыбнулась мне своей
бессмысленной  улыбкой  и,  издав,  должно  быть,  на  прощанье  короткое  и
негромкое  завывание,  вышла  из  моей  комнаты, заперев за собой дверь - на
задвижку.
     "Что  это  такое?  Куда  я попала? Почему меня собираются держать здесь
как  ребенка,  да  еще  вдобавок  как  пленницу?" - возмущению моему не было
предела, сердце билось учащенно, протестующе.
     Все  здесь было не по мне - и убогая обстановка замка, этого пустынного
горного   гнезда,  и  его  обитатели  -  суровая,  деспотичная  бабушка,  ее
сумасшедшая служанка, неопрятный старый лакей...
     Жизнь  здесь,  в кругу этих странных, несимпатичных людей, казалась мне
немыслимой, невозможной.
     "Надо  во что бы то ни стало сообщить в Мцхет - князю Андро, или в Гори
-  Люде,  чтобы  они  взяли  меня  отсюда,  - решила я, - ведь папа не знал,
должно  быть, той жизни, которую вела его тетка, иначе ни за что не отдал бы
сюда свою любимицу Нину, ни за что! Никогда!"
     Знакомое  дикое  завывание  раздалось  вдруг  над самой моей головой. Я
вскочила  с  постели  и  бросилась к окну: расположившись на кровле одной из
пристроек,  великанша  выла  в  голос,  раскачиваясь  из  стороны в сторону.
Теперь,  вместо прежнего грузинского костюма, какая-то белая простыня нелепо
драпировала  огромную  фигуру,  а распущенные волосы Мариам спадали, подобно
черным водопадам, вдоль груди и спины.
     Немая  выла  однотонно  и  протяжно,  грозя  своими  сильными  кулаками
куда-то вдаль, в направлении гор.
     После  я узнала, что верная служанка охраняла таким образом замок своей
госпожи  от горных душманов, которыми кишели окрестные горы. Но до того, как
я  это  узнала,  особенно  в  первые  ночи,  этот  ужасный  вой  внушал  мне
безотчетный страх.
     С  трудом забылась я сном чуть не с первыми лучами солнца, твердо решив
наутро переговорить с бабушкой и просить ее отправить меня в Гори.


                             Глава тринадцатая

БАБУШКИНЫ МЕМУАРЫ.
                        БЕССИЛЬНЫЙ ГНЕВ. НАКАЗАНИЕ.

     Наступило  утро,  а  с  ним рассеялись и ночные тревоги. Утром, в ярком
блеске  солнца,  бедный  замок  моей  бабушки сразу потерял свою устрашающую
таинственность.   Теперь   он  выглядел  просто  полуразрушенной  грузинской
усадьбой  давних  времен,  и,  пожалуй, стоило пожалеть об исчезновении того
особенного,  пленительного аромата мрачной таинственности, которая не только
пугала, по совести говоря, но и очаровывала.
     Где-то  поблизости, за стеной, может быть, хриплые стенные часы пробили
восемь ударов.
     Тотчас  щелкнула  задвижка  на  моей  двери,  и  великанша предстала на
пороге   со   своей  бессмысленной  улыбкой  и  тихим  мычаньем,  означающим
приветствие.  Сейчас  в облике Мариам не было ничего общего с белым пугалом,
которое  раскачивалось ночью на кровле полуразрушенного амбара, оглашая горы
диким  мычанием.  Тусклое  землисто-серое  лицо несчастной с отвисшей нижней
губой и мертвыми тусклыми глазами было спокойным и по-домашнему мирным.
     На  этот раз я без всякого сопротивления позволила ей одеть и причесать
меня,  потом,  помолившись  на  восток  (привычка,  заимствованная  мной  от
дедушки Магомета), пошла отыскивать бабушку.
     Она  сидела  в  той  же  комнате,  где  я нашла ее вчера, и внимательно
рассматривала  какой-то  рисунок  на большом листе, разложенном перед ней на
столе.
     - Вот,  Нина,  я  нашла  тебе  работу, - сообщила бабушка сурово. - Это
древо  славного  рода  князей  Джаваха. Они ведут свое начало от грузинского
царя  Богдана  IV,  но это не доказано, к сожалению, в документах. Недавно я
нашла  источник,  из  которого  можно  почерпнуть  доказательства. Это будет
драгоценным  приобретением для истории нашего рода. Надо порыться в мемуарах
одного  из  наших  предков и тогда... Выпей молока и присаживайся к столу. Я
дам   тебе  выписать  имена  по  женской  линии  -  тебе  хватит  работы  на
сегодняшнее утро.
     Этого еще не доставало!
     Мне  -  рыться  в  каких-то мемуарах! Мне - Нине бек-Израэл, не имеющей
ничего  общего  с  родом  Джаваха?..  Разбираться  во всем этом хаосе имен и
событий,  когда  я  не осмотрела как следует замка, не влезала еще на башню,
не  обегала  построек  и  не  открыла  их назначения! Но, зная по опыту, что
открытое  сопротивление  не приведет ни к чему хорошему, я подошла к бабушке
и почтительно попросила:
     - Я  охотно  проработаю  весь  день,  только...  только  позвольте  мне
осмотреть замок.
     Она   окинула  меня  подозрительным  взглядом,  пронзившим  меня  прямо
насквозь  и,  очевидно,  не  обнаружив  никакой  хитрости  с  моей  стороны,
благосклонно согласилась:
     - Можешь  осмотреть  замок.  Но  помни,  что  через  час  я  тебя  жду.
Торопись.
     Через  час!  Ура! Значит, целый час оставался в моем распоряжении. Чего
только  нельзя  было  сделать  в  продолжении  часа!  Не  теряя ни минуты, я
выскочила  в  сени  и,  сбежав  с  крыльца, помчалась к колодцу, из которого
черпал ведром воду старый Николай.
     - Николай, - крикнула я, - доброго утра!
     - Доброго  утра!  -  отвечал  он  приветливо,  - как поживает княжна на
новом месте?
     - Ах,  ужасно!  - вырвалось у меня, - ужасно у вас тут, Николай! Мариам
выла  всю ночь до рассвета и не давала спать. Бабушка заставляет разбираться
в  старых  бумагах  и  искать  какого-то таинственного родственника царского
происхождения из рода Джаваха. Словом, ужасная у вас здесь тоска.
     - Княжна   права,   -   согласился   старик  участливо,  -  не  веселой
щебетунье-птичке  гнездиться  в  этих  старых  развалинах,  а слепым кротам,
которые  избегают солнечного света. Теперь еще не так жутко, в летнее время,
а  вот осенью пойдут дожди, завоют голодные чекалки... Засвистит ветер. У-у!
Плохо, совсем плохо будет тогда у нас...
     Он   помолчал   с   минуту,   испытующе  разглядывая  меня  слезящимися
старческими  глазами,  и,  вдруг  наклонясь  к  самому  моему  уху, произнес
загадочно-доверительно:
     - Да и теперь не все спокойно в замке, княжна.
     - Ну?
     Мое   "ну"   поневоле   вышло   радостным  и  восторженным.  Если  было
неспокойно,  значит,  есть  нечто  таинственное,  нечто  необъяснимое, а все
таинственное и необъяснимое притягивало меня, как магнит.
     - Что  такое? Что такое? Да говорите же ради Бога, Николай! - тормошила
я старика.
     - Пусть   не   боится   княжна!  -  успокоил  он,  очевидно,  превратно
истолковав  охватившее меня радостное волнение, - пусть не боится. Не горные
душманы  грозят  замку.  Нет.  Если  бродят  они  кругом да около, так дикое
завывание  Мариам  не подпустит их близко к замку. Нет, здесь другое. Совсем
другое,  княжна. Видишь ту башню, что на стене? - неожиданно обратился он ко
мне.
     Я взглянула в направлении, куда указывал Николай.
     - Да,  вижу!  -  кивнула  я,  не  отрывая  глаз от серой башенки, резко
выделявшейся на фоне голубого неба.
     - Там,  в  этой  башне,  была  комната покойной княгини Джавахи, сестры
нашей  госпожи,  -  начал  старик, - она жила в Гори и умерла там же, в доме
своего  сына, пораженная припадком безумия. - Голос старого Николая, по мере
того  как  он  говорил,  делался  все глуше и глуше и, наконец, понизился до
шепота, когда он, почти вплотную приблизив губы к моему уху, произнес:
     - Вчера  ночью  я  видел в окне башни старую княгиню, да хранит Господь
от этого призрака всякого христианина!
     Я  не  боюсь  ни  разбойников,  ни  грабителей, но перед привидениями и
мертвецами,  перед  таинственными  загробными  жителями  я испытываю неясный
трепет.  Не страх, нет. Это, скорее, сознание своего ничтожества в сравнении
с  теми,  кто  отрешился  от  земной оболочки. Поэтому слова старого Николая
произвели  на  меня  двойственное  впечатление.  Не  без некоторого опасения
скосила  я  глаза  в  сторону башни, отыскивая взглядом амбразуру окна, того
самого  окна, в котором Николай видел призрак старой княгини. Побаиваясь, я,
однако, хотела бы сама удостовериться в правдивости старого слуги...
     Будто  кто-то  подталкивал  меня  -  бежать  на башню, узнать, что там,
убедиться  в  чем-то...  Впрочем,  я  не  очень-то  ясно  сознавала,  в  чем
собираюсь удостовериться...
     Не  раздумывая,  я  наскоро  распрощалась  с  Николаем  и  со  всех ног
кинулась к башне.
     Ужасная,  скользкая,  обросшая  мхом  лесенка с покосившимися каменными
ступенями  вела  к ней. Торопливо перепрыгивая через ступени, я очутилась на
небольшой площадке, откуда взглянула вниз - через зубчатый выступ стены...
     То,  что  я увидела там, потрясло меня сильнее всех призраков на свете!
По  узкой дороге, между рядами утесов, по берегу кипящего пеной и жемчужными
брызгами  Терека,  приближались коляска и арба, до верху нагруженная вещами,
моими  вещами  из  Гори  - сундуками, баулами и чемоданами. В коляске сидела
дама в трауре, со спущенной на лицо вуалью.
     Я  узнала  бы  в  тысячной  толпе эту тоненькую фигурку, это измученное
лицо,  чуть затененное прозрачной кисеей. Никогда еще я не любила так сильно
мою названную сестру, мою Люду, как в эту минуту.
     - Люда!  Милая  Люда!  -  закричала я, - скорее, скорее! Мне необходимо
видеть тебя. Люда! Люда!
     Она  сначала  не  поняла,  откуда  слышится зов. Потом откинула вуаль с
лица, подняла голову, и наши взгляды встретились.
     - Нина! Нина! - доносился снизу ее нежный голосок.
     Бедная,   дорогая   Люда!   Больная,  измученная,  слабая,  она  решила
навестить  меня,  посмотреть,  как  я  устроилась  у  бабушки.  По-видимому,
предчувствие  подсказало  Люде,  как  плохо  ее  Нине  в чужом месте, и она,
пренебрегая  своей  болезнью,  поспешила  сюда,  в  горы,  в  это уединенное
каменное гнездо.
     - Сейчас!   Сейчас,  бегу  к  тебе,  Люда!  -  крикнула  я  и,  кубарем
скатившись  с  лестницы,  помчалась  по  двору  к  воротам, призывая старого
Николая, отодвинуть засов и впустить дорогую гостью.
     Но  каково  же  было  мое  изумление,  когда передо мной, словно из-под
земли,  выросла  великанша  Мариам  и, широко расставив руки, преградила мне
дорогу.
     - Пусти!  Пусти  меня  к  сестре,  негодная!  -  кричала я возбужденно,
отталкивая от себя немую.
     Она  мычала, хватая меня за руки и оттесняя от ворот всей массой своего
громадного тела.
     - Сию  минуту  оставь меня! - топала я ногами, бешено сверкая глазами и
в то же время чутко прислушиваясь к тому, что делалось за воротами.
     Я  слышала,  как  остановилась  коляска, и знакомый, дорогой голос Люды
спросил:
     - Можно видеть княгиню?
     Старый Николай ответил:
     - Нельзя,  госпожа.  Княгиня  никого  не  принимает  со  дня  смерти ее
покойной сестры.
     - Ну,  а  барышню,  княжну  Джаваху,  можно видеть? - в голосе Люды уже
слышалось некоторое нетерпение.
     - И  барышни  видеть  нельзя.  Нездорова  барышня!  -  отвечал  так  же
невозмутимо старый грузин.
     - Как  же,  только  сейчас  я  видела  княжну  на  башне!  - явно теряя
терпение, допытывалась Люда.
     - Ну,  да!  Ну,  да,  я  здорова! Я здесь! Люда! Люда! - выкрикивала я,
дрожа  от нетерпения и гнева, но тут же огромная рука закрыла мне рот, мешая
говорить.
     Подняв  меня  другой  рукой  легко,  как перышко, Мариам прижала меня к
своей могучей груди и потащила в дом, негромко мыча что-то над моим ухом.
     Я  точно  обезумела.  Я брыкалась, стараясь вырваться из рук великанши,
отталкивала  ее  от себя, кусала руку, закрывавшую рот, и все-таки ничего не
могла поделать. Враг был сильнее меня.
     Не  помню  хорошенько,  что  было  потом,  сколько  времени длилась эта
неравная  борьба,  -  только  в  столовой  замка,  пред  грозными очами моей
бабушки, я очнулась.
     - Что  это  значит,  Нина?  -  гневно  спросила княгиня, обращая ко мне
нестерпимо горящий взгляд.
     - Нет,  это я должна спросить, что все это значит? - воскликнула я, вне
себя  от  бешенства.  - Как смеете вы притеснять меня? Как смеете не пускать
ко  мне  мою  названную  сестру  Люду,  которая привезла мои вещи и приехала
повидаться со мной?
     - Замолчи  сию  минуту,  ничтожная  девчонка,  сию  минуту  замолчи!  -
загремел  грозный  окрик  княгини,  - окрик, от которого, казалось, дрогнули
самые  стены  старого  замка.  - Или ты не знаешь моего решения? Приняв тебя
под   свою   опеку,  я  являюсь  единственным  ответственным  лицом  в  деле
воспитания.  Я  не  допущу  ни  контроля  посторонних  лиц  в  этом деле, ни
вмешательства  прежних  твоих воспитателей. Ты больше не должна их видеть. И
эту  Людмилу...  как ее?.. Ты принадлежишь мне, твой отец поручил тебя моему
надзору.  Простись со всем твоим прошлым раз и навсегда. В этом мое желание,
я приказываю тебе это!
     - Никогда!  - возразила я пылко, - слышите ли вы? Никогда! Никогда я не
соглашусь  -  не видеться с Людой, с Андро, со всеми, кого я люблю и уважаю.
Слышите  ли,  княгиня,  никогда  я  не перестану любить их, что бы вы мне ни
говорили!  Никогда  не  перестану искать встречи с ними и, если вы помешаете
мне  в  этом,  я  найду  возможность  убежать из замка и убегу... Да, убегу,
убегу!  - Говоря все это прерывающимся от волнения голосом, я топала ногами,
отчаянно  жестикулировала,  предоставляя  бабушке  блестящую  возможность  -
лицезреть   дикую,  необузданную  лезгинскую  девочку,  которая,  как  никто
другой, нуждалась в воспитании...
     Странное   дело:  чем  больше  волновалась  и  кипятилась  я,  тем  все
спокойнее  и  спокойнее  становилась бабушка. Наконец, когда я остановилась,
чтобы перевести дух, она положила руку мне на плечо и произнесла сурово:
     - Довольно  юродствовать.  Опомнись. Дело непоправимо, и твоей гостьи я
не  пущу  в  замок.  Приди  в  себя  и  примирись с неизбежным. Садись-ка за
мемуары  и займись ими хорошенько. Работа поможет тебе выкинуть всякую блажь
из головы.
     А, мемуары? Опять мемуары? Так хорошо же! Так вот же!
     И  прежде,  чем  бабушка  могла  догадаться,  что я намерена сделать, и
удержать  меня,  я подскочила к столу, где лежала ненавистная толстая книга,
и,  захватив  рукой  несколько  страниц, с ожесточением вырвала их из книги.
Потом разрывая их на клочки, я кричала, давясь слезами и бешенством:
     - Мемуары!  Вот они, ваши мемуары! Вот, как я буду заниматься ими, если
вы не разрешите мне повидать Люду!..
     Бабушка  помертвела  лицом,  схватилась  за  голову, крикнула что-то...
Потом  быстро-быстро  принялась  жестикулировать, как бы обращаясь к Мариам.
Немая,  казалось,  с  глубоким  вниманием  слушала госпожу. Когда же бабушка
кончила  свое  безмолвное  объяснение, Мариам оказалась возле меня и, прежде
чем  я  могла  опомниться,  протестовать  и  защищаться,  снова,  как малого
ребенка, подхватила меня на руки и потащила вон из комнаты.
     Отчаявшись,  я  не пыталась хотя бы осмотреться, чтобы понять, куда она
несет  меня,  и  опомнилась,  когда  очутилась  на площадке башни, той самой
башни, откуда увидела подъезжавшую Люду.
     "Уж  не  намерена  ли  она  сбросить  меня  вниз  с уступа в бездну? От
безумной всего можно ожидать!" - ужаснулась я.
     Подобные опасения рассеялись тотчас же.
     Великанша  втащила  меня  в  большую круглую комнату с огромным окном и
опустила  на  широкую  постель,  застланную  ветхим,  но  дорогим  одеялом с
княжеским  гербом  посередине,  с  грудой подушек и малиновым балдахином под
княжеской  короной,  окружавшим  со всех сторон это огромное ложе. Потом она
приблизила  ко  мне  бледное,  как  мел,  лицо с широко раскрытыми незрячими
глазами  и,  погрозив  огромным пальцем с нечистым ногтем, удалилась, плотно
прикрыв  за  собой дверь. Щелкнула задвижка, повернулся ключ в ржавом замке,
и я осталась одна, еще более одинокая и несчастная, чем когда-либо.


                            Глава четырнадцатая

УЗНИЦА. БЕЛОЕ ВИДЕНИЕ. ДРУГ.

     В  большой  круглой  комнате  с  пышной постелью под балдахином никакой
другой  мебели,  необходимой  для жилья, не было, и это наводило на грустные
мысли. Очевидно, эту комнату бабушка выбрала для моего ареста.
     Ареста!..  Не  было  сомнения,  что  я  находилась  под  арестом, и это
несказанно  угнетало  меня. Теперь я поняла окончательно и бесповоротно, что
мне  не  вырваться на свободу. Сколько меня продержат здесь? Разве весь этот
замок  -  не тюрьма, где мне суждено коротать годы до своего совершеннолетия
-  вдали  от  вольной  жизни,  в разлуке с близкими людьми? И разве они обе,
тиранка-бабушка  и  ее  безумная  служанка,  -  не мои тюремщики? О Господи!
Какие тяжелые испытания уготовила мне судьба!
     Окончательно  расстроенная  этими  размышлениями,  я  подошла  к  окну,
распахнула его и почти по пояс высунулась наружу...
     О,  радость!  Я увидела знакомую коляску, только сейчас лошади мчали ее
от замка - по направлению к Тифлису.
     - Люда!  Люда!  -  закричала я, напрягая голос. - Люда, вернись! Возьми
меня отсюда! Я не могу больше, я задыхаюсь!
     Увы!  Одинокая  пассажирка не оборачивалась. Взгляд на дорогу из башни,
сверху,  создавал  обманчивое впечатление, будто коляска совсем близко, а на
самом  деле, Люда уже не могла услышать моего крика. Я закричала еще громче,
еще  отчаяннее.  Но  и  это  оказалось  лишь  тщетным,  бесполезным усилием.
Коляска миновала поворот и скрылась за темным утесом-великаном.
     В  тоске  и  горе,  я  с  криком повалилась на пол, изо всех сил колотя
ногами  и  кулаками. Мне казалось, что если я буду кричать и бесчинствовать,
и  мои  крики  достигнут  ушей  бабушки, наказание будет немедленно снято, и
меня  освободят.  Ничего  подобного.  Никто  не приходил, только эхо в горах
повторяло   дикие   вопли   исступленной  пятнадцатилетней  девчонки,  вдруг
позволившей   себе  уподобиться  маленькому,  капризному  ребенку.  Наконец,
окончательно  выбившись из сил, накричавшись и наревевшись вволю, я затихла,
опустила  голову  на  руки  и  тотчас  же забылась тяжелым, мучительным, как
кошмар, сном.


x x x

     За  окном было совсем темно, когда я проснулась. Чья-то заботливая рука
прикрыла  обе половинки окна. Та же рука, по-видимому, оставила здесь ручной
фонарик и ужин, пока я спала.
     Есть  мне  не хотелось. К тому же, в этом доме подавались сомнительного
вкуса  жареная  баранина  с  застывшим  жиром  и  пресные лаваши, которые не
возбуждали  аппетита:  в  доме  моего  приемного отца я привыкла к вкусной и
даже  изысканной  еде.  Я  не  дотронулась  до ужина, презрительно оттолкнув
ногой  поднос,  и  подошла к окну. Небо и горы слились в непроницаемой мгле.
Где-то  далеко-далеко  слышался крик джейрана, а под самыми стенами замка не
умолкал Терек - кипящий, ревущий и мечущийся.
     Этот  постоянный  гул,  черная  тьма  за  окном, эта сводчатая холодная
комната  с  высокой  постелью,  похожей  на  катафалк,  - отнюдь не помогали
успокоению   моих   измученных   нервов.   Чувствуя   ужасную   слабость,  я
волей-невол