сленно выругалась, но была вынуждена согласиться: портвейн с
добавлением чуть большего, чем обычно, количества бренди действительно
выигрывал в крепости, как бы прибавлял плоти. Но и сама она тоже: миссис
Флоуз неудержимо полнела, все платья стали выглядеть на ней так, как будто
их шили на другую женщину. Заметное увеличение ее объемов доставляло
старому Флоузу немалое удовольствие, и он все чаще отпускал Додду шуточки
насчет того, что чем баба шире, тем лучше она в постели. Миссис Флоуз при
этом понимала и чувствовала, что Додд ни на мгновение не спускает с нее
глаз. Ее это нервировало. К тому же любимая колли Додда взяла скверную
привычку рычать, когда миссис Флоуз проходила слишком близко к ней.

- Не пускайте эту собаку в кухню, - с раздражением сказала она как-то Додду.

- Если на кухне не будет этой собаки, то не будет и меня, - ответил Додд. -
Интересно, как вы станете обогреваться, если я прекращу ходить на шахту за
углем. Не хотите видеть меня в кухне - придется копать уголь самой.

Миссис Флоуз не собиралась становиться шахтером, о чем она и заявила.

- Тогда собака остается здесь, - подвел черту Додд. Миссис Флоуз дала себе
слово, что этой колли в кухне не будет; однако привычка Додда кормить
собаку самому помешала ей подмешать толченое стекло в собачью еду. В целом
то лето оказалось для миссис Флоуз очень трудным, и она - что было для нее
совершенно нетипично - с тоской ожидала наступления унылой зимы. Тогда у
нее будет больше возможностей сделать жизнь во Флоуз-Холле невыносимой.

Между тем Локхарт уже добился на Сэндикот-Кресчент определенных успехов.
Отправив Литтл Уилли - таксу Петтигрю - в потустороннюю жизнь, в
существовании которой уже больше не сомневались Вильсоны, он получил
возможность свободно передвигаться по участкам и птичьему заказнику во
время своих ночных операций. Мистер Грэббл, жену которого он видел в
объятиях Симплона, оказался европейским представителем какой-то фирмы,
производившей электронное оборудование, и часто уезжал на континент в
командировки. В периоды его отсутствия миссис Грэббл и Симплон обычно
устраивали свои, как называл их Локхарт, свидания. Симплон в таких случаях
оставлял машину за две улицы от Сэндикот-Кресчент и шел до дома Грэбблов
пешком, а после свидания возвращался за машиной и уже на ней подъезжал к
собственному дому - дому номер 5. Дальнейшие наблюдения позволили
установить, что мистер Грэббл, отправляясь в командировки, всегда оставлял
дома номер телефона в Амстердаме, по которому в случае необходимости его
можно было найти. Локхарт узнал об этом, просто отперев ключом из комплекта
покойного Сэндикота дверь дома номер 2 и порывшись там в телефонной книжке
Грэбблов, лежавшей на секретере. В один из жарких дней июня он взял на себя
труд отправить Грэбблу в Амстердам телеграмму, в которой тому
рекомендовалось срочно вернуться домой в связи с опасным заболеванием жены
- настолько опасным, что ее нельзя даже перевозить из дома в больницу.
Подписав эту телеграмму, якобы отправленную врачом, вымышленным именем,
Локхарт потихоньку залез на один из телеграфных столбов, стоявших на
территории заказника, и обрезал телефонную линию, шедшую к дому Грэбблов.
После чего отправился домой, попил чайку, а когда стало темнеть, пошел на
тот перекресток, около которого Симплон обычно оставлял свой автомобиль.
Машина была на месте.

Но когда двадцать пять минут спустя мистер Грэббл, озабоченный состоянием
жены и поэтому начисто позабывший о других участниках дорожного движения, с
огромной скоростью пронесся через Ист-Пэрсли и свернул на
Сэндикот-Кресчент, машины Симплона на этом перекрестке уже не было. Не было
ее тут и тогда, когда сам мистер Симплон, голый, прикрывая руками интимные
части тела, промчался стремглав по дорожке от дома Грэбблов и как
сумасшедший свернул за угол. Машина в это время уже спокойно стояла в
гараже Симплонов, куда ее поставил Локхарт, бодрым гудком возвестив миссис
Симплон, что ее супруг уже дома. Сам же Локхарт пересек поле для гольфа и
незамеченным пробрался к своей Джессике в дом номер 12. Позади него дома 5
и 2 стали аренами семейных землетрясений. Для мистера Грэббла, с его
характером и темпераментом, оказалось настоящим потрясением открытие, что
его жена не только не больна, но пылко совокупляется с соседом, которого он
и без того терпеть не мог, и что его срочно вызвали из Амстердама только
для того, чтобы ткнуть ничего не подозревавшим носом в этот факт. По всей
улице разносился его крик, а потом и вопли миссис Грэббл: муж, обломав
зонтик, взялся для выражения переполнявших его чувств за тяжелую лампу,
стоявшую на тумбочке возле кровати. Весь этот шум был особенно хорошо
слышен в доме сестер Масгроув, обитательницы которого как раз в этот вечер
пригласили на ужин викария и его жену. Слышала его и миссис Симплон. То
обстоятельство, что сквозь крик часто прорывалось имя ее мужа - а она-то
слышала, что муж въехал в гараж, - заставило миссис Симплон попробовать
разобраться, как это ее супруг ухитряется быть в двух местах одновременно.
Мистер Грэббл на всю улицу рассуждал о том, кем, по его. мнению, является
его жена. Миссис Симплон вышла из двери своего дома в тот самый момент,
когда из дома номер 4 вышел викарий, движимый не только любопытством сестер
Масгроув, но и собственным стремлением предотвратить семейную катастрофу.
Викарий лицом к лицу столкнулся с мистером Симплоном, который, махнув на
все и прикрываясь обеими руками, большими прыжками мчался к дому. И
викарий, и миссис Симплон мгновенно поняли, с кем и чем занимался мистер
Симплон в доме Грэбблов. Впрочем, жене Симплона и не требовалось много
объяснений: мистер Грэббл высказывался об этом достаточно громко и ясно.
Преподобный Трастер оказался менее сообразителен. Он не был лично знаком с
мистером Грэбблом и, увидев голого человека, съежившеюся на земле у его
ног, естественно предположил, что это грешник, только что избивший свою
жену и теперь прибежавший к нему за покаянием.

- Уважаемый, - произнес викарий, - так семейную жизнь не ведут.

Симплон и сам понимал это. Отчаянным взглядом он смотрел на викария,
лихорадочно пытаясь прикрыть мошонку. Напротив, через дорогу, жена его
резко повернулась вошла в дом и громко захлопнула за собой дверь.

- Возможно, ваша жена и совершила все те поступки, о которых вы говорили,
но бить женщину - это хамство.

Симплон был и с этим совершенно согласен, но объяснять, что он даже пальцем
не прикоснулся к своей жене, ему не пришлось. Звон разлетающегося
французского окна и вылетевшая оттуда большая тяжелая стеклянная ваза
показали, что миссис Грэббл, опасаясь за свою жизнь, начала отбиваться, и
небезуспешно. Симплон воспользовался всеобщим минутным замешательством,
вскочил на ноги и помчался через дорогу в направлении своего дома. Его путь
проходил мимо домов Огилви, Петтигрю и сестер Масгроув, из которых он не
был знаком ни с кем, но которые теперь узнали всю его подноготную. Стоя на
псевдогеоргиевском крыльце своего дома, колотя изо всех сил входным
молоточком, сделанным в форме головы Купидона, а локтем отчаянно давя на
кнопку звонка, Симплон понимал, что его репутапии солидного консультанта
приходит конец. Терпение миссис Симплон тоже подошло к концу. Постоянные
отсутствия мужа, его надуманные объяснения в сочетании с ее собственной
сексуальной неудовлетворенностью довели миссис Симплон до ручки. Раньше она
еще пыталась спасти то немногое, что оставалось от их брака. Но, увидев
мужа, корчащегося голым у ног священника, она решила, что пора поставить
точку. И без колебаний.

- Можешь торчать там хоть до зимы, - прокричала она через щель для писем. -
Больше ты в мой дом не войдешь никогда! Не думай и не надейся!

У Симплона и без того уже в голове все смешалось, но больше всего ему не
понравилось использование притяжательного местоимения.

- Что значит "в твой дом?" - завопил он, моментально позабыв обо всем
остальном. - Я имею не меньше прав...

- Никаких прав у тебя больше нет! - прокричала в ответ миссис Симплон. Для
подкрепления своей мысли она через щель для писем брызнула на съежившиеся
органы мужа, еще недавно доставлявшие удовольствие миссис Грэббл, аэрозолем
для размораживания, баллончик которого стоял на полке в прихожей.
Последовавшие за этим вопли показались ей музыкой. Такое же впечатление они
произвели и на Локхарта, в последний раз слышавшего нечто подобное тогда,
когда по каким-то причинам он не сумел с первого же удара зарезать свинью.
Он сидел с Джессикой на кухне за чашкой кофе и улыбался.

- Интересно, что такое там происходит, - полюбопытствовала Джессика. -
Такое впечатление, будто кого-то убивают. Может быть, сходишь посмотреть?
Вдруг кому-то нужна твоя помощь?

Локхарт отрицательно помотал головой.

- Чем крепче забор, тем лучше соседи, - сказал он, самодовольно ухмыляясь,
хотя справедливость этой истины явно подвергалась сомнению на
противоположном конце Сэндикот-Кресчент. К взвываниям Симплона, ругани
Грэббла и абсурдным отрицаниям всего и вся со стороны миссис Грэббл там
добавился теперь звук полицейской сирены. Петтигрю еще раньше заявили в
полицию о пропаже своей собаки, теперь же они позвонили в полицию снова. На
этот раз там отнеслись к их обращению серьезнее и, по подозрению в
гомосексуализме, забрали в полицейский участок и преподобного Трастера, и
Симплона - первого потому, что он заступался за Симплона, а второго - за
поведение, оскорбляющее общественные нравы: в тот момент, когда прибыла
полиция, Симплон при помощи разбрызгивателя, обычно используемого для
полива участка, старался смыть размораживающую жидкость со своего пениса.
Симплон не мог отрицать предъявленное ему обвинение. Преподобный же Трастер
пробовал объяснить, что он отнюдь не одобряет сексуальное поведение
Симплона, каково бы оно ни было, но лишь старался предотвратить с его
стороны акт самокастрации вращающимся разбрызгивателем. Сержанту это
объяснение показалось не очень правдоподобным. Не помогала урегулированию
дела и неспособность Симплона вразумительно разъяснить, чем именно были
обрызганы его интимные части и почему это вызывало такое поведение с его
стороны.

- Посадите этих педиков в отдельные камеры, - распорядился сержант, и
преподобного Траслера и Симплона увели в разные стороны.

После их ареста на Сэндикот-Кресчент восстановился прерванный было
распорядок жизни. Миссис Симплон, упорствующая, как нераскаявшаяся
грешница, каждый день ложилась спать в одиночестве. Супруги Грэббл
укладывались врозь и уже из постелей продолжали обмениваться ругательствами
и оскорблениями. Сестры Масгроув старались, как могли, утешить миссис
Трастер, которая не переставала категорически утверждать, что ее муж - не
гомик.

- Ну конечно, дорогая, конечно же нет,- в унисон повторяли сестры,
совершенно не понимая при этом смысла произносимых миссис Трастер слов.- Он
вел себя несколько эксцентрично[17], когда приехала полиция, но и любой
другой вел бы себя в этих обстоятельствах так же.

Попытка миссис Трастер объяснить, что ее муж действительно не
"голубой[18]", не приблизила сестер Масгроув к понимаю того, о чем же
именно идет речь.

Но были и такие, кто иначе реагировал на события того вечера. Супруги
Рэйсимы пришли от звуков избиения в такое возбужденное состояние, что
позабыли задернуть занавески на окне своей спальни, дав тем самым Локхарту
возможность разобраться, какому извращению предавались они сами. Локхарт с
интересом наблюдал, как вначале мистер Рэйсим привязал жену к кровати и
слегка побил ее палкой, а потом она проделала все то же самое с ним. Дома
Локхарт занес в свой кондуит и эти наблюдения, а потом, чтобы хорошо
завершить вечер, отправился в гараж и оттуда вновь пообещал Вильсонам
неминуемую смерть. В результате в их доме снова всю ночь сияла иллюминация.
Укладываясь в постель рядом со своей ангелоподобной Джессикой, Локхарт
думал о том, что завершившийся день оказался чрезвычайно полезным и принес
много новой информации и что если набранные темпы начатой им кампании
удастся сохранить, то уже скоро на Сэндикот-Кресчент появятся объявления о
продаже домов. Он обнял Джессику, прижался к ней покрепче, и они предались
той целомудренной любви, которая отличала их брак.

Глава одиннадцатая

Дальнейший ход событиям придала на следующий день Джессика.

- Ты себе и представить не можешь, кто живет в Грин-Энде, - сказала она,
вернувшись домой с работы и сгорая от возбуждения. Работала она в те дни
временной машинисткой.

- И гадать не буду, - согласился Локхарт с той внешней откровенностью, что
маскировала глубину его отнюдь не откровенного ума. Грин-Энд его не
интересовал: это был еще более благополучный пригород, с еще более
солидными домами, с более обширными садами вокруг этих домов и с более
старыми деревьями в этих садах. Располагался он в Вест-Пэрсли, в миле
позади поля для игры в гольф.

- Женевьева Голдринг, - провозгласила Джессика.

- Никогда о такой не слышал, - ответил Локхарт, со свистом рассекая воздух
плеткой для верховой езды, которую он сделал из куска поливочного шланга,
вплетя в него шпагат и в самый кончик - несколько полосок кожи.

- Не может быть, - возразила Джессика, - она - самая потрясающая из всех
писателей, какие когда-либо жили. У меня есть несколько ее книг, они просто
захватывающе интересны!

Но Локхарт думал о другом: вплетать или нет в кончик плетки, между
полосками кожи, еще и кусочки свинца.

- Одна из девочек в нашей конторе когда-то работала у нее, и она
рассказывает, что эта писательница такая странная!- продолжала Джессика. -
Она целыми днями ходит взад-вперед по комнате и говорит, говорит, говорит.
Пэтси приходилось сидеть за машинкой и записывать все, что она наговорит.

- Это, должно быть, ужасно скучно, - сказал Локхарт, решивший, что свинец
был бы излишен.

- И знаешь что еще?! Пэтси разрешила мне пойти завтра туда и поработать
вместо нее. Она хочет взять выходной, а для меня завтра все равно нет в
конторе работы. Здорово, правда?

- Наверное, - неуверенно сказал Локхарт.

- Это просто великолепно. Я всегда хотела посмотреть на настоящего живого
писателя.

- А если эта Голдринг спросит, почему не пришла Пэтси?

- Она даже не знает, как Пэтси зовут. Она так увлечена работой, что
начинает диктовать, едва Пэтси переступает порог, и они работают в саду под
навесом, который поворачивается вслед за солнцем. Так интересно! Я просто
жду не дождусь завтрашнего утра!

Мистер Симплон и преподобный Трастер тоже с нетерпением ожидали наступления
следующего дня. Предварительное слушание их дел в суде было очень кратким,
и их отпустили под залог до разбора дела по существу. Симплон вернулся
домой в одежде, снятой с трупа какого-то бродяги, умершего неделей раньше.
Узнать его было почти невозможно, и, конечно же, миссис Симплон не признала
в нем мужа и не только отказалась впустить его в дом, но и заперла гараж.
Попытка Симплона взломать окно с тыльной стороны собственного дома была
встречена бутылкой нашатырного спирта и привела лишь к еще одному посещению
полицейского участка, где на этот раз Симплону было предъявлено обвинение в
нарушении общественного порядка и спокойствия. Преподобного Трастера
приняли дома гостеприимнее и с пониманием. Понимание, проявленное миссис
Трастер, заключалось в том, что ее муж - гомосексуалист и что
гомосексуализм не преступление, а всего лишь одна из причуд природы.
Преподобный Трастер не мог согласиться с таким истолкованием предшествующих
событий, о чем и заявил со всей определенностью. Миссис Трастер возразила,
что она всего лишь повторяет за мужем его собственные слова, сказанные в
одной из его недавних проповедей, которая как раз была посвящена этой теме.
Преподобный Трастер ответил, что сегодня он от всей души желал бы, чтобы
эта проклятая проповедь никогда бы им не произносилась.

- Почему же? - удивилась миссис Трастер, - ведь если он не хочет быть
"шестеркой" у какого-то...

Викарий посоветовал ей заткнуться, миссис Трастер совету не последовала. В
результате возник почти столь же резкий разлад, как и в семье Грэбблов, где
миссис Грэббл в конце концов собрала вещи, вызвала такси и отправилась на
вокзал, решив уехать в Хендон к своей матери. В соседнем доме сестры
Масгроув грустно кивали головами и в мягких выражениях рассуждали о
греховности современного мира. При этом каждая из сестер мучилась про себя
над вопросом, почему половые органы мистера Симплона в тот день на их
глазах так быстро меняли форму, размер и цвет. Тогда они впервые в жизни
мельком увидели обнаженного мужчину и те части его тела, которые, как они
догадывались, играли столь важную роль в семейном счастье. И это зрелище
разожгло их любопытство, хотя они и понимали, что на столь позднем этапе
жизни любопытство это вряд ли удастся удовлетворить. Пессимизм, однако,
оказался неоправдан: очень скоро надеждам сестер суждено было сбыться.

Локхарт, заинтригованный тем, что он увидел в спальне Рэйсимов, решил
получше познакомиться с людскими сексуальными слабостями. И когда на
следующий день Джессика в приподнятом настроении отправилась на встречу с
литературной знаменитостью Женевьевой Голдринг, Локхарт сел на поезд,
поехал в Лондон, провел несколько часов в Сохо, перелистывая журналы в
секс-шопах, и вернулся с каталогом одного из таких магазинов. В каталоге
были описания удивительного числа весьма волнующих приспособлений, которые,
как Локхарт сам видел в секс-шопах, отвратительно жужжали, вибрировали,
подпрыгивали и извергали нечто. Локхарт начал постепенно понимать и природу
секса, и меру своего невежества в этой области. Он отнес журналы и каталог
на чердак и спрятал там на случай, если придется обратиться к ним снова.
Пока что его ближайшей целью было изгнание живших в соседнем доме
Вильсонов, и ему пришла в голову мысль, что отъезд может быть ускорен, если
к голосам из загробного мира добавится кое-что еще. Он решил, что таким
добавлением может стать запах. Локхарт откопал уже разлагающиеся останки
Литтл Уилли, расчленил их в своем гараже и разбросал кусочки по угольному
погребу Вильсонов, пока те заливали в ближайшей пивной воспоминания о
предыдущей ночи. Когда некоторое время спустя, позже обычного и в состоянии
сильного подпития они вернулись в дом, где не только раздавались
предупреждения о смерти, но который теперь в самом прямом смысле слова пах
ею, эффект оказался сильным и немедленным. С миссис Вильсон случилась
истерика, и ей стало плохо, а мистер Вильсон, напоминая о проклятии,
навлеченном на них спиритизмом и столоверчением, клялся, что он осуществит
услышанное предсказание и в дом придет смерть: он удушит жену, если та сей
же час не замолчит. Но запах в доме был слишком силен даже для него, и, не
желая проводить еще одну ночь в доме смерти, они уехали ночевать в мотель.

Даже Джессика почувствовала доносившуюся вонь и сказала об этом Локхарту.

- Должно быть, у Вильсонов что-то не в порядке с канализацией, -
сымпровизировал тот, а сказав это, стал размышлять, нельзя ли как-то
использовать сточные трубы и канализацию для того, чтобы доставлять всякие
яды в дома других нежеланных жильцов. О таком варианте стоило подумать. Но
одновременно с этими размышлениями ему пришлось заниматься и тем, чтобы
успокоить Джессику, Первый опыт секретарской работы у литературного кумира
ее юности Женевьевы Голдринг принес Джессике сильнейшее разочарование.

Почти рыдая, она рассказывала:

- Я никогда еще не встречала таких ужасных людей. Циничная, противная баба.
Единственное, о чем она думает, это о деньгах. Она со мной даже не
поздоровалась, ни разу за весь день не предложила мне чашки чаю. Только
ходит весь день взад-вперед и диктует. И сама же называет это "словесным
дерьмом, которое любит лизать моя публика". А я ведь тоже была частью ее
публики, и я никогда...

- Ну конечно, конечно, дорогая, - утешал Локхарт.

- Когда она так сказала, я чуть ее не убила, - продолжала Джессика, -
честное с