а внезапные маневры и резкие остановки других
машин. Обычно он нажимал до отказа педаль акселератора, не выжав при этом
сцепления, а затем, увидев впереди какое-нибудь препятствие, так же резко и
до отказа жал на тормоз. Эту процедуру он повторял непрерывно и с огромной
быстротой. Па инструкторов по вождению она производила сильнейшее
впечатление: в панике они теряли дар речи и были совершенно не в состоянии
растолковать своему ученику какой-либо иной способ действий. Искалечив
передки трех машин, принадлежавших автошколе, разбив багажники двух других,
что были припаркованы на улице, и сломав фонарный столб, Локхарт столкнулся
с трудностью особого рода - никто не брался продолжать учить его дальше.

- Не понимаю, - говорил он Джессике. - На лошади ты садишься в седло, и она
идет. Ты ни на что не натыкаешься. У лошади явно больше здравого смысла,
чем у машины.

- Может быть, дорогой, если ты послушаешь инструктора, у тебя станет лучше
получаться. Инструктор же должен знать, что тебе делать.

- Последний заявил, - ответил Локхарт, - Что мне надо проверить голову, а
она у меня даже не болела. Это тот, у которого у самого была трещина в
черепе.

- Да, дорогой, но ведь ты же перед этим наехал на столб. Ты же знаешь, что
сам наехал.

- Ничего подобного, - возмутился Локхарт. - Это машина наехала.
Единственное, что я сделал, это снял ногу со сцепления. Я не виноват, что
машина рванула вперед, как ошпаренная кошка.

В конце концов Локхарт кое-как научился водить. Для этого пришлось
дополнительно заплатить инструктору за риск. Инструктор сидел в шлеме, на
заднем сиденье, пристегнувшись двумя ремнями. Он настоял на том, чтобы
Локхарт учился на собственной машине, и тому пришлось купить "лендровер".
Инструктор поставил ограничитель на педаль газа, и они тренировались на
заброшенном аэродроме, где не было других машин и почти не было
препятствий. Но даже в таких условиях Локхарт ухитрился в десятке мест
повредить два ангара, проехав на скорости сорок миль в час прямо через их
гофрированные стенки. "Лендровер" доказал, что это действительно крепкая и
надежная машина.

Инструктор, однако, воспринял это происшествие гораздо драматичнее. Он
очень расстроился, и его удалось уговорить вновь занять место на заднем
сиденье и продолжить обучение только после того, как ему была обещана
дополнительная плата за риск, и он для подкрепления выпил полбутылки виски.
Спустя шесть недель Локхарту удалось преодолеть свое ярко выраженное
стремление ломиться прямо через препятствия, а не объезжать их, и в порядке
поощрения он был допущен с аэродрома вначале на проселки, а потом и на
шоссе. На этой стадии инструктор заявил, что Локхарт готов к сдаче
экзамена. Но экзаменатор посчитал иначе и уже на середине теста потребовал
выпустить его из машины. С третьего захода, однако, Локхарт добился
получения прав - главным образом потому, что экзаменатору не улыбалась
перспектива оказаться в его машине в четвертый раз. К этому времени
"лендровер" уже начал заметно страдать от усталости металла, и Локхарт
решил сменить то, что от него осталось, на "рейнджровер", способный делать
сто миль в час по шоссе и шестьдесят - по пересеченной местности. Локхарт с
удовлетворением убедился в его возможностях, прогнав эту штуковину на
большой скорости по всем восемнадцати лункам поля для игры в гольф, - чем
поверг в состояние безумия и бешенства секретаря гольф-клуба в Пэрсли, -
после чего проломил живую изгородь в конце Сэндикот-Кресчент и оказался
перед своим гаражом.

- У нее все четыре колеса ведущие, - с восторгом описывал он новую машину
Джессике, - она здорово прет по песку, а на траве просто великолепна. Когда
мы поедем с тобой в Нортумберленд, то сможем ездить там на ней по болотам.

Локхарт отправился в демонстрационный зал, чтобы окончательно рассчитаться
за "рейнджровер", а перед Джессикой предстал почти обезумевший секретарь
гольф-клуба, потребовавший объяснений: для чего, черт побери, ее муж гонял
на этом проклятом грузовике по всем восемнадцати лункам? Ведь этим он
полностью разрушил ту безупречную зелень, которая выращивалась там столь
долго, тщательно и с таким трудом.

По мнению Джессики, ее муж не был способен на подобное:

- Он так любит возиться в саду, и ему бы даже в голову не пришло уничтожать
вашу зелень. Я даже не знала, что на поле для гольфа выращивают овощи. Во
всяком случае, я их там не видела.

Натолкнувшись на столь лучезарную и способную кого угодно привести в
замешательство невинность, секретарь удалился, бормоча себе под нос что-то
о маньяке, ниспосланном клубу как возмездие...

Письмо Флоуза-старшего, вызывавшего молодую чету во Флоуз-Холл для
ознакомления с содержанием его завещания, пришло, таким образом, в самый
подходящий момент.

- Дорогой, - сказала Джессика, - я просто умираю от любопытства, так мне
хочется увидеть твой дом. Это так удачно.

- Похоже, что дед сам собрался умирать, - ответил Локхарт, изучая письмо. -
Интересно, почему он хочет огласить завещание именно сейчас?

- Может быть, ему хочется, чтобы мы оценили его щедрость? - предположила
Джессика, всегда стремившаяся давать самым пакостным поступкам благородные
объяснения.

Локхарт так не считал.

- Ты не знаешь деда, - сказал он.

На следующий день они отправились во Флоуз-Холл, выехав на своем
"рейнджровере" очень рано, что позволило избежать утреннего часа "пик". Им
не повезло только у светофора при выезде на автостраду, на котором, когда
они подъехали, был красный свет. Здесь Локхарт стукнул сзади стоявший перед
светофором "мини", дал задний ход, объехал его и двинулся дальше.

- Может быть, тебе лучше вернуться и извиниться? - спросила Джессика.

Но Локхарт не желал и слушать об этом:

- Нечего ему было останавливаться так неожиданно.

- Но, дорогой, на светофоре ведь был красный. Он зажегся, когда мы
подъезжали следом за той машиной.

- Значит, сама система нелогична, - ответил Локхарт. - Зачем красный, если
по поперечной дороге никто не ехал? Я же видел, что там никого не было.

- Зато сейчас кто-то едет, - сказала Джессика, взглянув в заднее стекло. -
У них синяя мигалка на крыше. Мне кажется, это полиция.

Локхарт вжал педаль газа в пол, и они мгновенно понеслись со скоростью сто
миль в час. Шедшая сзади полицейская машина включила сирену и набрала сто
десять миль.

- Милый, они нас догоняют, - забеспокоилась Джессика, - мы от них не уйдем.

- Уйдем, - сказал Локхарт и посмотрел в зеркало заднего вида. Полицейская
машина была ярдах в четырехстах позади и быстро нагоняла их. Локхарт резко
свернул на боковую дорогу, там сделал крутой поворот на проселок и,
повинуясь своим охотничьим инстинктам, проломил изгородь и помчался сломя
голову прямо через вспаханное поле. Сзади полицейская машина остановилась
около сломанной изгороди, патрульные вышли из машины и стали оглядываться.
Но к этому моменту Локхарт уже проломился через живую изгородь по другую
сторону поля и исчез у них из вида. Промчавшись напрямик еще миль двадцать
и проломив еще десятка четыре живых изгородей, он дважды, как бы заметая
следы, пересек автостраду и двинулся по проселочным дорогам дальше на
восток.

- Ой, Локхарт, какой ты мужественный и предусмотрительный, - восхищалась
Джессика, - ты обо всем успеваешь подумать. Но тебе не кажется, что они
могли записать наш номер?

- Если и записали, им это не поможет, - ответил Локхарт. - Мне не
понравился тот номер, что стоял на машине, когда я ее покупал, и я его
сменил.

- Не понравился? Почему?

- На нем было ПИС 453 П. Я поставил другой: ФЛО 123. Он гораздо лучше[14].

- Ну так они будут искать "рейнджровер" с номером ФЛО 123, - сказала
Джессика. - Передадут по рации, и все.

Локхарт свернул на площадку для отдыха и в задумчивости остановился.

- А ты действительно не будешь против, если я поставлю старый номер? -
Джессика не возражала.

- Конечно, нет, глупый, - сказала она.

- Ну, если так... - все еще с сомнением произнес Локхарт, но в конце концов
все же вышел из машины и поставил прежний номер. Когда он снова сел за
руль, Джессика обняла его.

- Милый, с тобой я себя чувствую в абсолютной безопасности, - сказала она.
- Не знаю почему, но, когда я рядом с тобой, все кажется таким простым.

- Все просто, если действовать правильно, - ответил Локхарт. - Трудности
идут от того, что люда не хотят делать то, что совершенно очевидно.

- Наверное, ты прав, - сказала Джессика и вновь погрузилась в романтические
грезы о Флоуз-Холле, что на Флоузовских болотах неподалеку от Флоузовых
холмов. Чем дальше продвигались они на север, тем более смутными и
туманными, расплывчатыми становились эти грезы, наполненные легендами,
тоской по красоте дикой природы и так непохожие на те мысли, с которыми
чуть раньше них встречала приближение севера ее мать.

Чувства, которые испытывал Локхарт, тоже переживали изменения. Он удалялся
от Лондона, от тех подлых мест, которые он так презирал, и возвращался,
пусть на короткое время, на открытые пространства вересковых болот, где
прошло его детство, к знакомой музыке выстрелов, гремевших то в отдалении,
то рядом. В крови у него вскипало ощущение собственной принадлежности к
этой дикой природе и какая-то странная тяга к насилию, а в его сознании
мистер Трейер обретал новые, все более чудовищные и титанические масштабы,
превращался в гигантский знак вопроса, на который нет и не может быть
ответа. Задайте Трейеру вопрос - и ответ, который он даст, будет вовсе не
ответом, а бухгалтерским балансом. С одной стороны дебет, с другой -
кредит. Платите деньги и делайте выбор. Локхарт не мог понять этого. Тот
мир, который он знал, не оставлял места для двусмысленностей или же для
каких-то "серых зон", где все делалось в последнюю минуту и где постоянно
ограждались чьи-то ставки. В его мире было иначе. Если стреляешь в
куропатку, то либо попадаешь, либо промахиваешься; и, уж если промахнулся,
значит промахнулся. Если складываешь из камня стену, она либо стоит, либо
падает, и, если она упала, значит, ты что-то сделал неверно. На юге же все
делалось как-то небрежно, неряшливо, везде были какие-то махинации. Ему
платили вовсе не за работу; и другие не работали, но сколачивали огромные
состояния на покупке или продаже лицензий, например, на импорт какао,
которое еще только предстояло вырастить и убрать, или же меди, которую еще
надо было добыть. Сделав деньги просто на передаче бумажек из одних рук в
другие, эти люди должны были потом лгать, чтобы сохранить свои деньги,
иначе их отбирали чиновники налоговой службы. Наконец, существовало еще и
правительство. Локхарт всегда считал, что правительство избирают для того,
чтобы оно управляло страной и поддерживало курс национальной валюты. Оно же
вместо этого расходовало больше средств, чем было в казне, и брало в долг
для того, чтобы сбалансировать бюджет. Если бы так поступал какой-нибудь
человек, он бы разорился, и поделом. Но правительство могло занимать,
выпрашивать, красть или просто печатать столько денег, сколько ему было
нужно, и не было никого, кто мог бы сказать ему: "Нет!". Арифметическому
уму Локхарта этот мир представлялся сумасшедшим домом, где дважды два могло
означать и пять, и одиннадцать, и что угодно, но только не то, что оно
должно было означать на самом деле. Локхарт не годился для этого мира лжи и
лицемерия. "Лучше уж быть вором, чем попрошайкой", - думал он, гоня машину
все дальше вперед.

Уже почти стемнело, когда за Уарком они свернули с основного шоссе на
местами покрытую металлическим листом дорогу, ведущую в Блэк-Покрингтон. В
небе над ними мерцали немногочисленные звезды, да изредка фары машины
выхватывали из темноты то какие-то ворота, то блеск глаз какого-нибудь
ночного зверька; но по большей части вокруг было темно и пустынно, и только
непонятные силуэты чего-то невидимого, погруженного во мрак прорисовывались
на фоне линии горизонта. Джессика пришла в восторг.

- Ой, Локхарт, мы как будто бы попали в другой мир!

- Мы действительно в другом мире, - ответил Локхарт. Наконец они
поравнялись с Могильным Камнем и перед ними открылся вид на долину и на
Флоуз-Холл; во всех окнах дома горел яркий свет.

- Какая красота! - захлебнулась Джессика. - Давай остановимся тут на
минутку. Я хочу налюбоваться вдоволь.

Она вышла из машины и в экстазе смотрела на дом. Именно таким она его себе
и представляла: и эту четырехгранную башню, и дымящиеся каминные трубы, и
ярко освещенные окна. Как бы для того, чтобы отсалютовать осуществлению ее
надежд, из-за облака вышла луна, и в ее свете замерцала поверхность
водохранилища, а издалека донесся лай собак Флоуза. То, о чем Джессика
только читала в период своего чрезмерно затянувшегося отрочества, начинало
становиться явью.

Глава восьмая

Завещание, подготовленное по распоряжению Флоуза, было оглашено на
следующий день в зале башни, который оборудовал еще дед нынешнего владельца
имения, придав ему блеск и великолепие. Современник сэра Вальтера Скотта и
страстный поклонник его романов, он перестроил то, что раньше было всего
лишь сильно укрепленным хлевом для скота, в роскошный банкетный зал,
украшенный орнаментами и лепниной, под стропилами которого были развешаны
художественно порванные подделки - боевые знамена полудюжины полков,
никогда не существовавших в действительности. Время и моль сделали ткань
этих знамен совершенно прозрачной, а сами знамена обрели все внешние
признаки подлинности; ржавчина же, постепенно разъедавшая металл, придала
оружию и доспехам вид произведений искусства, какими они отнюдь не были,
когда их приобретали. Оружие и доспехи были повсюду. Фигуры в шлемах стояли
вдоль всех стен на полу и на постаментах, над ними были развешаны головы
оленей и лосей, антилоп и медведей и даже одного тигра, и все это
перемежалось разбросанными по стенам мечами, боевыми топорами и другим
оружием былых войн.

В этой воинственной обстановке, которую завершали горевшее в очаге сильное
яркое пламя и курившийся под потолком дым, старый Флоуз и решил ознакомить
всех с содержанием своего нового завещания. За огромным дубовым столом
напротив него сидели самые близкие и предположительно самые дорогие ему
люди: Локхарт, миссис Флоуз, пребывавшая в восторженной эйфории Джессика,
адвокат Балстрод, которому предстояло зачитать завещание, два
фермера-арендатора, которые должны были засвидетельствовать акт его
подписания, и доктор Мэгрю, который должен был подтвердить, что - как и
сказано в завещании - мистер Флоуз действительно находился в здравом
рассудке.

- Церемония должна проводиться с самым жестким соблюдением всех норм закона
и правил процедуры, - предупредил старый Флоуз. Так она и проходила. Он
вполне мог бы добавить, что великий, но преждевременно скончавшийся Томас
Карлайл всей силой своего риторического таланта поддержал бы - если бы мог
- то, как была задумана и как осуществлялась эта церемония. В словах самого
Флоуза, которые он произнес при ее начале, было нечто от древних саг и
библейских пророчеств. Голос Флоуза гремел под стропилами. И хотя по
юридическим соображениям в тексте завещания было мало запятых, Флоуз
восполнил их недостаток, обильно разбросав по своей речи точки с запятыми.

- Вы собрались здесь сегодня, - обратился он к сидящим за столом, задрав
фалды своего фрака и повернувшись спиной к огню, - для того, чтобы
выслушать последнюю волю и завещание Эдвина Тиндейла Флоуза; единожды
овдовевшего и дважды женатого; отца скончавшейся и отчасти горько
оплакиваемой Клариссы Ричардсон Флоуз; деда ее внебрачного сына, Локхарта
Флоуза, отец которого неизвестен и которого я не по благородному порыву
моей души, но руководствуясь только практическими соображениями здравого
рассудка - во все времена отличавшего род Флоузов как главная врожденная и
неоспоримая черта нашей семьи, - признаю моим наследником по мужской линии.
Суть и значение всего только что сказанного мной - не в обращении к
предметам низменным и грубым; я хочу пропеть вам о высоком и
величественном, если допустимо назвать песней то, о чем в своих мечтах и
воспоминаниях грезят старики как о возможном, но не сбывшемся; а я старик и
уже близок к смерти.

Он остановился перевести дыхание; в этот момент миссис Флоуз беспокойно
поерзала на стуле. Старик оглядел ее горящим и хищным взглядом.

- Да, корчитесь, мадам, и извивайтесь, подобно червяку, для этого у вас
есть все причины; вам тоже предстоит впасть скоро в старческий маразм;
смерть уж зовет своим костлявым пальцем, и ей повиноваться мы должны; мы
все уйдем, уйдем неотвратимо в забвенье черное. Определенность эта сильнее
всех других; она одна лишь звездою путеводною сияет на небосводе опыта
людского; все остальное смутно, преходяще, порядка лишено; и если хотим
определиться в жизни бренной - кто мы, и где мы есть, - то свой секстант
должны направить на эту путеводную звезду, звезду небытия и смерти. Сейчас,
когда мне уже девяносто, я вижу ее ближе; лучше различаю ее кристально
черное сиянье. Так мы движемся к могиле той колеђй, что уготована нам
мыслями, делами нашими, а также характером, что дан нам при рожденьи и
которым влекомы мы по жизни, но который несовершенствами своими - и без
цели - дарует нам ту малую свободу, что одна лишь составляет суть человека.
Да, мы таковы. Животному неведома свобода; только человеку дано ее познать,
и то лишь благодаря несовершенству генов, таинствам химии. Все же остальное
предписано нам при рожденьи. Подобно паровозу, несем в себе огонь,
накапливаем пар, растим в себе мы силы - все для того, чтобы пройти к концу
путем предписанным. К тому концу, что ждет нас всех. Полускелет стоит
сейчас пред вами; лишь остатки духа связуют с жизнью старческие мощи и этот
череп. Уж скоро пергаментная плоть моя рассыплется; дух выйдет вон; что
станется тогда с моей душою? Заснет ли, или ж нет? Не ведаю ответа и не
смогу узнать, докуда смерть не скажет, да иль нет. Но, сказав все это, я
вовсе не хочу списать себя со счетов. Вот я здесь, живой, тут, в этом зале,
где вы все собрались, чтоб волю выслушать мою. Впрочем - волю? Мою? Сколь
странны это слово, эта воля, идущие от мертвых, когда дела решаются уж
теми, кого оставили они после себя. Их воля... желанье только лишь,
предположенье, которым, может быть, не суждено и сбыться. Но я предупрежу
возможность эту, представив вам сейчас свою, во всех значеньях слова, волю
- ту, в которой изложил я условия. Вы их услышите сейчас, а там решите -
принимать ли завещанное мною вам богатство, или ж отказаться от платы за
него.

Старик сделал паузу и внимательно всмотрелся в их лица, прежде чем стал
продолжать дальше.

- Вас интересует, что я высматривал? - спросил он. - Я искал хоть искру
вызова, неповиновения в ваших глазах. Хотя бы только искру, всего одну,
которая бы означала, что этого полумертвеца посылают к черту. Туда, можно
было бы сделать вывод, куда, по иронии судьбы, я скорее всего и должен
попасть. Но я не увидел такой искры: жадность задула свечи вашего мужества.
Вот вы, мадам, - он указал пальцем на миссис Флоуз, - у взгромоздившегося
на анчар голодного стервятника больше терпения, чем у вас, когда вы ерзаете
по этой скамейке, хотя и сидите на ней куда прочнее.

Он снова остановился, но миссис Флоуз промолчала. Ее маленькие глазки
сузились еще больше, одновременно и излучая ненависть, и просчитывая, что
бы все это могло означать.

- Так что ж, ничто не понуждает вас дать ответ? А впрочем, я знаю ваши
мысли; вперед несется время; сердечный метроном отсчитывает медленней
удары; уж скоро завершится - возможно, раньше, чем бы мне хотелось, - песнь
погребальная моя. И вид моей могилы вам удовлетворенье даст. Но позвольте
предвосхитить, мадам, мне эти ваши радости. Сейчас же, внебрачный Флоуз, к
тебе я обращаюсь: способен ли ты бросить вызов, или образованье прожужжало
уши, лишив уменья защитить себя?

- Пошел ты к черту, - ответил Локхарт. Старик улыбнулся:

- Что ж, это уже лучше, но все равно с ч