просто смотрят, а еще и делают с тобой
 вс„, что хотят... Представляете, сколько надо вытерпеть за сорок рублей в неделю!..  так что все эти мысли, что сказал бы отец, мама, подруги и друзья по гимназии, по институту, парни, робко приглашавшие на танец, я сразу погасила в себе. Много они мне помогли, эти подруги до сегодняшнего дня? А товарищи отца?! Как только я о них подумала, окончательно успокоилась: выгнали как собаку на мороз за первое же сомнение в их догме...  Тут приказчик снимает с плечиков первую шубку, накидывает е„ поверх своего костюма. Не застегиваясь, повертелся у зеркала, потом перед занавешенной витриной, корча кокетливо недовольные гримасы. Снял первую шубу, примерил другую: "Ясно? Тогда пробуйте. И - не жалейте улыбок всем, кто остановится у витрины. Наша реклама - контраст дорогого меха с гладким человеческим телом. Но и улыбка.!" Весь мой наряд -  серебристые туфли. И в них я принялась примеривать перед зеркалом и перед занавешенной пока витриной шубы. Даже не заметила, что жалюзи поднялись и что передо мною за невидимым стеклом,  в полуметре от меня - уже заснеженный мокрый тротуар, по которому идут в сумраке сотни прохожих.  Они, конечно, привыкли к подобной рекламе - богатая модница делает смотр своего гардероба сразу после ванной. Только улыбка мне не удавалась, как и взгляд в глаза тем, кто оглядывался на меня с тротуара. Слышу кто-то говорит за моей спиной: "Где ты раскопал такую скелетину, Юра?" Я действительно месяца два совсем плохо питалась..."Не нравится?" "Была бы суперлюкс, если бы не ребра." "Откормим". Принесли кофе, бутерброды, появился парикмахер, гример. И снова в полуметре от меня идут одетые в пальто и шубы люди, катят на санках закутанных детей. Тут смотрю священник ид„т в  рясе с мокрым подолом ниже длинного пальто. Я как раз очередную шубу сняла, а этот Юра, как назло, смотрит, как я себя буду себя вести. Ничего, увидел поп вдруг меня в упор за невидимым подогретым стеклом витрины, перекрестился, резко отвернулся, и, представляете, тут же ид„т обратно, снова крестится и снова ид„т мимо, понравилась я ему... 
 Тут женщина прикрыла ладонью глаза мальчику, идущему рядом, а тот без конца оглядывался.  Потом какой-то парень в высокой шапке подозвал другого, оба стали делать мне  непристойные жесты. Подошел городовой, что-то сказал им, подмигнул мне и лихо так шевельнул усом. Ему я и подарила свою первую улыбку. И продолжала РАБОТАТЬ. Согрелась в своих шубах, начала импровизировать. К концу дня с непривычки совершенно обессилела и стала садиться на поданный для этого стул. Зато аванс оказался целым состоянием - десять рублей! Немедленно покинула свою мансарду и сняла относительно приличную квартирку, купила кое-что из одежды, а главное - позволила себе пообедать в приличном ресторанчике. Расслабилась в неожиданном уюте нового жилья и  набрала номер единственной и любимой школьной подруги, которой давно не звонила. "Вас слушают," - говорит  знакомый голос, но тут возникает на экране горничная: "Сожалею, сударыня, но барышни нет дома." "Настя, это я, Марина." "Барышни нет."  Так быстро узнали о витрине? Или это еще с тех пор, как убили отца? Ведь его нашли около только что ограбленного банка."    "Лидер коммунистов - гангстер?" - вспомнил Мухин загадочные заголовки газет. - Я помню, как вс„ это обыгрывалось. А потом сообщили злорадно, что  один из первых политиков страны поразительным даже для его имиджа образом не оставил своей семье практически ничего. И что его дочь получила вполне сносную партийную пенсию. Это не так?" "Получала. До того самого периода, когда ко мне как-то подошел в Летнем Саду Лейканд. Он бывал у нас дома иногда, как сподвижник отца. В то время много писали, что "русский Рембрандт" недавно резко порвал с коммунистами и примкнул к относительно мало заметным на политической карте России сионистам. На этой встрече он еще  не предложил мне стать его натурщицей. Это произошло позже, когда он долго, стоя в своей богатой шубе, опираясь на палку, рассматривал меня уже в витрине. А в Летнем Саду он на правах старого знакомого представил меня своему  более чем странному спутнику. Такой высокий напряженный пожилой 
 господин - словно из прошлого. В очках. Как в старых фильмах. Уже лет тридцать, если не больше, никто очков не носит после изобретения лазерной коррекции зрения. Мало того, у него были стальные зубы в глубине рта и стальные же крючочки для зубного протеза впереди, хотя в мире давным-давно научились отращивать здоровые новые зубы взамен потерянных. И одет он был жутковато - в каком-то странном комзоле с узким галстуком вместо привычного мужского шейного банта. На нем были старомодные нелепые прямые брюки до земли вместо удобных и привычных мужских пантолон. "Меня зовут Фридман, - говорит он. - И я сам попросил Вячеслава Абрамовича представить меня вам... Вас показывали в хронике о похоронах Владлена Сикорского."  У него был какой-то совершенно дикий акцент и ни на что не похожие интонации. "Мне надо именно с вами побеседовать..." "Да о чем?" "Вы дочь одного из главных коммунистов страны. И вы пользуетесь огромным авторитетом у комсомольцев. Вам необходимо знать. Уверяю вас, это будет вам  очень интересно..." В сво„м подвале он настроил нам какой-то странный  допотопный видеомагнитофон и стал один за другим демонстрировать такие фильмы!.. А потом говорит: "Я вовсе не собирался попадать в ваш Петроград. Я бывший советский российский математик, специалист в топологии. Потом я эмигрировал в Израиль. Волею судьбы я не был востребован ни советской, ни израильской наукой. Поскольку мо„ открытие принадлежит пока только мне, я решил использовать его для своей семьи. Просто хоткл на н„м заработать: переместиться в Санкт-Петербург тридцатых годов прошлого века, чтобы попытаться обменять, скажем, магнитофоны с записями классической музыки на золото, а заодно увидеть живого Пушкина. Но в последний момент испугался, что попал случайно именно в сво„ и без того не очень удачливое измерение и могу в н„м сильно навредить для будущего. Просто не застать, вернувшись, мою семью...Хотел было вернуться, но уж больно интересно было хоть одним глазком взглянуть на все эти конные экипажи, всадников в нарядах пушкинской эпохи. Но нормально 
   й конверсии в прошлое вс„ равно не получалось. Что-то не  срабатывало.  А
когда я увеличил мощность, то неожиданно оказался вот прямо здесь, совсем не
в прошлом, а  в  сво„м  же  веке,  только  в  вашем  непостижимом  для  меня
измерении, которого и быть-то не могло... Надеюсь, вам интересно вс„, что  я
вам  рассказал  и  показал?"  А  я  не  могу  произнести  ни  слова!  Вы  бы
посмотрели... такой ужас! Но ещ„  "интереснее"  было  потом,  на  диспуте  в
Бестужевке, когда я вдруг попросила слова.  Конечно,  когда  ведущий  сказал
"Марина хочет поделиться своими мыслями о вероятных путях развития  России,"
сразу стала напряженная тишина. Я до этого ни разу выступала, как ни просили
комсомольцы. А тут вдруг выхожу и громко говорю, едва живая от волнения:  "Я
решила поделиться с вами не мыслями, а фактами, которые вообще исключают мо„
дальнейшее пребывание в коммунистическом движении... Если бы Ленин  выжил  и
мы победили бы в 1917, то..."  После  этого  я  наговорила  такое,  чего  не
позволяли себе самые оголтелые антикоммунисты. И кому наговорила! И с  какой
уверенностью  и  ненавистью  к  родному  движению  всех  присутсвующих,   их
родителей и дедов!.. Естественно, меня в ту же минуту отлучили от всего, что
связано с партийной  кассой:  от  образования,  от  отцовской  квартиры,  от
пенсии. Взамен остался нищий и нелепый новый знакомый, этот Фридман.  С  его
ужасной информацией об истории параллельного  мира,  разрушившей  мой  такой
понятный до того мир. Как-то он попросил меня провести его  в  самый  лучший
книжный магазин в столице - Дом русской книги. Я там часто бывала  с  папой.
Нам всегда помогали найти вс„, что нам надо. Но обычно любезный  толстомясый
приказчик со значком-свастикой на  лацкане  фрака  посмотрел  пристально  на
этого Фридмана, потом, как на незнакомую, посмотрел на меня и пригласил  нас
к выходу. А там плакат, которого я до того и не замечала: "Армяшек, татарву,
хохлов и прочую жидову просят не беспокоиться. Наш магазин  -  для  русских.
Магазин для прочих - на Кирочной. Спасибо." Фридман только пожал плечами под
своим нелепым плащом. Вам это интересно?..." "Ещ„  бы!  Я  и  сам  могу  вам
кое-что рассказать об этом же Доме русской книги. И  меня  всегда  принимали
там  с  особым  поч„том.  Но  как-то  я   привел   туда   коллегу-негра   из
Северо-американских   Соединенных   Штатов.   Приказчик   вежливо   попросил
чернокожего профессора удалиться.  Мол,  расисты  есть  и  в  Америке,  а  в
Петрограде полно книжных магазинов для  терпимых  покупателей.  "Поймите,  -
говорит он иностранцу, - у нас  тут  своя  клиентура,  исключительно  чистая
публика. Приход сюда ч„рнокожего она может воспринять только как провокацию.
А мы против всяких скандалов, мистер,  нам  репутация  дороже.  Поэтому  вам
лучше бы на Кирочную. Там ваши любезные жиды ничуть не хуже магазин держат."
"Надеюсь, вы понимаете, - говорю я вызванному хозяину, что и я у вас  больше
ничего не куплю?" "Что делать, князь? У нас свободная страна, а жиды торгуют
книгами без всяких ограничений..."  Спустя  несколько  дней  проезжаю  я  по
Литейному и вижу у  магазина  пикет  коммунистов.  Ну  и,  к  их  изумлению,
становлюсь с ними в ряд.  "Почему  пикетируем?"  "У  них  презентация  книги
Гитлера. Ждут автора." "Вы с ума сошли! Он что,  еще  жив?"  "Нет,  конечно.
Книгу презентует как бы его соавтор. Новая версия: "Майн Камф -  в  России".
"Ага, тогда стоит его не пустить. И в магазин, и, главное, в  Россию."  "Вот
именно..." Тут подъезжает бесконечный кортеж, на проспект  высыпают  фашисты
и, без предисловий и претензий, стали дубинками нас  оттеснять.  Впрочем,  и
коммунисты, тоже без единого выкрика тотчас включились в привычное  действо,
для того и пришли... Началась общая свалка, кругом телекамеры. Ну, мой образ
жизни  редко  позволяет  оттянуться  по-мужски,  колочу  по  всему,  к  чему
прицеплена свастика. Пожилой геноссе-автор терпеливо жд„т вдалеке  окончания
этого русского безобразия, покуривая сигару, полиция воет сиренами. Все было
более-менее пристойно, пока  вдруг  не  раздался  выстрел.  Тут  из-за  крыш
появился  и  завис  над  свалкой  полицейский  вертолет,  поливая  нас  всех
слезоточивым  газом,  стрижом  промчался   вертолет   коммунистических   сил
самообороны с пулеметами, в дымное облако влетели б
   ронетранспорт„ры нацистов. Пожарные машины смели нас всех  к  стене  Дома
русской книги, пряямо под  ноги  респектабельных  постоянных  клиентов,  что
пробирались прочь из магазина гуськом за спинами полицейских.  Конечно,  тут
общее изумление: среди окровавленных  расхристанных  коммунистов,  подумайте
только,  князь  Андрэ  из  Путиловского  Центра!..  Шарман...  Очнулся  я  в
госпитале с забинтованной головой. Выяснилось, что стреляли  анархисты,  что
они задержаны, что убитых, к  счастью,  нет.  Правые  и  левые,  возбужденно
хохоча, дружно пьют в общей палате водку. "Не барское это  дело,  -  говорит
мне шустрый, похожий на еврея, парень со свастикой на рукаве. -  Теперь  вот
вас запросто со службы попрут. Неужели вам лакеев мало,  некому,  кроме  как
нам, морду бить..." Но обошлось. Путиловское "Слово"  в  интервью  с  графом
Василием  подчеркнуло  свободу  нравов  руководителей  концерна,  американцы
восхищались русским князем, вставшим на защиту  негров,  "Правда"  осторожно
похвалила смелость одного из  ближайших  советников  классового  противника,
выразив уверенность, что все честные люди России выступят против фашизма..."
   Все это Андрей Владимирович читал, естественно, уже не в общей палате,  а
в клинике, двести  рублей  в  сутки,  поеживаясь  от  нелепого  и  ядовитого
журнализма по поводу "псевдокоммунизма в путиловских  кругах".  И  вот,  как
нарочно, ему сегодня так  понравилась  девушка  именно  из  коммунистических
кругов,  которая  так  заразительно  хохочет  вместе  с  ним  его  рассказу.
Внезапное сильное чувство никак не вязалось с политикой.  И  он  впервые  за
долгие годы не знал, как себя вести. И не мог  поверить,  что  он  вез„т  ее
домой. Как любой холостяк, он, естественно, всегда имел какую-то милую особу
для утех. Это были не содержанки,  а  просто  скучающие  дамы  его  круга  и
возраста. Для этого у него была в Девятой линии  на  Васильевском  квартира.
Дома же он принимал только самых близких людей. Если там и бывали девицы  на
выдании, то с родителями или братьями. Поговаривали о его возможном браке  с
крошкой Лизи - Елизаветой Баратынской, из семьи старых аристократов, князей,
жалованных титулом не Думой и Сенатом, а самим самодержцем...  И  вот  вдруг
взять и жениться на этой юной прекрасной особе?  Ого,  что  поднялось  бы  в
свете! "Знаете,  князь  Андрэ..."  "На  Лизи?"  "Если  бы...  Представляете,
какой-то еврейский огрызок из  секс-витрины."  "Что  вы  хотите,  после  той
уличной драки от него всего можно ожидать..."
   Между тем, они обогнули Нарвские ворота. За  огнями  Путиловских  заводов
начинались   небоскр„бы   "красного   пояса   Петрограда",   жилые    районы
организованных коммунистами рабочих. Оставив позади и  справа  до  горизонта
двухмиллионные петроградские трущобы с их  кабаками,  лабазами,  синагогами,
мечетями татарской,  китайской,  еврейской  слобод,  эстакада  взлетела  над
Заливом, огибая Кронштадт с вмерзшими в л„д кораблями. Лет тридцать назад по
проекту ещ„ не князя  Владимира  Мухина,  отца  Андрея,  здесь  возвели  это
свайное  сооружение  с  надувными  элементами,  прикрывающими  Петроград  от
наводнений, не мешающее движению вод. Проект с трудом победил идиотскую идею
дамбы, которая могла погубить залив. Когда  это  осознали,  Сенат  пожаловал
Мухиным княжеский титул. Только ради того, чтобы рассказать об этом Андрей и
пров„з Марину по эстакаде. Но он  сразу  заметил,  что  девушку  очень  мало
интересовала  его  биография.  Как,  впрочем,  и  его  непостижимым  образом
перестало вдруг занимать вс„,  что  касалось  е„  прошлого.  Приближались  к
Рощино, оба вс„ более удивлялись только их общей беспричинной и  нарастающей
радости. С самого начала они смеялись невпопад то е„ невес„лому  рассказу  о
витрине, особенно с  появлением  священника,  то  его  рассказу  об  уличной
потасовке. Стоило их глазам встретиться хоть в зеркальце, они вдруг начинали
неудержимо улыбаться, а от какого-то е„ совершенно безобидного  замечания  о
чем-то  за  окном  Андрей  вдруг  стал  так  хохотать,  что   был   вынужден
припарковать машину, чтобы вытереть  сл„зы.  От  каждого  его  взгляда  лицо
девушки мгновенно освещалась застенчивой ослепительной улыбкой, при  которой
она как-то странно и мило суживала огромные глаза.
   Зачем я везу ее? - пытался князь вернуться к  действительности,  цепляясь
за новые возражения. - Мало того, что она из семьи видных  коммунистов,  она
еще и психопатка, с этим своим, как  его,  Советским  Союзом  и  Израилем...
Впрочем, почему бы не попробовать пальцеграфию... Самое время!..
   Давным-давно, когда Андрею было лет шесть, нянька-китаец начал учить  его
редкому даже в Китае искусству читать характер и мысли людей по конфигурации
и поведению пальцев. Длительная тренировка может приучить  человека  следить
за выражением своего лица, даже глаз,  но  его  всегда  выдадут  пальцы.  Их
неуловимые для неискушенного человека едва заметные движения говорили Мухину
больше, чем говорит собаке запах, непостижимый для  человеческого  существа.
По форме и движениям  пальцев  он  мог  определить  не  только  нравственный
уровень и  умственные  способности,  но  и  намерения  человека,  что  очень
помогало ему в бизнесе. Солидные партнеры любили иметь дело  именно  с  ним,
так как никакие эмоции, гневные взгляды и пятна на лице, не говоря о словах,
которые в их кругу вообще крайне редко были лишними, не могли сбить с  толку
князя Мухина. Но - и наоборот. Никакие ухищрения  и  сладкие  речи,  никакая
пьяная слеза не могла его обмануть  в  человеческом  коварстве.  Он  слыл  в
путиловских кругах незаменимым экспертом. Давным-давно,  когда  Андрею  было
лет шесть, нянька-китаец начал учить его  редкому  даже  в  Китае  искусству
читать  характер  и  мысли  людей  по  конфигурации  и  поведению   пальцев.
Длительная тренировка может приучить человека следить за  выражением  своего
лица,  даже  глаз,  но  его  всегда  выдадут  пальцы.  Их   неуловимые   для
неискушенного человека едва заметные движения говорили  Мухину  больше,  чем
говорит собаке запах, непостижимый для человеческого существа.  По  форме  и
движениям пальцев  он  мог  определить  не  только  нравственный  уровень  и
умственные способности, но и намерения человека, что очень  помогало  ему  в
бизнесе. Солидные партнеры любили иметь дело именно с ним, так  как  никакие
эмоции, гневные взгляды и пятна на лице, не говоря о словах,  которые  в  их
кругу вообще крайне редко были лишними, не могли сбить с толку князя Мухина.
Но - и наоборот. Никакие ухищрения и сладкие речи, никакая пьяная  слеза  не
могла его обмануть в человеческом коварстве. Он слыл  в  путиловских  кругах
незаменимым экспертом.
   Он бросил взгляд на нежные тонкие пальцы, лежащие на  коленях  Марины,  и
пришел в смятение - ничего  подобного  ему  не  встречалось  за  всю  жизнь,
кроме... пожалуй, собственных рук. Единство душ, характеров,  даже  будущего
угадывалось без обычного анализа. МЫСЛИ ЕЕ, ЕСТЕСТВЕННО, СВЕРКАЛИ ВОКРУГ ЕГО
БОГАТСТВА И ВОКРУГ ИХ ВОЗМОЖНОГО БРАЧНОГО СОЮЗА, НО В НИХ ПРЕОБЛАДАЛ ИНТЕРЕС
К  НЕМУ  ЛИЧНО,  А  НЕ  НАОБОРОТ.   Более   естественным   было   бы   прямо
противоположное отношение, думал он, проникаясь к своей спутнице  не  только
все большей нежностью, но и уважением. Не было и тени  классовой  зависти  и
злобы, что, кстати его и  не  очень  удивило  бы  в  дочери  вождя.  Тот  же
незванный вес„лый русский чертик "а,  будь  что  будет,  лишь  бы  хорошо  и
интересно", что однажды послал его в тот нелепый пикет, нагло впрыгнул в его
сознание. "Я женюсь на ней, - решил он. - Немедленно делаю предложение, она,
безусловно соглашается, а там - по волнам единой судьбы Марины для Андрея  и
Андрея для Марины! Пусть говорят что хотят.  Кстати,  старый  серцеед  князь
Владимир безусловно одобрит его выбор именно такой красавицы, кем бы она  ни
оказалась на самом деле. Русские женщины давно  считались  в  мире  эталоном
красоты, десятки лет побеждали на конкурсах, но эта девушка уже казалась ему
непревзод„нной. Не зря эстет Лейканд именно е„ выбрал для "полотна века".  А
всякие  эти   политические   психозы...Исправим,   вылечим,   перевоспитаем,
облагородим..."
   Что же это со мной? - думала и Марина,  не  менее  его  удивляясь  своему
поведению. - Так гордилась своей сдержанностью и благоразумием и вот еду так
сразу к совершенно незнакомому мужчине...
   Впрочем, у нее было больше оснований  для  эйфории.  В  последнее  время,
после внезапного перехода  от  нищенского  существования  к  жизни  среднего
класса, она почувствовала, что уже хочет ИМЕТЬ ВС‚! Возвращаясь домой  после
своей неестественной работы среди вечно мокрого снега в воздухе, на земле  и
на стенах, спеша по полутемной лестнице  к  скрежещущим  поездам  необъятной
петроградской подземки с ее полутора тысячами станций и сотнями  линий,  она
мечтала,  как  она   вылетит   из   туннеля   на   Невский   в   двухместном
кабриолете-"путятине" или "линкольне", но не  к  Гостиному  двору,  где  она
покупает сегодня, а к Пассажу напротив, где покупают  ОНИ.  И  как  все,  ну
решительно все, увидев  ее  развевающиеся  волосы  и  шарф,  остановятся  со
словами: "какая она все-таки красавица!.." Как на плечах ее вспыхнет меховое
манто, которого и не видели в  магазине  милейшего  Гоги  Шелкадзе,  и  она,
примерив его  не  нагая  на  витрине,  а  перед  восхищенными  приказчиками,
небрежно бр