ем  спиралями.  Еще   убедительней.   Но   и   безмозглых   еврейских
экстремистов из бело-голубых, мы тоже изредка вешаем. Сами же красные нам их
сдают. Даром, серебрянников даже не просят. Вот и  вас...  окажись  вы  моим
подданым и замахнись на корону в пользу ацмаута, я бы повесил - во  спасение
всех этих детишек. Ни одна идея не опаснее евреям, чем сионизм. Даже фашизм,
который мы тоже за
   давили в зародыше, даже большевизм, который задавили в зародыше вы!.."
   В поместье их уже ждали.  Прилично  одетые  милые  дамы  чинно  пили  чай
по-английски за белым столиком на веранде. Марина расцеловалась с  Джекки  и
Мэгги,  веселый  таксист-араб  проводил   искателей   приключений   в   свой
"мерседес", генерал многозначительно сказал  Фридману,  крепко  пожимая  ему
руку: "Если бы все евреи были бы похожи на вас, я бы, пожалуй,  рекомендовал
палате лордов отдать  вам  Палестину.  Лучше  союзника  для  короны  в  этом
нефтяном углу и быть не могло бы. Но они на вас не похожи. И сами таких  как
вы тут не потерпят. Так что  оставьте  сионизм  грядущим  покленьям,  мистер
Фридман. Поверьте, я живу с евреями дружно, но я их не уважаю. Пустая нация.
Как женщина для всеобщего потребления. Для себя вы никогда не сделаете того,
что для презренных гоев..."
   "Таксист, скорее всего, агент губернатора, -  шепнул  Фридман  Мухину.  -
Проще было согласиться всюду ездить с его человеком, хоть явно  было  бы.  А
там как-нибудь улизнули бы. Зато теперь вся его агентура будет нас вести  по
Хайфе до самой конверсии." "А ваши?  -  спросил  Мухин.  -  Унас  с  Мариной
никаких документов, даже фальшивых." "Я  имел  разговор  о  вашем  возможном
появлении в нашем измерении. И намерен сразу же позвонить знакомому генералу
и открыться. Если поверит, будем разговаривать. А если нет - по таблетке - и
к родному Джеферсону..." Такси  мчало  их  на  север  по  извилистой  горной
дороге. Под ними была заболоченная приморская равнина с  редкими  деревнями,
киббуцами и поселками.  Вдоль  дороги  пасли  все  тех  же  черных  коз,  но
попадались довольно обширные и приличные еврейские  поселения  с  неизменной
башней с вооруженным  пулеметом  охранником  посредине.  "Хома-у-мигдаль"  -
сказал Фридман. - Стена и башня. Иначе англичане не регистрируют  поселение.
И иначе всех арабы вырежут при первом же набеге." "А нас арабы  не  вырежут,
надеюсь? - тревожно оглянулась Марина по сторонам. - А  то  с  меня  хватает
вашего Ленинграда..." "Нас? Не исключено, хотя  я  надеюсь,  что  при  ТАКОМ
губернаторе бандитов тут немного. С другой стороны, здесь даже опаснее,  чем
в Ленинграде... У них тоже спирали имеются. Впрочем, я почти уверен, что наш
водитель - шпион генерала все-таки... А раз так, он знает куда тут можно,  а
куда нельзя ездить. И кому." "Андрей, я, конечно понимаю, что ты  чувствуешь
себя сейчас Гленарваном в поисках капитана  Гранта,  но  мне  страшно.  И  я
все-таки опять хочу домой..." " Мы почти у цели, дорогая, хотя так  медленно
ездить я просто не умею." "Хайфа",  -  водитель  показал  пальцем  на  белую
ветряную мельницу на склоне горы, за  которой  появился  серый  Кармелитский
монастырь. По железной дороге двигался битком набитый разношерстной публикой
расхристанный поезд с примитивным тепловозом. Под пустыр„м за рельсами шумел
прибой. Вдоль дороги  и  моря  были  видны  несколько  двухэтажных  строений
мавританского вида с пальмами вокруг и обширными жилыми к
   рышами. Христианская церковь возвещала о себе слабым звоном единственного
небольшого колокола. По шоссе  промчался  в  пыли  допотопный  переполненный
автобус. Люди сидели прямо в про„мах его дверей  и  громоздились  на  заднем
бампере. Автомобили двигались по двум полосам рывками,  беспрерывно  сигналя
друг другу. Сам город отсюда едва  угадывался  немногочисленными  строениями
вдоль моря и по склону горы. В  основном  это  были  одно-двухэтажные  виллы
среди зелени густых садов и вееров бесчисленных пальм. "Вот мы  и  проверим,
шпион ли он..." - Фридман обратился  к  водителю  на  иврите.  Тот  послушно
свернул с дороги к морю и, перевалив через едва  заметные  в  грязи  рельсы,
остановился над морем у откоса на пустынном берегу. Получив  русские  рубли,
он почтительно  поклонился  и  исчез  в  облаке  собственного  сизого  дыма.
"Оказался обыкновенным таксистом, - весело сказал  Арон.  -  Переодевайтесь,
принимайте таблетки.  Мы  переходим  снова  в  наше  измерение.  И  -  добро
пожаловать в Израиль!" "Что-то мне боязно, - сказала  Марина,  глядя  то  на
таблетку,  то  мужчин.  -  А  вдруг  опять  какой-нибудь  с  золотой  фиксой
пристанет... И евреев после всего, что понарассказал губернатор,  я  боюсь."
"По коням, - усмехнулся Мухин и принял  таблетку.  -  Ого!  Такого...  Арон,
простите, где мы, в нашем измерении или в вашем? ЭТО ТА ЖЕ ПАЛЕСТИНА?!" "Это
не Палестина, - со  слезами  гордости  на  глазах  ответил  Фридман.  -  ЭТО
ИЗРАИЛЬ! СУВЕРЕННОЕ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО..." Все трое ошеломленно стояли на
том же пустыре, прижатом к морю узким асфальтовым шоссе. По железной  дороге
промчался, сверкая  на  ярком  солнце  зеркальными  стеклами,  такой  поезд,
которому позавидовал бы  и  мухинский  Петроград.  За  огражденным  изящными
решетками полотном простиралась широкая автострада, по которой неслись сотни
современных машин. За тем же монастырем на горе раскинулся огромный  сияющий
город. То же море плескалось у их ног, но был совершенно иной воздух, словно
напоенный радостью. Скорее всего, им просто передалось настроение совершенно
счастливого возвращением НА РОДИНУ Арона. "Вы бы еще увидели НАШ Те
   ль-Авив, - восторженно сказал он. - А теперь прошу вас ко мне в гости.  Я
живу  совсем  рядом.  Пройдемся  по  набережной.  Нам  повезло  -  конверсия
произошла незаметно. Теперь надо обращать на себя поменьше внимания. Хотя  с
вами это вряд ли удастся..." Он оказался  прав.  Как  только  они  вышли  на
оживленную   набережную,   заполенную   нарядной   толпой    с    детишками,
велосипедистами,  собаками,  роликобежцами,  на  Марину   немедленно   стали
оглядываться практически все мужчины - от подростков до степенных  стариков,
сидящих  на  многочисленных  скамейках  со  своими  ухоженными,  совсем   не
ленинградскими  старушками.  Но  внимание   было   ненавязчивое   и   крайне
благожелательное. Со всех сторон сияли белозубые улыбки  красивых  загорелых
парней. "Господи, Арончик, - впервые обратилась так к Фридману Марина и даже
прижалась к нему, - неужели все это ЕВРЕИ? Какой красивый народ!"  "Ну...  я
бы не сказал. Но то, что добрый и уж,  во  всяком  случае,  неагрессивный  -
ручаюсь." Море ласково накатывалось  на  черные  скалы,  окаймлявшие  чистую
ухоженную набережную с пустыми кафе и стоящими на улице  столиками.  "Ницца,
Ницца, - повторял Мухин, на  которого,  кстати  оборачивались  женщины  всех
возрастов, провожая взглядами статную пару иностранцав с каким-то олимом.  -
Вот бы, Арон, сюда этого генерал-губернатора, а? Да, таким  евреям  и  я  бы
доверил любую нашу  колонию..."  "Вот  и  спаси  нас,  Андрей,  -  помрачнел
Фридман. - Все это великолепие - предмет звериной зависти соседей, еще более
нищих, чем те, что мы только что видели в Палестине  вашего  измерения.  Мой
народ  выстрадал  эту  страну.  Но  ей   угрожает   смертельная   опасность,
Андрюша..." Марина не могла поверить своим  глазам.  Когда-то  она  с  отцом
часто бывала в разных петроградских гетто, включая еврейское. Те евреи  были
российские граждане, но они были в России в гостях, а эти были у себя  дома,
как французы в Париже. Вечные бродяги, вечные нежелательные иностранцы, даже
великий Лейканд всегда о себе именно так выражался, были  тут  своими  среди
своих, у себя на родине, не пархатые жиды, а свободные евреи  в  независимой
еврейской стра
   не... И плевать им было даже и на таких роскошных иностранцев, как она со
своим  породистым  статным  мужем.  Элегантные  израильские  полицейские  на
тенистой фантастически прекрасной  улице,  украшенной  бесчисленными  яркими
короткими пальмами в тени  пальм  огромных,  лужайками  и  богатыми  домами,
самозабвенно ругались НА  ДРЕВНЕЕВРЕЙСКОМ  ЯЗЫКЕ  на  всю  улицу  с  пожилым
нарушителем в шортах  на  волосатых  ногах,  ругались  со  знакомыми  ей  по
посещениям гетто еврейскими интонациями  и  жестами,  не  стесняясь  каждого
национального движения, как стеснялся Лейканд, "выдавливая по капле из  себя
жида". Эти все были у себя дома... "По-моему, Арону за них стыдно, - ш„потом
сказала вдруг Марина мужу. - Смотри, какое у него лицо... Он  же  их  просто
ненавидит... Так Матвеев на Фридмана смотрел бы..." "Не выдумывай!  -  начал
было князь. - Кто же тогда патриот еврейства, если не доктор Фридман!.."  Но
тут взгляд его привычно упал  на  беззащитно  обнаж„нные  пальцы  (и  мысли)
Арона. Н-да, с неприязнью подумал он, а уже не прав  ли  генерал-губернатор:
все они искренне обожают сво„ еврейство, в данном случае, свой  Израиль,  но
патологически ненавидят в себе и в других реального еврея...
   В просторной уютно обставленной  квартире  окнами  на  сверкающее  белыми
барашками море гостей встретили почти со страхом. Миловидная  жена  Фридмана
Жанна и его светловолосая  изящная  дочь  Кира,  только  что  вернувшаяся  с
суточного  дежурства  в  госпитале,  прямо  метались,  приготавливая   обед.
Конечно, отец, которого обе  они  заслуженно  считали  гением,  неоднократно
отлучался в другое измерение, много им рассказывал,  показывал  удивительные
фотографии и видеофильмы, но представить такое  вещественное  доказательство
существоания ТОГО МИРА!.. Конечно, Киру смущало, что она чуть  не  по  плечо
великолепной Марине, что она никогда не  видела  такого  чистого  и  свежего
лица, как у этой юной женщины ОТТУДА. Тем более она не могла не  задерживать
взгляда на белокуром синеглазом великане Андрее. Но ещ„ более е„ поразил сам
факт присутсвия не на экране сериала из жизни прошлого века, а наяву, да еще
в их современной квартире человека, который  представился  небрежно:  "Князь
Андрей Мухин. Княгиня Марина Мухина. Прошу любить  и  жаловать."  И  -  руку
поцеловал, сначала матери, потом ей, Кире. Живой князь...
   Обед  оказался  на  редкость  вкусным.  Арон  иронически  спросил  насч„т
заготовленных впрок в Рощине продуктов на случай несъедобной пищи в Израиле.
Марина только замахала руками с набитым ртом. Она едва успевала спрашивать у
Жанны: "А это что? Я хочу. А  это?  Я  это  хочу..."  Понравились  гостям  и
израильские  вина,  еще  лучше  "всемирно  признанных  жидовских  напитков",
которыми так гордился их предыдущий  радушный  хозяин  -  генерал-губернатор
подмандатной Палестины. Жанна и Кира слушали  о  н„м  с  замиранием  сердца.
"Папа, а ты их сюда случайно не впустишь? С их спиралями?.."  "Пока  спирали
нам пригодились в другом месте, - ответил Арон и рассказал жене и дочери  об
их  приключениях  в  Ленинграде  -  Санкт-Петербурге.  "Ужас-то   какой!   -
воскликнуля Кира. - Даже представить страшно, что бы  они  с  вами  сделали,
Мариночка, с такой... По российским программам без  конца  такие  жестокости
показывают! Господи, чего вы  избежали...  Если  бы  только  насиловали  или
убили, а то ведь..." "Кира,  -  остановил  ее  отец.  -  Хватит.  Давайте-ка
посмотрим новости из России, хотите?" "А можно? - обрадовалась Марина.  -  С
удовольствием." Они расселись у телевизора  в  т„мном  салоне.  Бесчисленные
государственные мужи современной демократической  постбольшевистской  России
говорили  с  умным  видом  такую  чушь,  и  такие  у  них  при   этом   были
дегенеративные рожи, что Мухин пришел еще  в  больший  ужас,  чем  при  виде
ленингадцев.  "Страна  навеки  искалечена,  -  тихо  сказал,   заметив   его
состояние, Арон. - Ей помогать уже  бесполезно.  ЭТИ  еще  хуже  откровенных
коммунистов. После неумелой мимикрии. Стоп, да ведь это... это как  раз  про
нас! Смотрите!" "Сенсация дня, - сказал взволнованный диктор, которого в СШР
и близко с такой физиономией к экрану не подпустили  бы.  -  Инопланетяне  в
Петербурге. Побоище у Финляндского вокзала. Репортаж нашей съ„мочной группы,
случайно оказавшейся как раз на месте  происшествия.  И  события  совершенно
ошеломляющего. Впрочем, смотрите сами.  Сегодня  утром  группа  криминальных
элементов попыталась ограбить троих иностранцев, среди которых была  женщина
удивительной к
   расоты." На экране крупным  планом  было  искаженное  ужасом  бледное  до
синевы  лицо   Марины   с   судорожно   суживающимися   огромными   глазами,
устремленными в  какое-то  серое  морщинистое  ухмыляющееся  лицо  фиксатого
главаря, впившегося в нее жадным шарящим взглядом. Ничего  себе,  красавица,
могла себе позволить  подумать  СЕЙЧАС  Марина.  "Нашим  операторам  удалось
отснять уникальные кадры в Санкт-Петербурге у  Финляндского  вокзала.  Я  бы
сказал, кадры сенсации века!.. Как вы видите, бандиты профессионально лишают
иностранцев-мужчин всякой возможности защитить свою  женщину,  которой  явно
грозит похищение с самыми непредсказуемыми последствиями.  Видите,  они  уже
подгоняют микроавтобус. И тут, внимание! Из-под галстука  одного  из  мужчин
вылетает фиолетовое пламя, напоминающее оружие из  голливудской  фантастики,
прямо мгновенно сжигающее голову бандита... Наш  корресподент  вынужден  был
упасть на землю, прямо в снег,  чтобы  избежать  случайной  пули  или  этого
жуткого луча, а потому мы не покажем вам, как неизвестные -  оба  мужчины  и
женщина - сожгли остальных, всех шестерых. Вот  как  выглядели  трупы  после
применения фиолетового луча, а это все, что осталось от автобуса. Но главная
сенсация впереди. Смотрите,  смотрите!  Они  что-то  лихорадочно  глотают  и
исчезают - растворяются в воздухе!! Это не коллаж, это хроникальные  съемки!
Впервые вы видели посланцев других миров! Иного объяснения просто и быть  не
может! И теперь мы знаем, на что они способны. Прокомментировать  события  у
Финляндского вокзала мы попросили известного уфолога..."
   "Больше ты туда не поедешь! -  закричала  Жанна,  едва  живая  от  ужаса,
обнимая и целуя мужа. - Хватит! Они же вас чуть не убили. Секунда - и пуля в
живот..." "Папка, ты не просто гений, ты герой! - восторженно кричала  Кира,
обнимая Арона с  другой  стороны.  Ты  же  по  ним  тоже  стрелял?"  "А  что
оставалось делать? У них у всех наверняка были пистолеты!" "А я? - обиделась
Марина. - Я тоже стреляла. Жаль только, что этого фиксатого убил  Андрей,  а
не я! Даже не передать, что у него было в глазах... Вы не представляете, что
за взгляд!.. Всю жизнь будет мне сниться. Ну и подонок! А  полиция!  Я  сама
видела, как полицейский, улыбаясь, пропустил этот микроавтобус, который  шел
явно за мной, даже прохожим приказывал посторониться..." ***
   Дело плохо, - говорил Арон Андрею, когда они шли по вечерней  Набережной,
наслаждаясь шумом черного в ночи прибоя с белыми  барашками.  -  Теперь  нас
легко опознать. Одна надежда - израильтяне русские программы не  смотрят,  а
уж с олимами мы общий язык найдем, если кто-то  пристанет..."  "Израильтяне?
Олимы? - удивился Мухин. - Я так понимал,  что  вы  все  тут  один  народ  -
израильтяне? Выходит наши жиды и в Израиле - жиды?" "Почти, но другой родины
у нас нет. Нашу прежнюю страну ты уже видел. Ты бы предпочел ее Израилю? Вот
видишь. Тем более. что это деление -  только  на  эмоциональном  уровне.  Мы
фактически - равноправные русскоязычные израильтяне." "Вот и я только что об
этом спрашивала у Жанночки и Кирочки... - сказала догнавшая их  с  женщинами
Марина. - Господи, как мне нравится, что вы тут все на  "ты",  по  именам  и
имена произносите так ласково... Так вот я услышала  последнюю  твою  фразу,
Арон-чик, о русскоязычных. Такое впечатление, во  всяком  случае,  здесь  на
Набережной, что русских  чуть  не  половина.  Сплошной  русский  говор,  без
акцента. Откуда они все здесь?" "Сейчас я вам  все  расскажу,  Мариночка,  -
заторопилась Кира. - А мужчины пусть следят,  чтобы  вас  никто  не  опознал
после передачи. Конечно, вам в Израиле похищение не  грозит,  но  лучше  без
приключений. Завтра на пляж поедем, это и будут сильные ощущения - купание в
море в декабре,  как  вам  такой  парадокс?  Так  вот.  Мы  все  родились  в
Ленинграде и жили там до..."
   "А как же ты представишь  меня  своим  высоким  израильским  военным?"  -
продолжал между тем Мухин. "Так и представлю.  Я  вчера  ухитрился  записать
этот эпизод у Финляндского вокзала на  видео.  Открою  карты,  иначе  вообще
говорить не будут." "А нам с Мариной не грозит, скажем, интернирование и так
далее?.." "Таблетка всегда при вас.  Кроме  того,  я  вам  дал  по  капсуле.
Достаточно ее раскусить - и вы у генерала Джеферсона. То-то  он  обрадуется,
небось уже обыскался, бедняга," - захохотал Арон. На них даже не оглянулись.
Тут все вели себя так раскованно, как Мухин не видел никогда и нигде, даже в
Северо-американских штатах, где публика удивительно напоминала  израильскую.
Им всем больше бы пристало общаться по-английски, подумал он, чем  по-русски
или на этом, как его, иврите. Он давно не  получал  такого  удовольствия  от
прогулки по заграничному городу. ***
   Лейканд избегал давать интервью, что было совершенно на него  не  похоже.
Успех был ошеломляющим даже для "русского Рембрандта". Обе представленные им
на всемирную выставку "Живопись века. Париж  1999"  разделили  первое-второе
место.  Если  картина,  названная  "Свобода  выбора"  привела  к  тому,  что
изображенная на  ней  нагой  юная  княгиня  Мухина  тотчас  была  коронована
"женщиной века", то  название  другого  портрета  "Свобода  зла"  вызвала  у
Матвеева-натурщика  такое  бешенство,  что  французская  полиция  предложила
Вячеславу Абрамовичу телохранителей. Заказы сыпались со всех  сторон.  Барон
Шустер не успевал отбиваться от  предложений  титулированных  особ  женского
пола позировать нагими великому Лейканду. В Европе начался какой-то  психоз.
Нудисты объявили, что их идеология - судьба наступающего века. Прошло  сразу
несколько нудистских свадеб, прошли  даже  нудистские  похороны...  Все  это
смаковалось  бесчисленными  "лейкандоведами",  но  не  интересовало   живого
классика. Он весь был  под  гипнозом  задуманной  тогда  в  студии  картины.
Бесчисленные варианты,  эскизы,  потрясающие  находки  в  деталях  буквально
сводили его с ума. Шустер продал Лувру "Свободу выбора" за десять  миллионов
золотых рублей, а Русскому музею за два миллиона - "Свободу зла." Коммунисты
объявили Лейканда вечным почетным членом антифашистского комитета их партии.
А он думал только о том, каким бы чудом можно было  вернуть  Марину  в  свою
студию и сделать соисполнительницей его замыслов, в которых он не  признался
пока даже барону.
   "Найди себе  другую  натурщицу,  Славуле,  -  говорила  ему  на  идиш  по
видеотелефону любимая бабушка из Житомира, единственный в  мире  человек,  с
которым Лейканд был совершенно откровенен  и  всегда  делился  замыслами.  -
Зачем тебе эта  гойка  из  пасмурного  Петрограда.  Приезжай  сюда  на  твою
прекрасную родину, в нашу еврейскую солнечную Малороссию. Проедь по  городам
и местечкам, где живут десять  миллинов  евреев.  И  ты  найдешь  для  своих
нечестивых замыслов такую белую и пышную ашейне мейделе, что  твоя  северная
красавица просто умрет от зависти к ней прямо перед твоей картиной..." Но не
помогала  и  бабушка.  Не  привлекала  поездка  в   миллионный   Житомир   и
двухмиллионный Гомель в поисках красавицы-натурщицы, согласной на  все  ради
появления на полотне Лейканда. Он  отказался  даже  от  презентации  картин,
проводил время в винных подвалах Парижа. И  вино  тоже  не  помогало.  Зачем
вообще надо было е„ знакомить е„ с Мухиным? Он без конца  прокручивал  он  в
мозгу сцену в ресторане и воображал, как Марина могла стать его содержанкой,
рабыней, готовой позировать в любой картине, лишь бы он  платил  ей  больше,
чем  Гоги  Шелкадзе.  Теперь  она  -  княгиня,  сов