ыли его люди. Бело-голубые националисты. Вы  же  помните,  он
мне с самого начала не понравился!" "Ваше превосходительство, - тихо  сказал
Мухин. - Успокойтесь. Мистер Фридман ни в чем не виноват.  А  я  нипочем  не
отличу вашего еврея от вашего араба.  Вот  вы  можете  отличить  чеченца  от
осетина? Даже я не могу, хотя и тот и другой - жители Кавказа. И с любым  из
них лучше на этом русском вроде бы Кавказе не встречаться  на  узкой  горной
тропе. А вам за все спасибо. Дела мои в Палестине закончены. Найд„те доктора
Фридмана  -  помогите  добраться  до  Петрограда.  Позвольте  ручку,  миссис
Джеферсон. И вы мисс. Честь имею, генерал."  "Нет  уж,  нет.  Никаких  такси
больше. Я сам отвезу вас на базу, - генерал поправил  жесткие  рыжие  усы  и
добавил: - Прошу, господа, в мою машину."
   Мухин закрыл окна авиетки,  морщась  и  крутя  головой  отгоняя  недобрые
воспоминания, постучал по клавишам и откинулся на сидение рядом с  вжавшейся
в его плечо Мариной. "Прости меня, дорогая. Наш медовый месяц  мы  продолжим
только в цивилизованных странах,  обещаю..."  Она  молча  крепко  поцеловала
мужа. Авиетка, оставив на земле стремительно уменьшающегося генерала,  потом
Тель-Авив, потом Палестину, вышла в космос и понеслась на север.
   Через час, приняв ванну,  Мухины  вкусно  обедали  у  камина.  За  окнами
кружила балтийская сырая декабрьская  метель.  Сияла  огнями  рождественская
елка. "По-моему, - тихо сказала мужу в ухо Марина, - нам как раз пора  во-он
туда," - она показала на спальню и медленно,  как  шубу  на  витрине,  сняла
купальный халат...
   "Что это ты без конца смеешься? - спросил он, когда они в  очередной  раз
обессиленно откинулись на подушки. - Заметно нарушение прически?"  "Да  нет,
просто как раз в самый интересный момент  ты  вдруг  мне  то  лоб,  то  руку
заденешь,  я,  естественно,  дергаюсь,  а  ты  так  неправильно   мило   это
воспринимаешь, что мне жаль, что на мне только две ранки." "Это поправимо, -
серьезно сказал Мухин. - Знаешь, в начале века был такой  остроумный  журнал
"Сатирикон." И вот начинающая поэтесса пишет туда  стихи:  "Я  хочу  мучений
беспощадных, я хочу... каких-то там побоев, я хочу когтей на теле жадных..."
"Напечатали?" "Нет, но зато пригласили: приходите в редакцию - что сможем  -
сделаем!.." Марина звонко хохотала прямо ему в лицо, перебирая волосы  около
вырванной пряди.
   Потом лицо ее как-то сразу, что всегда неприятно удивляло  Мухина,  вдруг
помрачнело: "Андрей, а что теперь они сделают с Ароном?" "Он-то при чем,  он
был в Хайфе, пока мы отбивались от погромщиков в Иерусалиме. И мы  поступили
правильно! Весь цивилизованный всегда мир физически  уничтожал  погромщиков.
Иного  пути  их  обуздания  нет.  И  наша  русская  полиция  перевоспитывала
наследственных погромщиков в Малороссии именно пулеметами. Да  у  нас  и  не
было выбора. Не мог же я отдать тебя им на растерзание и самому отдаться  на
их волю! Хорошо хоть, что они сразу отпрянули от нас,  и  я  задел  спиралью
одного-двух, что были с поднятыми камнями, а не десяток, как в  Ленинграде."
"Я вообще ничего до сих пор понять не могу. Ну, нарушили мы какие-то границы
и обычаи. Объясните. Оштрафуйте, наконец. Мы же не  дикари.  Извинились  бы,
заплатили и уехали. А нас за это едва не убили. И кто -  религиозные  евреи!
Да их у нас в петроградском еврейском квартале тысяч двести. Мы  с  папой  к
ним дважды ездили.  Такие,  знаешь,  интересные  люди.  Ученые,  сдержанные,
умные, вполне достойные." "Я дважды был в музее Пикассо в Париже, -  заметил
Мухин. - А жил маэстро в еврейском квартале. Та же нелепая черная  одежда  у
всех не улицах, те же пейсы, но тамошних жителей и вообразить  невозможно  в
роли погромщиков. Бред какой-то -  пришлось  убивать  тех,  кого  я  приехал
защищать..."  "И,  главное,  защитил,  -  поцеловала  его  Марина  и   снова
захохотала: - А теперь,  защищайтесь  вы,  сударь.  Да,  где,  кстати,  ваша
шпага?.. Что-то я ее давно не видела и в руках не держала. Уж не струсили ли
вы? Кто вам дал команду "шпагу в ножны"? Во всяком случае, не я! От меня  вы
такого не дождетесь! Поединок продолжается. Сегодня  я  определяю,  когда  и
кому быть  поверженным,  сударь!"  "Охотно  принимаю  ваш  вызов,  сударыня.
Залогом является моя обнаженная шпага." "Я в восторге, князь. Ваша шпага вам
к лицу, я ее просто обожаю... твою эту... шпагу, дорогой..." ***
   "Какой  ужас!!  -  повторяла  Жанна,  сжав  виски.  -  Арон,  нас  теперь
арестуют?" На экране без конца повторяли сцены странного  эпизода  на  шоссе
Бар-Илан. О Мухине  не  было  сказано  ни  слова.  Упирали  на  идентичность
ситуаций в Иерусалиме и в Санкт-Петербурге: какие-то не то иностранцы, не то
вообще инопланетяне применили какие-то  спирали  против  хулиганов,  защищая
свою жизнь. Акцента на сходство внешности инопланетян не  было.  Израильские
СМИ почти откровенно злорадствовали. Полиция сбилась с ног, разыскивая  тех,
кто сидел в разбитой ортодоксами машине и тяжело ранил  двоих  экстремистов.
Газеты высказывали опасения, что стрелявшие были убиты, а х трупы  спрятаны.
Ведь чтобы уйти после такого живыми надо было перебить чуть не весь квартал!
Свидетели же в черных шляпах растерянно уверяли, что преступники (иначе  они
Мухиных и не называли) словно растворились в воздухе внутри машины.
   Как хорошо, что я снабдил их капсулой, думал Фридман  с  тревогой  ожидая
звонка от следователей. Но позвонил  только  их  недавний  гость  -  молодой
генерал Бени. Он явно был доволен вторым боем Мухина на святой  земле  много
даже больше, чем первым. Он просил Фридманов не беспокоиться.  Все  улажено,
пейсатые  получили  по  заслугам.  Улица   Бар-Илан   отныне   открыта   для
круглосуточного и круглогодичного движения, кроме Йом Кипур -  Судного  дня.
"Вам отправлен чек, доктор Фридман, - важно сказал генерал,  -  чтобы  вы  с
семь„й  поскорее  посетили  Мухина  в  Петрограде  и  извинились  от   имени
Правительства Израиля. Вам заказать билет до Санкт-Петербурга?"  "Нет!  -  в
один голос крикнули Арон и Жанна. - Только не через  Петербург!"  "Тогда  до
Парижа?"
   Жанна и Кира пришли в восторг. Арон связался с Лейкандом,  и  тот  охотно
взялся  через  барона  Шустера  подготовить   все   необходимые   документы.
"Остановитесь у  меня,  -  любезно  предложил  художник.  -  Я  сам  с  вами
отправлюсь в Петроград. Вы даже не представляете, какие важные дела меня там
ждут..." ***
   Эйфелева башня на фоне ночного неба Парижа казалась  раскаленной  добела.
Эффект достигался умелой подсветкой и металлическим характером удивительного
символа Франции. Жанна и Кира стояли на фоне башни, позируя  Арону,  который
приседал  на  снег  с  видеокамерой,  чтобы  вошла  вся  башня.  За  спинами
израильтянок искрилась  Сена,  по  которой  спешил  ослепительно  освещенный
речной туристический теплоход. Третий день они до полного изнеможения ходили
по великому городу, не торопясь в ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ Париж, настолько невообразимо
хорош был для них этот город. После Хайфы и Израиля в целом Париж и  Франция
были как бы возвращением в  милый  Ленинград  их  молодости,  до  всех  этих
застоев, прозрений, перестроек, гласностей и свободы зла, вытолкнувшей их  с
родины в эмиграцию. Здесь, как когда-то в Москве, все чувствовали себя дома.
Предстоящей встречи с Мухиными  Фридманы  побаивались  после  гнусной  сцены
погрома, в которой их благородные друзья чуть  не  погибли.  Причем  от  рук
евреев... Арон оттягивал как мог звонок Андрею и Марине. Кто знает, как  они
восприняли такое еврейское предательство? Как можно в принципе им объяснить,
что фанатизм не имеет национальности, что дикие  аятоллы  Ирана  -  двойники
израильских мракобесов от религии:  дай  последним  волю  -  будут  забивать
камнями влюбленных, в строгом соответствии со своими догмами...
   Лучше ни  о  чем  не  думать.  Париж  прямо  создан  для  этого.  Тут  не
вспоминается никакая родина - он просто не терпит конкуренции. Любовь Парижа
ко всем его посетителями без  взаимности  просто  немыслима.  Каждая  улица,
площадь, сквер, собор, парк, набережная, мост заставляли замирать всех троих
от восторга.  Но  надо  было  произвести  конверсию  в  ТОТ  Париж,  звонить
Лейканду. Надо было отвечать за мерзости своих соплеменников, чем  всю  свою
историю вынуждены были заниматься лучшие из евреев...
   Вячеслав Абрамович встретил их у точно такой же Мулен Руж, от которой они
несколько минут назад поднялись по  узким  улицам  к  безлюдным  зарослям  у
фуникулера для незаметной конверсии и к которой еще  через  несколько  минут
тем же путем спустились с Монмартра. Художник вез их по СВОЕМУ  Парижу,  еще
более прекрасному, но как-то  совсем  не  такому  родному,  как  только  что
оставленный. И здесь были Нотр Дам  и  Эйфелева  башня,  Елисейские  поля  с
арками у входа и выхода, но исчез какой-то  шарм.  И  на  Киру,  таявшую  во
всеобщем внимании молодых парижан до сублимации, здесь решительно  никто  не
обращал внимания. И Лейканд  Жанне  ужасно  не  понравился.  "Совершеннейший
жид", - шепнула  она  мужу,  когда  художник  принимал  их  с  присущей  ему
оскорбительной небрежностью в своем небольшом старинном замке.  На  Киру  он
вообще едва взглянул, Жанне  поцеловал  руку  почти  брезгливо,  обед  велел
подать в комнаты, которые выделил Фридманам, пока сам весело и шумно  обедал
со СВОИМИ ГОСТЯМИ в просторной гостиной.  Разговаривал  он  с  израильтянами
как-то вполоборота, старясь не смотреть на них и не приближаться  к  их,  по
его мнению, смрадному дыханию. "А что если и  Мухины  так  нас  встретят?  -
шепнула Арону на ухо пораж„нная Жанна. - У  него  больше  оснований  нас  не
любить..."  Впрочем,  откровенное  хамство  не  помешало  Лейканду  искренне
удивиться, что гости наотрез отказались задержаться в его Париже и попросили
как можно быстрее выполнить необходимые формальности, как он обещал, для  их
легализации в новом мире.  Лейканд  холодно  кивнул,  тотчас  вызвал  барона
Шустера. Так  же  брезгливо  морщась,  тот  вручил  Фридманам  их  фальшивые
российские паспорта ("Лучше настоящих" - успокоил он Жанну) и тут  же  повез
Лейканда и израильтян на один из бесчисленных парижских аэровокзалов.  Здесь
они, проведя карточкой у входа, просто сели в кресла в просторном  "вагоне",
как  назвала  его  Жанна.  Но  это  все-таки  был  самолет,  потому  что  он
стремительно вертикально поднялся,  как  давешняя  авиетка,  чуть  ли  не  в
космос, ускорился, замедлился, пробыв в пол„те минут двадцать, чтобы так  же
стремитель
   но и плавно опуститься во дворе Адмиралтейства.
   Около Медного всадник Кира  обалдело  смотрела  на  удивительным  образом
подсвеченный Исаакиевский собор, когда на нее жарко налетела Марина,  одетая
в роскошное меховое манто, сползающее от  волнения  с  е„  обнаженных  плеч.
Обдавая всех троих своим душистым дыханием и заливаясь счастливыми  слезами,
она обнимала и целовала их. Андрей целовал руки дам элегантно,  как  истиный
князь, а Фридмана даже троекратно по-русски расцеловал. И только после этого
чета Мухиных обратилась к  побелевшему  от  гнева  Лейканду,  лицо  которого
мгновенно приобрело цвет его шевелюры, когда Марина удостоила и его  поцелуя
в щеку. Художник категорически отказался ехать в Рощино и тут же  укатил  на
поданном к его приезду "бюике" с совершенно надутой физиономией.
 
                                                              *** 
   Петроград заиграл за окнами "путятина" своими уносящимися  назад  прямыми
строгими проспектами и улицами,  поражая  гостей  чистотой  и  ухоженностью,
которой  мог  позавидовать  даже   и   только   что   оставленный   "второй"
респектабельный Париж. Фридманы и узнавали не узнавали  родной  город.  Было
удивительно много явно старинных, но им совершенно  не  знакомых  соборов  и
церквей, появились совершенно  им  неведомые  огромные  парки  и  просторные
площади. Не было общественного транспорта, всех этих  просторных  и  длинных
ленинградских трамваев и синих спаренных троллейбусов. Было непривычно  мало
людей на улицах. Машина нырнула в туннель под Большой Невой  вместо  проезда
по мосту, который они знали под именем революционного лейтенанта, пронеслась
через Малую Неву над  т„мной  с  паром  водой  и  совершенно  ленинградскими
уточками, но по незнакомому им широкому мосту с золотыми конями  на  черного
мрамора  колоннадах  входа  и  выхода.  Потом  потянулись  ярко   освещенные
бесконечные туннели, за которыми сразу возникла  многоярусная  эстакада  над
лесами вдоль залива и, наконец, машина прошуршала  по  гравиевой  дорожке  к
изящному, в английском  духе,  дому  в  усадьбе  Мухина.  Дог  испугал  Киру
досмерти, она никогда не видела таких животных и не сразу  поняла,  что  это
вообще собака, а  не  циклопический  паук.  Но  дог  ухитрился  так  ласково
облизать всех троих, что сомнений в его собачьей душе больше не было. Мухин,
обняв за талии, повел Киру и Жанну в гостиную,  пока  Марина,  прижимаясь  к
Арону, вела его под руку туда же. Здесь уже был накрыт стол с разнообразными
яствами. "Арончик может не беспокоится, - продолжала смущать и его  и  Жанну
Марина не так своими белыми округлыми  плечами,  как  подчеркнуто  по-женски
ласковым отношением к Фридману.  -  Наш  повар  специально  консультировался
насчет этого обеда с раввином Петроградской хоральной синагоги: все блюда  -
кошер, лучше, чем в Иерусалиме, который нам так и не удалось повидать,  черт
бы побрал ваших фанатиков..." "За избавление! -  поднял  первый  тост  князь
Андрей. - Я имею в виду, прежде всего, ваше избавление. Вы не представляе
   те, как мы тут  переволновались  за  вас,  пока  Арон  нам  не  позвонил.
Предполагали все, что угодно: арест, суд... Ведь это вы привезли  в  Израиль
эту бандитку. Ведь если бы не она, я бы вряд  ли  решился  стрелять.  Как  я
понял, нас всех простили? Спустили инцидент на тормозах?" "Нас выручил  тот,
помнишь, молодой генерал, которого ты у нас в Хайфе  как-то  перевоспитывал.
Он прямо крутился как уж, но нас не подставил." "Боится, - хохотала  Марина.
- Это я ему тогда сказала, - она перешла на бас:  -  Предупреждаю,  генерал,
князь - не шутит!" "Да нет, - резонно заметил Арон. - Сами  посудите,  зачем
им раскрывать свои контакты с таким могучим миром до поры до времени. И  так
в военных кругах всего мира до сих  пор  шок.  Пентагон  прямо  в  истерике:
какие, мол, вы, к чертям, стратегические союзники, если столько лет скрывали
разработки этих тараканов?  А  российская  дума  вообще  требует  приравнять
спирали к оружию массового  уничтожения  и  создать  международный  суд  над
Израилем за его применение против арабов.  Причем,  они  уверяют,  что  и  в
Ленинграде и в Иерусалиме действовал Мосад." "Кто? -  переспросил  Мухин.  -
Известный гангстер?" "В какой-то  мере,  -  захохотала  уже  захмелевшая  от
первой же рюмки Кира. -  Только  очень  умный  и  интеллигентный  гангстер."
Ничего не понявшая Марина на всякий случай тоже звонко захохотала.  Е„,  как
всегда, не разбирая причин, басом поддержал Мухин, без конца вытирая  слезы.
Все приняли по второй. Эпизод в Иерусалиме преподносился теперь, под винными
парами и отличное настроение, как забавное происшествие, хотя едва  заметный
шрам на чистом белом лбу княгини был не следствием каких-то милых шуток... И
искалеченным несчастным наивным ортодоксам было сейчас не до шуток.  Но  кто
же просил этих  бледных  хилых  очкариков  реагировать  так  неадекватно  на
безобидное нарушение правил уличного движения дружественными иностранцами? И
вести себя в конце двадцатого века как погромщики конца девятнадцатого?..
   Совершенно захмелевшая Кира  вдруг  решила  наябедничать  на  Лейканда  и
унизительный при„м, оказанный им в Париже. "Да он же  вообще  хам,  -  вдруг
снова  весело  рассмеялась   Марина.   -   Вроде   вашего   Мосада,   только
неинтеллигентный, к тому же. А как он со мной обращался, когда  я  была  его
натурщицей! Разве что только не лапал. И то я думаю просто не  успел,  князь
меня у него из-под носа увел. А Шустер вообще таращился на  меня  в  течение
всех сеансов, хотя ему там нечего было делать.  Лейканд  для  меня  какой-то
мерзкий сюжет задумал, только не успел начать уговаривать... У него  же  все
прямо на его кривой гениальной физиономии было  написано.  Я  подозреваю..."
"Но нарисовал-то он тебя на  славу.  В  полном  смысле  слова,  -поторопился
перебить тему Мухин. - Десять миллионов франков, -  пояснил  он.  -  Гонорар
ЖЕНЩИНЕ ВЕКА.  Так  что  Марина  сегодня  у  нас  миллионерша,  ко  всем  ее
достоинствам." "Но я на него не обижаюсь, - заело Марину на этой теме. -  Он
нам с Андрюшей такой сюжет  наших  отношений  под..."  "Марина!  -  закричал
Мухин, вставая за столом во весь свой прекрасный  рост.  -  Мы  не  одни!  И
Фридманам это вовсе не интересно. Так что  изволь  закусывать.  И  начни  со
своего пьяненького язычка." "А еще  князь,  -  показывая  на  него  пальцем,
притворно хныкала Марина - Смотри, Жанночка, аристократ во втором поколении,
а не стесняется юной княгине, при гостях, предложить заткнуться." "А  мне-то
ты наедине расскажешь об идее, подсказанной  Лейкандом?  -  обнимала  Марину
Кира. - Тип он конечно противный, но - талант же!  Наверняка  что-то  путное
придумал. А то у меня с моим другом..." - начала она, икая и  тараща  глаза.
"Кира! - заорали в один голос Арон и Жанна. - Выпила, так молчи. Держи  себя
в руках..." "А шопотом можно?" "На ухо Марине. А она тебе, но  не  вслух  же
обо всем..."
   "Завтра идем в Мариинский театр вечером, - объявил Мухин. - А днем  -  по
музеям. Посмотрите в Эрмитаже выставку  русских  художников-экспрессионистов
тридцатых годов. Золотой век мировой живописи.  А  в  Русском  музее  я  вам
покажу,  кстати,  картину  одного  их  руководителей  русского  фашизма,  но
таланливого художника из народа Ивана Матвеева "Очищение  России".  Впрочем,
Арон-то уже видел. В свете политической биографии вашей родины,  это  более,
чем интересно для вас - как одним ударом копыта можно спасти сотни миллионов
жизней..." ***
   Всю последующую неделю Марина возила гостей по Петрограду, показывая  его
музеи и его трущобы, магазин мехов Гоги Шелкадзе, где  демонстрировала  шубы
уже другая обаятельная бедолага,  штабы  большевиков  и  нацистов,  памятник
черной кошке, сохранившей Россию неискалеченной.  Кошка  оказалась  довольно
симпатичной, даже  как  бы  лукавой.  Она  стелилась  поперек  проспекта  на
специально выделенном скверике посредине проезжей части, как обычная  кошка,
перебегающая дорогу и знающая, что это кому-то очень  не  нравится.  Но  при
этом весело косила глазом на подвешенное в нерешительности над ней лошадиное
копыто с казацкой подковой. Она словно подзадоривала: слабо, мол, после меня
продолжить путь?.. Была уже почти весна, с  богатых  петроградских  карнизов
свисали и сочились  чистыми  каплями  блестящие  полупрозрачные  голубоватые
сосульки. Низкое солнце  отражалось  розовыми  пятнами  на  тающих  сугробах
Летнего сада среди изящных цилиндрических подогретых,  а  потому  совершенно
прозрачных футляров, в которые были упакованы на зиму  античные  скульпиуры.
"А помнишь,  какие  футляры  были  У  НАС?  -  спрашивала  Жанна,  счастливо
прижимаясь к Арону  и  в  тысячный  раз  повторяя  это  "У  НАС",  -  словно
некрашенные деревянные гробы для бездомных..." "Ну, - привычно защищал  Арон
советскую власть, - положим, о  таких  гробах  тебе  вообще  посчастливилось
только читать у Достоевского. Много ты видела в Ленинграде  бездомных?"  "Мы
сами были бездомными, побирались на Малковом рынке пока не получили прописку
и не купили однокомнатную кооперативную  квартиру.  И  никто  не  хотел  нам
сдавать комнату потому, что мы были с Кирочкой на  руках.  Забыл?  А  я  все
помню. Жить мы вообще начали только в Израиле... Ты забыл, как мы снимали на
Биржевом халупку с печкой в нашу сторону, а топкой -  в  сторону  незнакомых
нам соседей? А те вд