ая  от
наступления долгожданной минуты, думала она, - вот я бесстрастно, словно  со
стороны, и наблюдаю вс„ это... Мне даже не страшно,  только  интересно,  что
будет дальше. Какой он тяж„лый... и как больно... и где! Вс„ - я  женщина...
Сбылось... Теперь стерпеть его ласки... Неужели ему не жалко меня,  ведь  он
видит,  что  я  не  чувствую  ничего,  кроме  боли  и  неприязни  ко   всему
происходящему. Но, Боже, что иное могу чувствовать я, если достоверно  знаю,
что такую же,  но  радостно  воспринимаемую  боль,  он  всего  неделю  назад
причинял той, другой... Как неприятно пахнет спиртным и салатом у  него  изо
рта... О, Господи, да ведь  я  действительно  ничего  не  чувствую,  никакой
страсти! Что, если окажется, что я и в самом деле фригидная?  Он  это  сразу
заметит, а тогда... Тогда какая мне радость в самом факте такой моей  мести?
Ладно, теперь у нас хоть будет общий реб„нок... "Ты меня не любишь? - хрипло
и удивл„нно спрашивает Женя, поднимаясь над женой на руках. - Что с тобой? Я
тебя не чувствую. Ты... ты просто терпишь мои ласки  и  морщишься  от  боли,
словно я палач... Что происходит?" "Не зна
   ю, Женечка. Не беспокойся. Я к тебе просто не  привыкла  ещ„,  а  ты  вот
так... сразу как-то. Мне  действительно  больно."  "И  больше  -  ничего?!."
"Ничего. Прости меня... И отпусти, пожалуйста. Я хочу спать.  Потерпи,  я  к
тебе привыкну." "Но ты же... когда мы целовались... Я же чувствовал!.."  "Ты
ошибся. Я никогда тебя... не хотела. И сейчас не хочу. И никогда не  захочу.
(ВОТ ОН - МОМЕНТ ИСТИНЫ!).  Я  привыкну..."  "К  чему?!"  "К  тому,  что  ты
законный муж и что я обязана... терпеть твои вот такие... ласки."
   В ч„м, ч„рт возьми дело? - напряженно  думал  он,  любуясь  на  свою  уже
пятнадцать минут как жену, мгновенно  облегч„нно  уснувшую,  как  только  он
оставил е„ в покое. Внутри него вс„ клокотало  гневом  и  обидой.  Ничто  не
предвещало такого начала семейной жизни. Более года  они  едва  сдерживались
оба,  чтобы  не  завершить  свои  бесконечные  объятья   и   поцелуи   таким
естественным финалом. И вот, когда они получили законное право  принадлежать
друг другу, она...  В  эти  секунды  он  возненавидел  раз  и  навсегда  это
обаятельное существо, свернувшееся калачиком рядом с ним и что-то  по-детски
бормочащее во сне. Но должна же быть этому хоть  какая-то  причина!  А  что,
если, вдруг обжигает его мысль, это было не  видение  тогда,  на  вокзале  в
Одессе,  когда  они  со  Светой  возвращались  из  Тирасполя,  размягч„нные,
переполненные сладким вином и томлением молодых тел, откровенно  влюбл„нные,
оба во власти обаяния речных плавней Буга и густой листвы огромных деревьев,
отраженной в синем зеркале  сверкающей  на  солнце  воды.  Ему  тогда  вдруг
показалось, что из окна отходящего от площади троллейбуса на них с ужасом  и
болью смотрит Юлия, его оставленная в Москве невеста, предмет его надежд  на
удачный  брак  с   дочерью   номенклатурного   работника,   владельца   явно
наследственной для  "сына  Жени"  и  его  супруги  роскошной  дачи  в  Новом
Иерусалиме... Оцепенев, он вдруг оставил ошеломл„нную  выражением  его  лица
Светочку,  сорвался  с  места,  помчался  за  троллейбусом,  настиг  его  на
светофоре входа в Пушкинскую, но... в  том  же  окне  вместо  Юлии  на  него
лыбился какой-то матрос, а невесты вообще не было видно нигде. Он вернулся к
спешащей за ним вслед искренне и мило обеспокоенной Свете, что-то выдумал на
ходу, какую-то тупую криминальную историю, а  бедная  наивная  девочка,  ещ„
больше испугавшись, тотчас предолжила немедленно вс„ рассказать  дяде  Жоре,
который "вс„ может"... Неужели не почудилось? Не зря же  встреча  с  Юлей  в
Москве после командировки, как раз накануне свадьбы, была такой  холодной  и
напряж„нной. И уж точно не зря  настала  эта  жуткая  брачная  ночь,  как  в
страшном сне - спит го
   лая и соблазнительная рядом с горящим желанием мужем...
   "Потеряла что-то дамочка и не мает языка сказать," -  слышала  Юля  голос
пассажирки в троллейбусе, пока ползала под сидениями, чтобы Женя  не  увидел
е„ ещ„ раз в окне. Она-таки была в Одессе в тот день. После  отъезда  жениха
за две недели до свадьбы в срочную командировку ей приснился  сон.  Какой-то
незнакомый северный пейзаж с белесыми  небесами,  отраж„нными  в  бескрайних
оз„рах за окном странной т„мной комнаты с почерневшими бревенчатыми стенами.
Коричневый крашенный стол, кровать  с  панцирной  сеткой,  колючий  немецкий
пейзаж на стене. Она сидит нагая за этим столом, читает книгу и посматривает
в окно. Сидит и жд„т  кого-то.  В  комнату  входит  мужчина  в  пальто  и  в
заснеженной почему-то шапке, хотя на дворе холодное, но лето. Она  не  знает
его, но вста„т и покорно ид„т к нему навстречу, бессильно опустив руки, пока
не касается грудью его шершавого пальто. Он обнимает е„  за  талию  ледяными
руками, она вздрагивает, просыпается за тем же столом, опять  нагая,  только
шаль наброшена на озябшие плечи, удивляется странному сну и  возвращается  к
книге, когда слышит тот же скрип двери и те же шаги. Входит тот же мужчина в
том же пальто, но она не вста„т, только бер„т гребень и расч„сывает длинные,
каких у не„ сроду не было наяву, волосы, не оборачиваясь, но  зная,  что  он
приближается в сво„м пальто и в  той  же  заснеженной  шапке.  Он  не  спеша
снимает с не„ шаль и клад„т на плечи трупно-холодные руки.  Она  просыпается
за тем же столом, где задремала, читая  книгу  (самое  интересное,  что  она
потом ч„тко помнила, что  именно  и  из  какой  книги  читала,  потому  что,
проверяя, сон ли это, намеренно обращала внимание на детали  -  не  сон...).
Тот же мужчина в пальто осторожно закрывает  книгу,  спускает  с  плеч  Юлии
халат и проводит теми же ледяными руками по почему-то покорному голому  телу
сначала от шеи к пояснице, а потом от  живота  к  плечам,  подч„ркивая  этим
холодом неестественность этих вроде бы ласк...
   Подруга Тамара  однозначно  растолковала  многослойный  сон.  Голая  -  к
унижению, к позору. Холодность рук - к лицемерию и обману.  Ну,  а  раз  сам
перед нею, нагой, всегда тепло одетый, то тем  более  подлость  в  ответ  на
искренность. И - вс„ сошлось. Она  хотела  нагрянуть  на  известную  ей  его
съ„мную квартиру, но не успела. Прямо на привокзальной площади увидела - вот
они,  голубки!  Загорелая  и  свежая   обаяшка-одесситка   с   е„,   Юлиным,
неприступным для всех е„ московских подруг женишком. И такие оба счастливые,
что хоть сейчас в ЗАГС, но при ч„м же тут я?!.. И пробуждения уже  не  было.
Только он по возвращении осторожно, но настойчиво выспрашивал, не ездила  ли
она куда-нибудь, пока он был в Одессе. Нет, когда же ей ездить, когда  перед
замужеством столько дел? Дарственная на дом  и  прочее...  Не  заболела  ли,
дорогая?  Побледнела,   похудела.   Нет,   милый.   Что   ты!   Вс„   просто
замечательно...  А  чего  же  ты  плачешь?  Волнуюсь...  Моя   же   свадьба,
наконец-то. А то я вс„ за подружек привыкла радоваться и свозь сл„зы зависти
"горько" кричать...
   Так что выяснения отношений не было. Вс„ это для экзальтированных дур,  а
не для дочери самого товарища Горского. Ни сцен, ни ссоры. "И  правильно,  -
спокойно резюмировала Тамара ситуацию.- ВСЕ ОНИ  ПОХОТЛИВЫЕ  ВОНЮЧИЕ  КОЗЛЫ.
Твой Женька хоть красивый коз„л. Посмотри вокруг на всех этих "мужиков",  да
хоть на моего выблядка со Столешникова... В Москве красивый  мужчина  -  ещ„
большая редкость, чем красивая женщина..." Что ж,  решила  и  Юлия,  раз  он
свободно сделал свой выбор, то теперь моя очередь я тоже свободное существо.
Пусть пеняет на себя! Не я ли была готова всю жизнь  быть  его  единственной
любимой и любящей женой? Не он ли  этого  не  пожелал?  Отлично,  взамен  он
получит меня же, но  как  единственную  с  точки  зрения  его  материального
благополучия супругу - не более того! Он  у  меня  получит  именно  то,  что
заслужил. Я выйду за него, завтра же,  как  и  намечено,  и  тем  самым  ему
отомщу. Когда каждую ночь рядом с  ним  будут  мои  знаменитые  груди,  ради
которых он, собственно, и начал меня добиваться, но отдел„нные от него  моей
же презрительно пов„рнутой к нему спиной, он надолго  пожалеет,  что  вообще
сделал мне предложение. ЭТОТ на развод не подаст! Этот стерпит вс„. Так  ему
и надо. Чего  стоит  самая  жестокая  сцена  ревности  на  фоне  вот  такого
наказания - с первой брачной ночи до деревянного пенала... Да,  я  тоже  его
ужасно хочу, для меня такие отношения - не менее страшная пытка. Но быть ему
запасной, дежурной женщиной еш„ больнее... Он и стерпел вс„...  Оба  приняли
эти правила игры и привыкли к таким отношениям. У них не было  ни  ссор,  ни
сцен. Была одна за все эти годы  тайная  измена  Юлии,  но  какая,  о  Б-же,
измена!.. Но не было и здесь естественных при  явных  возникших  подозрениях
сцен, дознаний и развода. Они научились блестяще играть влюбл„нных  супругов
на глазах  у  публики  и  наедине  -  при  любых  обстоятельствах.  В  семье
Краснокаменских рос сын. Вс„ было прекрасно. Сейчас Юлия шла по  обледенелой
тропке вдоль шоссе,  по  которому  в  пелене  снова  начавшегося  снегопада,
разбрызгивая снежную жижу, неслись машины.  Сосны  стояли  так  близко,  что
можно  было  одновременно  коснуться  их  двух  чешуйчатых  мокрых   стволов
развед„нными руками. Ж„лтые мокрые иголки  с  вкраплениями  недорасстаявшего
снега мягко сминались под сапожками, когда она свернула  к  потемневшему  от
сырости штакетнику, за которым громоздилась номенклатурная дача, выкупленная
отцом  и  подаренная  молодым  к  свадьбе.  Окна  ж„лто  светились  уютом  в
стремительно наступающих сумерках,  заливая  золотистым  оттенком  просевшие
снежные шапки на столбиках. Юлия обмела на крыльце сапожки веником,  вытерла
подошвы о реш„тку со щ„точками, прошла через веранду с плет„нными креслами и
прошлогодними листьями на столе в  виде  неувядающего  букета.  В  гостинной
особый уют  и  тепло  создавала  старинная,  голубого  кафеля  печка.  Мягко
светился и сочился тихой музыкой оставшийся открытым бар с янтарным  блеском
дорогих бутылок. Громоздились в полумраке картины, бронза, хрусталь, дорогие
старинные издания классиков в перепл„тах с золотым  тиснением  -  наследство
крупного советского работника. Вс„ это семейное великолепие и было  взаимной
платой Юлии и Евгения за их  специфические  семейные  отношения.  О  прежних
хозяевах этого родового гнезда напоминала большая фотография, где отец  Юлии
был вторым планом в сцене рукопожатия Хрущ„ва и Кеннеди где-то в  Швейцарии.
Товарищ Горский не пережил второго  инфаркта  после  очередной  чистки  1996
года. Накануне рокового  приступа  он  как  раз  искренне  и  снисходительно
сочувствовал иммигрантам из рухнувшей б
   ез русской алии чужой страны - такого недолговечного  бывшего  Еврейского
государства... Искусственный брак, думала про Израиль перед его крахом Юлия,
основанный, как у нас с Женей, не на взаимной любви, доверии и  преданности,
а на страхе и всеобщей неприязни, может окончиться  только  катастрофически.
Вот и мы с моим благоверным так же плохо кончим, как этот чуждый нам  бывший
Израиль!..
   Без шубки, парика, сапожек, в небрежно завязанном секесь-накесь  домашнем
халате эффектная дама, какой мы только  что  представили  себе  Юлию,  стала
похожа на любую нашу соседку. Без накладных ресниц (в специальную шкатулку),
без маски  на  лице  и  выверенных  плавных  жестов  опрощ„нная  до  полного
безобразия Юлия совершенно плебейским  движением  плеснула  в  стаканчик  из
бутылки, рывком с кхеканием опрокинула водку, прополоскав ею рот  (видел  бы
этот вшивый сноб!..), закусила долькой чеснока, намеренно  громко  отрыгнула
(она одна!), оторвала зубами кусок  ненарезанной  сел„дки  прямо  из  спинки
рыбы, плеснула, о ужас, после водки-то! коньяку в тот же стаканчик  и  заела
его, представляете, сол„ным огурцом, взятым прямо руками из банки чуть не по
локоть в рассоле, и отгрызанной  распахнутой  пастью  луковицей,  коньяк-то!
Мало того, хотите верьте, хотите нет, она, с намеренным грохотом опрокидывая
стулья, развратной  походкой  пьяной  публичной  женщины,  прошла  к  тахте,
любовно покрытой бело-серебристым неприкосновенным сирийским  покрывалом  и,
сволочь такая, плюхнулась прямо немытой пьяной рожей на этот снежный покров,
к тому же с ногами - а ведь она одна, наконец-то в этом вечно  переполненном
ч„рт знает кем, как их там зовут, этих гадов-родственичков, доме!..
   Протирает сейчас сейчас специальной бархоткой наши прощальные  фужеры,  с
неприязнью  думает  в  это  время   Евгений.   Высокообразованная   скотина,
псевдоцивилизованный плебс с придурью, свинья в  дорогом  дефиците...  Перед
внутренним взором возник вместо снежного пейзажа  за  окном  их  собственный
после  смерти  Горского  дом  с  минимальным  огородом,   без   сада   среди
подмосковных  сосен  и  елей,  их  подержанный   вишн„вого   цвета   широкий
приземистый "форд", купленный по случаю вместо с трудом проданных "жигулей".
Чтобы было как дома и на работе  -  удобно  и  уютно.  В  рамках  наконец-то
установленного  в  семье  и  в  стране  железного  порядка  -  основы  основ
человеческого бытия. Чтобы никак не зависеть от случайностей.  Как  вот  эта
электричка: задумали е„ чуть не  сто  лет  назад  вот  с  этой  скоростью  и
железной над„жностью, запустили на  железную  дорогу  и  свистит  себе  она,
извиваясь  среди  лесов  и  полей  точно  по  раз  навсегда   установленному
расписанию, в любую погоду, крошит к чертям  собачьим  голол„д  на  рельсах,
взрывает красным бампером сугробы на полотне.  Плевать  ей  на  все  капризы
погоды в рамках  этих  рельсов,  установленного  порядка  в  чудом  во-время
удержанной на рельсах великой северной державе.  Положенное  число  минут  и
секунд, и вот они - огни столицы внутри железных  кружев  неизменного  сотню
лет вокзала. Вокруг мокрая толпа  и,  надо  же,  многие  куда-то  с  лыжами.
Вязанные шапочки, женский смех, толчея и  давка,  которой  так  благополучно
лишены здравомыслящие жители пригородов.
   По привокзальной площади ид„т высокий человек  с  дорожной  сумкой  через
плечо. Вс„ на н„м импортное, хотя отечественное в последнее время ничуть  не
хуже. Но у него, у них - вс„ ещ„ и импортное впридачу. Вс„ куплено по блату,
как ни опасно быть нынче в блатной среде, но так уж воспитан  Евгений.  Даже
на отечественный уникальный туристический маршрут билет  у  него  куплен  по
блату. Блат сильнее Совнаркома, шутили отцы-основатели "Империи  зла".  Блат
сильнее нас, шутили всесильные гэбэшники андроповской эпохи,  смирившиеся  с
бытовым неистребимым злом. Евгений смотрит на себя со стороны и самодовольно
улыбается. В свои тридцать  пять  при  росте  сто  восемьдесят  три  и  весе
восемьдесят  шесть  он  сохранил  юношескую  фигуру  и  подвижность.  Позади
университет,  аспирантура,  защита  кадидатской,   выигранный   конкурс   на
должность завлабораторией Института прикладной математики. Это для  довольно
приличного оклада. Хобби же и источник доходов  у  него  другой.  Оно  же  -
входной билет в царство дефицита товаров и  услуг.  Как  известный  в  узком
кругу фотограф-художник, он востребован для неких  специфических  портретов.
Особый доход ему приносят тайные сеансы, когда ему позируют ню дамы света  и
полусвета. Это же источник не только смертельного риска,  но  и  бесконечных
мук. Ограничив себя рамками железного порядка,  он  может  только  созерцать
чужие женские прелести, иногда рискуя прикоснуться  к  гладкой  коже,  чтобы
поправить на натуре не  туда  закинутую  ножку  или  ручку.  Натурщицы,  как
правило, - ж„ны кое-кого, хранят имя своего фотографа в тайне  от  ревнивого
мужа, но не от завистливых подруг. Евгений не раз  был  почище  Штирлица  на
грани провала, особенно, когда очередная юная и  прекрасная  жена  гэбэшного
генерала попала на обложку "Плейбоя".  Генерал  бил  е„  по  всем  доступным
теперь каждому мужчине в мире великолепнам белым  округлостям  до  тех  пор,
пока она не выдала,  кто  переправлял  негативы  в  Америку.  Всех  заложила
несчастная красотка, кроме мужественного своего фотографа с таким  медальным
тяж„лым лицом, такой сладкой дичинкой в шалых глазах и таким мужскими м
   орщинами на щеках, похожими на турнирные шрамы. В тайные фотографы  попал
выданный первым безобидный фарцовщик, так и не понявший, за  что  он  мотает
такой поч„тный срок. В конце концов, он проникся  к  себе  таким  уважением,
придумал себе такую неслыханную биографию, что вышел из тюрьмы  авторитетом.
А неприступный до того истинный фотограф уже через пару  месяцев,  когда  на
чужой жене "вс„ зажило, как на собаке", обр„л, наконец, с ней свой альков...
Дамочка  оказалась  не  только  профессионально  битой,  но  и  по-чекистски
настойчивой. И была вознаграждена! Застоявшаяся,  загнанная  вглубь  страсть
несчастного  Жени  проявилась  таким  для  не„  мощным  гейзером,  что  юная
генеральша готова была стократ стерпеть что угодно от грозного мужа. А  тот,
вечно занятый поисками происков,  и  предположить  не  мог,  на  какой  риск
способна пойти настоящая женщина ради такого любовника. Та ещ„ попалась  нам
на глаза боевая подруга, да ещ„ чекиста! Фи, ну как ей не стыдно! Пока он на
незримом фронте, эта... Даже писать о ней как-то  противно...  было  бы,  не
будь она так хороша собой... А как там эта наша хитрожопая Юлия с е„ местью?
Она, конечно, немедленно почуяла недоброе, но было поздно. И так  ей,  этой,
как е„ там, Юлии, между прочим, и надо, по нашему козлиному мнению. В  конце
концов, больше всех себя же и наказала, не правда ли? Сво„ главное достояние
оставила без комплектующего изделия и рада. Будто у других нет того же,  что
она от мужа прячет, дура набитая... И вообще я  вам  вот  что  скажу,  между
нами, девчонками... Если уж мстить кобелино-изменщику,  то  не  в  такой  же
мазохистской форме. Лишить себя всего единственно ценного в жизни  ради  его
мук! Ну не дура ли? Да профукай ты все его сбережения, а потом  и  зарплаты,
радостно подставляя ему же свою суть каждую ночь, вот  это  будет  месть!  И
себе удовольствие, и ему в убыток. Да у него после первых  долгов  вообще  и
ответный узел завяжестся, и ничего путного не шевельн„тся.  Вс„  же  не  так
обидно будет, как при полной боевой готовности  его  главного  калибра,  как
говорят у нас на флоте. Вот тогда-то ты, подру
   га, и ищи себе, к тому же, чужого кобелино  своему  самотопу  на  замену.
То-то, Юленька, дурочка ты моя. Сисечки она от мужа прячет и рада, надо  же!
А он другие, ещ„ лучше, наш„л - и ещ„ больше рад. Ещ„ и фотографирует их  со
всех сторон обоим подлым голубкам на радость. Найд„шь такие снимки  случайно
- чем тебе ещ„ отомстить, а?..
   За площадью Евгений занял очередь к маршрутке. Косыми  плотными  зарядами
сыпал густой снег, за которым то исчезало, то  появлялось  семидесятиэтажное
серое стеклянное облако - одно из новых  циклопических  зданий  андроповской
Москвы. Машины шипели паром раскал„нных двигателей по пояс в снегу. Пешеходы
с чавканием выволакивали ноги из растущих на глазах сугробов. У  пассажиров,
сгибающихся у входа в двери такси, были залепленные  снежной  массой  спины.
Оттаяв, пальто порождали в салоне кислый запах  прелой  шерсти,  по  которой
сползали на сидения  сосульками  снежные  пласты.  Внутри  аэровокзала  была
привычная бесконечность потолка, переплетения  слепящих  ламп,  запах  кофе,
духов, прелой одежды и недочищенных  туалетов.  В  России  можно  установить
любой порядок, кроме чистых туалетов, подумал Евгений, выглядывая  свободное
место среди тысяч переполненных людьми и вещами кресел. "Мело, мело по  всей
земле, во все приделы..." Вся исполинская бескрайняя страна исчезла вдруг  с
экранов наблюдателей со спутников в этой вселенской метели.
   "Вниманию пассажиров. Вылет рейса... задерживается до... Рейс... до..." И
так до бесконечности. Такой-то рейс до стольких-то туда-то. Снегопад по всем
города