вам ничего... не надо от меня  узнать...  Зачем
же меня так пытать?.." "Ты не представляешь, Юленька,  -  ответил  "грузин",
какое это наслаждение - абсолютная власть над другим
   человеком, который не может тебе ни возразить, ни сопротивляться,  только
вот так мило морщиться,  кричать  и  крутить  головкой,  как  ты  сейчас..."
Действительно крутя головой и крича от  нестерпимой  боли,  она  видела  два
прислон„нных друг к другу мотоцикла,  рыжего,  помахивающего  своей  плетью,
нетерпеливо ожидая своей очереди - избивать е„ пока  она,  исполосованная  и
окровавленная не умр„т от болевого шока...
   И   тут   она   увидела...   третьего.   Субтильный   по   сравнению    с
гигантами-рокерами парень в плавках появился на  дюне,  подняв  над  головой
огромный  камень.  Раздался  треск  разрушаемого  металла,  ярко   полыхнула
вспышка, и "грузин" слетел с не„ своими копытами вверх от спаренного  взрыва
двух бензобаков, обдавшего всех троих участников  драмы  на  песке  жаром  и
дымом. Рыжий тоже копошился в песке, лихорадочно поднимаясь, когда в воздухе
вдруг мелькнула т„мная тень. Юлия услышала новый  отвратительный  треск,  но
уже не металла... Голова рыжего неестественно круто д„рнулась вбок-назад  от
удара камнем, словно взорвавшись брызнувшей кровью изнутри. "Грузин"  что-то
верещал, пытаясь на четвереньках уползти отсюда. Он  даже  стал  на  колени,
умоляюще протянув руки почему-то к Юлии,  но  получил  точный  удар  третьим
камнем в нос и губы и судорожно забился,  зачем-то  зарываясь  окровавленной
головой в песок. Парень в плавках спустился к поверженным рокерам, не  спеша
взял под мышки рыжего, подтащил его к пылающим  мотоциклам,  прикрываясь  от
жара обмякшим телом затянутого в ч„рную униформу врага, бросил его  прямо  в
кост„р и вернулся за вторым. Юля увидела, что так и не разжавшая плеть  рука
е„ палача поднялась в дымное небо  и  бессильно  упала  в  ревущем  багровом
пламени.  "Грузин"  был  ещ„  жив  и  что-то  глухо  и  умоляюще  мычал,  но
беспощадный мститель затолкал и его на кост„р.  Ч„рная  фигура  сделала  там
невообразимый кульбит и рухнула, подняв тучу искр.  В  воздухе  омерзительно
запахло горелым мясом. Юлию рвало прямо на себя.  Она  извивалась,  неистово
кашляя и задыхаясь, но  ни  встать,  ни  повернуться  не  давала  ветка.  Е„
спаситель исчез за дюной, потом появился с перочинным ножом и  освободил  е„
руки. Она поспешно села, согнувшись к коленям,  и  стала  судорожно  рыдать,
снова рвать, истерически хохотать. Парень осторожно поднял е„  за  локоть  и
что-то ласково сказал на незнакомом языке, показывая на  море.  Она  поняла,
благодарно кивнула и побежала к воде, сразу падая в волны.  Багровая  полоса
на онемевших было ягодицах взорвалась новой  болью  от  сол„ной  воды.  Юлия
долго см
   ывала с себя рвоту, снова хохотала и рыдала в волнах.  "Иностранец",  как
она про себя назвала спасителя,  положил  е„  одежду,  сумочку  с  аккуратно
сложенной подстилкой и испорченной книжкой на песок у самой кромки прибоя  и
отвернулся, бесстрасно глядя на жуткий кост„р. Юлия сразу отказалась даже от
попыток надеть лифчик и трусики на истерзанное тело, натянула только  платье
и робко сказала: "Вы совсем не говорите по-русски?" "Иностранец" обернулся к
ней, ласково и хорошо  улыбнулся  удивительно  ровными  и  белыми  зубами  и
спросил с надеждой: "May be... I dare  hope...  you  speak  English,  lady?"
"Yes!  I  do  indeed!  I  do  very  well."  "How  splendid!  -   обрадовался
"иностранец" и затрещал по-английски: - Нам надо  срочно  уходить,  дорогая!
Такой дым виден за несколько километров. Полиция будет  здесь  с  минуты  на
минуту!.. Нет, нет! Не к шоссе, и не к пос„лку... В противоположную сторону.
Рэга... Я тоже должен одеться..." Крепко держась за руки,  они  побежали  по
воде, чтобы не оставлять следов на песке, вдоль прибоя - в сторону  дальнего
створного знака на холме. "Меня зовут Юля. А вас?" - наконец, спросила она..
"Дани! - радостно крикнул он. - Я беженец из Израиля. Я уже два года живу  в
лагере вон там, а работаю на мукомольном комбинате.  Знаете,  -  добавил  он
по-русски, - я оказывался такой тупой валенок, совсем серый и  сибирский.  Я
совсем забывать русский, когда я волноваюсь..." "Волнуетесь? -  настороженно
сказала Юлия, вспоминая вс„, что читала об израильской трагедии в  неизменно
"объективной" советской печати. - А по-моему, вы так хладнокровно убили двух
молодых людей..." "Алоhим!.. Ты считает их... люди! Ты... После  всего,  что
они с вами сделали и, главное, собирались сделать... - переш„л он  снова  на
английский. - Это же те  самые  рокеры,  которых  ищет  полиция  после  тр„х
зверских убийств женщин на пустынных  пляжах.  Молодые  люди..."  "Простите,
Дани... Вы правы. Просто при мне впервые убивали людей... Вы  правы...  Меня
тоже... убивали впервые! Спасибо вам, спасибо, - она неожиданно и для  него,
и для себя вдруг упала перед ним на колени
   и стала целовать его руки. - Простите меня..." "О,  как  я  вас  понимаю,
Джулия, - мягко сказал он. -  Но  поверьте,  я  совсем  не  профессиональный
убийца..."
   Конечно, ну какой же он профессиональный убийца этот наш  Дани!  Инженер,
доктор  наук,  специалист  по  природным  и  искусственным  излучениям.   До
национальной катастрофы никогда никому и пальцем не погрозил,  ню-ню-ню,  не
то что ударил или убил. Наоборот, он был активным сторонником предоставления
арабам  равных  с  нами  прав  в  нашем  Израиле.  Он  был  левым,  то  есть
социал-демократом. И если он кого и ненавидел, то своих же правых, еврейских
националистов, которые выступали за разделение с арабами пут„м их  трансфера
- насильственной эвакуации за  пределы  той  части  Палестины,  которую  они
называли Эрец-Исраэль. "Левые были за немедленный отзыв израильских войск  и
за образование дружественного арабского государства, - рассказывал он  Юлии.
- Воевавшим с Израилем партизанам Ясера Арафата мы предлагали  мир-сейчас  и
экономическую  помощь  в  становлении  их  равноправной  страны   на   общей
палестинской земле." "Они не согласились?" "У нас было правое правительство.
Оно не верило ни одному варианту соглашения с "террористами Арафата". Им уже
грозила эвакуация в Тунис, когда новый Советский Союз вдруг заявил  о  сво„м
нейтралитете в израильско-арабском конфликте. Это послужило нам сигналом для
ещ„ более массовых  демонстраций  в  защиту  прав  палестинцев.  А  потом...
Гражданская война всегда начинается с первого выстрела. Б-г знает, откуда он
прозвучал, справа или слева, но евреи перестали кричать на митингах и начали
стрелять друг в друга." Что было дальше,  Юля  давно  знала  по  объяснениям
отца. Разгромленные было арабы словно обезумели от  радости,  что  их  враги
передрались... Когда арабы стали одерживать верх над всеми евреями,  верными
и неверными, правыми и левыми.  "Только  Советы  выступили  против  геноцида
евреев. Запад просто промолчал... -  горько  заключил  Дани.  -  Антисемитам
вообще не нужна команда убивать евреев, им не надо даже разрешать,  им  надо
просто не запрещать. Так было в Царской России, так случилось и здесь..." "А
арабы? Вы же  не  сделали  им  ничего  плохого,  наоборот,  боролись  за  их
права?.." "А что плохого сделали вы этим... которых вы н
   азвали даже после  нападения  на  вас  "молодыми  людьми"?  Нет,  Джулия,
палестинцы не стали на нашу сторону в нашей  войне  с  правыми.  Это  мы  по
наивности думали, что повторится война Севера  и  Юга  в  США,  когда  негры
массой вступали в армию северян против конфедератов. Арабы не  стали  играть
роль негров, за которых мы их принимали... Они, как я  поздно  понял,  стали
играть свою роль - роль арабов! Они как-то вдруг  стали  беспощадно  убивать
всех евреев по всему Израилю." "А Запад?" "Рейган решил, что мы снюхались  с
коммунистами, тем более, что мы, левые, воевали с  "Интернационалом"  и  под
красным знаменем и побеждали правых. Будь  евреи  едины,  как  в  в  прошлых
войнах, мы бы легко справились не только с палестинскими погромщиками, но  и
с вторгшимися к нам недобитыми арабскими армиями. Но мы  ещ„  не  остыли  от
бо„в друг с другом, мы ещ„ страстно обсуждали никчемность нашего  неприлично
правого премьера с его "манией величия" и  "польской  ментальностью",  когда
начались погромы по всем городам, где годами жили с  нами  добрыми  соседями
"израильские арабы" и когда массой хлынули на нас с ножами не  блокированные
в Бейруте палестинские партизаны, а  именно  "мирные"  палестинцы.  Когда  в
Израиль вторглись сирийские, египетские и иракские танки,  страна  была  уже
деморализована гражданской войной, парализована умелыми диверсиями на  наших
автострадах и отравленными или отрезанными источниками воды. Как  только  мы
осознали, что творится,  нам  оставалось  только  быстро  научиться  убивать
палачей, убивать не раздумывая..." "А ваша семья?" "Моя дорогая жена была на
восьмом месяце... Она должна была, наконец, родить мне мальчика, -  заплакал
Дани, садясь на песок у ног тут же присевшей и  зарыдавшей  с  ним  Юлии.  -
Представляете, мальчика, братика моим тр„м девочкам...  Я  так  готовился  к
празднику брит-милы... Когда я вернулся домой с фронта, я даже не понял, чем
заполнены все комнаты  моей  квартиры,  я  даже  не  опознал  во  вс„м  ЭТОМ
фрагменты человеческих тел... Я не мог даже похоронить их...  моих  дорогих,
таких добрых, образованных и разумных папу с мамой, моих дев
   очек, мою Юдит с моим мальчиком ещ„ без имени... Они сожгли папу  и  маму
вот так же - на костре из нашей домашней  библиотеки.  Там  была  знаменитая
монография Йони Кэна, моего отца, "Мир прорастает только на ниве доверия"  -
об истории арабо-еврейских добрых отношений- настольная книга  наших  левых,
переведенная на все языки, включая арабский... Те, кто убивали папу,  знали,
кого они режут, но только смеялись над его заблуждениями! Мне же  оставалось
только одно - УБИВАТЬ... Как ни странно, оказалось, что я и это умею  делать
лучше других. Но было поздно.  Надо  было  не  допускать  катастрофы,  а  не
бороться с е„ последствиями. Надо было  противостоять  врагам  решительно  и
ж„стко тогда, когда у нас ещ„ была армия, а у них - не было... А не  считать
наших палестинцев обитателями хижины дяди Тома,  неразумными  и  ущемл„нными
судьбой "молодыми людьми"!.. Они же были совершенно свободны от мук  совести
в отношении нас, как те, кто горит сейчас на костре из их мотоциклов.  Ни  о
какой конфедерации в Палестине, ни на  каких  условиях  они  и  говорить  не
хотели, обезумев от крови  и  безнаказанных  убийств.  У  них  были  на  лбу
повязки, даже у детей, с надписью на арабском "Убей еврея!" И на повязку они
кровью наносили полоски - по числу жертв - любого пола и возраста. Я  видел,
как они стреляли из огнем„тов по женщинам и детям, согнанным со всего города
на берег, где даже нальзя было зайти в воду из-за прибоя  и  острых  камней.
Стреляли войска из всех стран - даже из Пакистана  и  Афганистана,  даже  из
Ирана и Ливии. А нас было всего три миллиона, включая сотни тысяч  способных
только молиться мужчин, наших бесчисленных ироничных и амбициозных  стариков
и старушек, наших умненьких, раскованных и балованных детей, наших нежных  и
беззащитных, как вы, Джулия, прекрасных наших девушек, с которым  делали  то
же,  что  делали  и  собирались  сделать  ваши  фанатики..."   "Но   вы   же
эвакуировались?" "Это была не  эвакуация...  Это  был  трансфер  -  трансфер
евреев по-арабски... Порт был разрушен дотла, город пылал, горели  пришедшие
за нами суда на рейде. И не было НИ ОДНОГО военн
   ого корабля, кроме нескольких наших, уже левых и правых вместе... Но  что
они могли сделать против всех арабских флотов и армий?..  Потом,  когда  нас
почти не осталось, мы увидели с горы, где держали круговую оборону еврейских
кварталов, две эскадры. Это подошли одновременно корабли Шестого флота США и
вашего Черноморского флота. Они своими пушками и самол„тами помогли нам хотя
бы оставить этот ад... Да,  мы  все,  способные  носить  оружие...  мы  тоже
убивали! Мы слишком долго были преступно добрыми... Вот так я за три  недели
и превратился из кабинетного уч„ного  в  профессионального  убийцу,  Джулия.
Умелого и беспощадного!" "Да уж, - глаза Юлии засияли. - Двух таких  могучих
монстров, каждый как два Дани, за полминуты! Дани, вы - настоящий  герой!  И
действительно умелый! Надо же, сначала разгромить их мотоциклы!" "Это  вышло
случайно, -  заметил  Дани.  -  При  такой  жаре  бензин,  как  правило,  не
взрывается даже от искры, попавшей в проломленный бак.  Это  только  в  кино
машины и мотоциклы вспыхивают от любой пули..." "Неважно! Ведь надо же  было
сообразить , что они просто потеряют разум уже от самого факта нападения  не
на них, а на мотоциклы - самую любимую часть  их  существа,  самую  над„жную
часть их смертельного оружия, Дани... Я так рада, что вас встретила! Хотите,
поедемьте ко мне..." "С огромным удовольствием, Джулия, но  только...  домой
вам надо вернуться как можно позже. Кто-то мог видеть,  что  вы  пошли  одна
загорать, и заподозрить, что это были именно на месте событий..." "Ну и  что
же? Я свидетельница и пострадавшая. Мне-то  чего  бояться?"  "Джулия!  Такие
наглые  бандиты  просто  не  могли  совершать  подряд  столько  убийств  без
могущественного покровительства. Они не зря никого и  ничего  не  боялись...
Нас  с  вами  запросто  сделают  нападавшей  стороной.  Особенно  меня,  как
иммигранта. А пока попробую-ка я хотя бы издали оценить ситуацию." Он  ловко
поднялся на створный знак. Вокруг вс„ ещ„ густо чадящих ч„рным столбом  дыма
в голубое небо мотоциклов толпились  казавшиеся  крохотными  отсюда  фигурки
людей. Стояли три милицейских "газика", разъяренн
   о носились с десяток мотоциклистов. Грохот их моторов был слышен как если
бы они были рядом. На близлежащем шоссе стояло множество машин. Как  всегда,
на кровь м смерть сбежались сотни зевак. Совсем не та будничная  милицейская
работа,  что  ид„т  в   пустынных   дюнах   после   обнаружения   очередного
изуродованного до полной неузнаваемости, а потому неопознанного и никому  не
интересного женского трупа...
   На автостанции степного села, куда решились, наконец, выйти Дани и  Юлия,
было тихо  и  пыльно.  Они  остановились  в  сторонке,  с  улыбкой  отклоняя
предложения женщин со скамеек под навесом занять  свободные  места  в  тени.
Дребезжащий запыл„нный сельский автобус промчался, не  останавливаясь,  мимо
кишащего рокерами места происшествия и прив„з неизвестных героев дня в центр
огромного города.  И  до  позднего  вечера  не  улицах  и  в  парках  всегда
праздничной роскошной Одессы можно было видеть уже привычную здесь  красивую
пару - израильский беженец с русской девушкой. Если они чем и отличались  от
других подобных пар, так это тем, что девушка, бесстыжая,  ходила  со  своим
кавалером всюду явно без лифчика и  почему-то  нигде  не  садилась,  даже  в
кафе-мороженном и в полупустом трамвае до Лузановки. "Ой, как  я  устала!..-
наконец, упала она в своей  комнатке  на  кровать  лицом  вниз.  -  Так  вс„
горит..." "Вы позволите обработать... ваши раны? - неуверенно спросил  Дани,
когда они заперлись. - Я купил вс„ необходимое..." "Умница вы мой,  -  глухо
сказала она в подушку. - А я думаю, чего это вы во  все  аптеки  заходите...
Конечно, обрабатывайте. Не звать же чужих... А меня вы  там  уже  видели..."
Обработка закончилась таким сексом, какой обоим и не снился.  И  продолжался
этот пир двух поруганных душ и молодых тел всю  неделю,  пока  Юля  была  на
стажировке.
   В городе был, между  тем,  неслыханный  скандал.  Кто-то,  представляете,
зверски убил двух прекрасных  молодых  людей,  к  тому  же  сыновей  второго
секретаря горкома и зама начальника КГБ. Бедные мальчики поехали себе к морю
покататься на мотоциклах, а их не только забили камнями злобные хулиганы, не
только подожгли их мотоциклы, но  зверски  сожгли  их  самих  на  бензиновом
костре - двух  студентов-отличников,  активных  комсомольцев,  чемпионов  по
мотоспорту. Их хоронила вся мотоциклетная Одесса, все последователи великого
Уточкина - славные и благородные одесские рокеры. Закрытые  гробы  везли  на
колясках, вокруг ревели мощные "Явы"  и  "Уралы"  с  мужественными  парнями,
затянутыми в ч„рную кожу и копыта, с куполами шл„мов на головах. На кладбище
был салют сводного батальона войск КГБ СССР и  клятвы  молодых  людей  найти
гнусных убийц и отомстить. Помертвевший от горя гэбэшный  полковник  сказал,
что для него теперь дело чести всей его  жизни  найти  и  обезвредить  банду
преступников, невинной жертвой которой  стали  эти  светлые  наивные,  такие
добрые и доверчивые мальчики... Юлия и Дани стояли  в  толпе  зевак,  слушая
душераздирающие речи о том, каких светлых  людей  потеряла  любимая  Родина.
Дани обнаглел и, вытирая глаза платком, положил  цветы  к  могиле.  "Этих  я
пришиб во-время, - шепнул он, вернувшись к прячущей улыбку Юлии. - Жаль, что
тех не успел..." Потом он провожал е„ на переполненном вокзале, совал в руки
цветы, что-то горячо говорил на сво„м певучем непонятном иврите и без  конца
целовал е„ глаза, почему-то только глаза. Она проплакала всю ночь,  но  даже
на Киевском вокзале столицы,  где  е„,  в  е„  Зиме  после  короткого  Лета,
встречал и дежурно целовал в щ„чку постылый муж, на глазах е„ вс„  ещ„  было
тепло нежных губ доброго несчастного смелого е„ Дани... Горячий израильтянин
так зарядил е„ своей стратью, что она впервые изменила свой клятве  мести  и
устроила несчастному Жене "пир богов", как он  назвал  их  отношения.  Целый
месяц Евгений ходил как в бреду от неслыханного для него секса  с  фригидной
вроде бы женой. Верный своим приоритетам, он даже не пытался понять  причину
е„ пробуждения, а заодно и природу странного свежего  шрама  попер„к  нежных
выпуклых ягодиц своей  жены,  появившегося  после  е„  стажировки  в  ту  же
злополучную Одессу. Она объяснила, что случайно  села  в  трамвае  на  косу,
положенную на сидение пьяным дачником. Что же, это  объяснение,  правда  без
последующего внезапного и бурного проявления е„  женской  природы,  казалось
правдоподобнее любого другого. Тем более, что она скоро снова взяла  себя  в
руки и вернула себя и мужа в их вечную Зиму...
                                                                    *** 
   На выходе из лифта четверо стюардов ловко вручали  пассажирам  маршрутные
карточки, чтобы найти свою каюту в лабиринте плавучего  мегаполиса.  Евгений
придирчиво оглядел сво„ временное жилище и не наш„л ни одного изъяна. Тепло,
уютный полумрак, за шторками большого  окна  -  огни  какого-то  незнакомого
города, отраж„нные в глянцевой воде - меняющиеся по  желанию  пассажира  или
автоматически слайды. Ага, значит, естественного окна  из  моей  каюты  нет,
почти обрадовался избалованный придира. Но  его  умилили  стилизованный  под
старину торшер с позеленевшей бронзой, ков„р с приятным  орнаментом,  цветы,
даже сигареты у пепельницы на полированном журнальном столике и подсвеченные
бутылки  в  приоткрытом  баре.  И,  к   тому   же,   потрескивающий   камин,
электрическая сущность  которого  умело  скрывалась  и  естественным  цветом
дотлевающих поленьев и даже специфическим л„гким запахом дыма.  И  мерцающие
словно от ветерка электрические свечи на полке камина легко  пахли  ладаном.
Чемоданы, сданные на причале, уже стояли в их  отделении  в  стенном  шкафу.
Евгений переоделся в домашнее - пижаму с замшей и с кистями -  и  присел  на
стилизованную под мрамор скамеечку у излучающего тепло камина. Ещ„ бы  щипцы
и - туши свет! - умилялся он от неслыханного советского сервиса.  Беспокоила
только одна мысль - кто будет соседом в этой двухместной  каюте.  Достаточно
поселить сюда какую-нибудь свинью, чтобы вся эта техническая  эстетика,  все
эти милые ухищрения стали  только  раздражать...  В  ответ  на  его  тревоги
раздался осторожный стук в дверь  и  появился  сосед.