м и весям, самое пакостное время - начало зимы.  На  аэродромах  ревут
машины, но ещ„ пуще рев„т метель, торопливо занося  только  что  расчищенное
пространство. "Мама... дай, дай... Чшшш, чшшш... Ну, мама, когда мы полетим?
Задерживается... О времени вылета... Мама!  Ну,  ма-ма...  Когда  мы  летим?
Нескоро, спи... Пассажир Справный, вас просят срочно  пройти  к  справочному
бюро... Пассажиру Справочному пройти к справному бюро... Зин, ты ч„,  оху...
Простите, Справному - к  справочному!..  Ну  ты  да„шь,  мать!.."  Справный,
скорее всего какой-то бывший киевский Иоффе, оголтело лезет  к  окошкам,  но
туда не пробиться. Никто ничего не жд„т здесь от  замотанных  синемундирщиц.
Просто скучно. Настроились на  пол„т,  спешили,  толкались  в  метро,  п„рли
сквозь сугробы, боялись опоздать и - на тебе!.. "Девушка, я  сижу  с  детьми
вторые сутки. Вы у меня доигаетесь! Вот сдам ваши билеты и - на поезд,  а?!"
"Не знаю, мужчина." " А кто тут хоть что-нибудь знает?" "Девушка, как насчет
этого, как его, забыл, рейса?" "Задерживается!" "А пятнадцатый?" "Все  рейсы
задерживаются, женщина." "И первый?! Он же фирменный!" "Не мешайте работать,
мажчина." "Пассажир Краснокаменский Евгений, вас  просят  срочно  пройти  на
посадку к выходу номер три.  Краснокаменскому  -  к  выходу  три."  Всеобщее
волнение. Что? Кому-то -  посадка!..  Расчистили,  значит?  Евгений,  только
угнездившийся надолго между двумя чеченами, ошеломл„нно вскакивает. Какая, к
чертям,  посадка..."  Но  волочит  свою  на  кол„сиках  сумку,   провожаемый
лихорадочными взглядами, к выходу номер три. Там уже закрывают двери. Он еле
втискивается между ними и тотчас у него отрывают  из  рук  поспешно  вынутый
билет и вталкивают прямо в салон странного, словно бескрылого самол„та.  Как
во сне он находит сво„ место, собирается снять пальто, но его  останавливает
синяя девушка: "У  нас  не  раздеваются,  пассажир.  Лететь  полчаса."  "Как
полчаса? - холодеет наш честнейший уч„ныйфотограф-любовник. - Вы  меня  куда
сунули? Мне, между прочим, до  Владивостока,  а  не  в  Мытищи,  пустите!.."
"Сиди, дорогой, и не рыпайся себе, -  говорит  сосед  слева,  светя  редкими
золотыми зубами из-под максикепки и максиусов. - Тут  все  до  Владивостока.
Ракета это, понимаешь?"  "Что?  -  ещ„  больше  пугается  Евгений  нарушению
порядка. - Какая, к дьяволу, ракета, кацо? Я на самол„т купил  билет.  А  не
на..." "Самол„т это, - заст„гивает ему  ремень  стюардесса.  -  Успокойтесь,
мужчина же. Новый вид услуг..." "Нэ бачилы  вочи,  що  купувалы,  -  хохочет
сосед справа. - И як таким билеты продают, га?" А за окном  вдруг  в  полной
тишине полетели назад едва видимые в мессиве метели улицы и площади  Москвы,
потом исчезает вс„, кроме белой, быстро  светлеющей  пелены,  потом,  вдруг,
появляется яркое синее небо с садящимся в белые облака красным солнцем.  Вс„
в той же тишине небо темнеет до густой синевы ближнего космоса и только  тут
возникает короткий, на три минуты, р„в ракетных ускорителей, после  которого
продолжается снова бесшумный пол„т по баллисте навстречу ночи. И в этой ночи
вырастают на горизонте те же густые  облака.  Самол„т  выпрастывает  длинные
планерские суставчатые крылья, стремительно погружается в свистящий в тишине
мрак и выныривает там, где среди огней на странно блестящей в  свете  полной
луны   земле   мчится   по   нитке    эстакады    среди    снегов    широкая
платформа-катапульта, с которой уходит чуть не вертикально  вверх  встречный
самол„т на Москву и с которой  через  секунды  с  л„гким  толчком  стыкуется
самол„т-ракета из  Москвы.  Платформа  мягко  тормозит  у  берега  Амурского
залива. Весь путь  от  аэровокзала  на  Ленинградском  проспекте  Москвы  до
аэропавильона  на  Первой   речке   Владивостока   занял   менее   получаса!
Ошеломл„нные пассажиры, не веря своим глазам, выходят на оледенелый  перрон.
Вс„ вокруг покрыто слоем  блестящего  смертельно  опасного  сплошного  льда.
Накануне здесь прош„л субтропический, естественный для этих  широт,  ливень,
который тотчас зам„рз весь на земле после неестественного для широты Сухуми,
но вполне легитимного для Советского Дальнего В
   остока внезапного  двадцатиградусного  мороза  с  ураганным  ветром.  Вс„
тотчас обледенело, включая аэропорт Оз„рные ключи от диспетчерской кабины до
каждого  кустика  около  всех  взд„тно-посадочных  полос,  остекленевших  за
какой-то час до такого состояния, что  их  никакой  техникой  за  неделю  не
очистишь...  Оледенели  провода  и  рельсы,  вс„,  кроме  прогретого  мощным
двигателем  ч„рного  покрытия  взл„тно-посадочной  платформы  на   магнитной
подушке на эстакаде, с которой ветер сдувает и снег и  дождь  ещ„  до  льда.
Такой транспотной системе воздушных сообщений погода до лампочки! Вот это  -
порядок! - радуется Евгений, волоча свою сумку к  автобусу  с  надписью  его
туристического маршрута "Из зимы - в  лето".  Автобус,  беспрерывно  скользя
юзом-боком при малейшем торможении, устремляется к Морскому вокзалу.  Сквозь
круговое застекление Евгений  любуется  "советским  Сан-Франциско",  который
возник в андроповскую эпоху из беспочвенной мечты врем„н унылого хрущ„вского
безобразия. В ураганную морозную ночь светятся редкие окна. На  фоне  одного
из них он видит вдруг показавшийся ему до боли знакомым силует женщины.
   И сразу исчезает оледенелый город за окном, властно вторгается в сознание
запах цветущих акаций, т„плой степной пыли, юного женского  тела.  На  губах
привкус соли и вишен. На ослепительном, словно белом  асфальте  т„мные  тени
деревьев. Эти же тени переходят  на  белые  стены  домов.  Кажется,  что  на
приморском ветру качается вся Одесса, которая самозабвенно нежится в  летнем
зное. Улица пустынна, только л„гкое душистое дыхание  и  стук  каблучков  по
асфальту радом с тающим от желания Евгением. Он опускает глаза и видит  этот
качающийся пятнистый асфальт  и  неправдоподобно  стройные  загорелые  ножки
Светочки. Е„ горячий гладкий локоть  на  его  крепкой  ладони,  удивительная
застенчиво-вызывающая улыбка на розово-коричневом узком  лице  с  блестящими
горячими ч„рными глазами под тонкими от природы  густыми  бровьями,  которые
иная девушка делает часами. Е„ не отрывающиеся от его лица  глаза  мгновенно
меняют выражение от каждого поворота его мысли и речи. Она -  провинциальная
студентка, он - столичный  аспирант  в  командировке.  Она  знает  от  общих
знакомых, что в Москве его жд„т невеста, дочь высокопоставленного чиновника,
а потому ни на что не претендует, кроме как на счастье  хоть  лишнюю  минуту
побыть с ним. Он старше е„ на пять лет, что в таком возрасте - вечность.  Е„
поражает   солидная   окаменелость   его   лица,   трубка,    немногословие,
сдержанность,  самоуверенность.  Она  впервые  в  жизни  имеет   возможность
высказать сво„ мнение по любому  вопросу  перед  уважительным,  вдумчивым  и
молчаливым собеседником. О, это совсем не экспансивные, немного истеричные и
обидчивые мальчики  е„  круга!  Как  мягко,  ненавязчиво  и  убедительно  он
поправляет е„, если она  сморозила  глупость,  как  все  восемнадцатилетние,
предварительно  дав  ей  возможность  эту  глупость  ему  изложить  с  таким
благожелательным и серь„зным вниманием, будто не слышал никогда ничего умнее
и интереснее!.. После такой поправки она  на  всю  жизнь  сохраняет  тв„рдое
убеждение, что всегда думала именно так, как он только что сказал.  Он  учит
е„ красиво по-женски курить сигарету, выколачивая одновременно о каблук свою
трубку. Он о ч„м-то долго и  серь„зно  беседует  с  базарным  калекой-нищим,
присев перед ним на корточки. Для не„ каждый день с ним - свершение, событие
исключительной важности, ради которого она вообще жила до сих  пор.  Она  не
подозревает о мучительной тяжести, преследующей его все эти  недели  с  ней,
пока она в сво„м купальнике любуется в Аркадии его  мощным  торсом.  Она  не
смеет и думать  о  его  чувствах  к  ней  накануне  его  собственной  тв„рдо
оговоренной свадьбы. А Светочка вызывает у него чувство  даже  не  любви,  а
благоговения, как перед  неожиданно  овеществл„нным  высшим  существом.  Она
вообще не выглядит современной девушкой - она словно посланец средних веков.
А он на пляже говорит с ней о Мантене. Надо же  -  в  купальниках,  когда  у
любого из е„ мальчиков только одна мысль - добраться в волнах до запретного,
хоть на мгновение - они говорят о  Ларошфуко  и  Эразме  Роттердамском.  Она
поражена, что он не удивл„н и не восхщ„н е„ познаниями! Надо же, словно  все
прочие его женщины... Или... Или это норма в его столичном кругу, и только в
Одессе Свету считают такой  удивительно  образованной?  Да  и  кто  считает?
Подруги, которых интересуют  только  наряды?  Бабушка  с  дедушкой,  которые
говорят только о болезнях или е„ южные мальчики, глядящие ей  не  столько  в
глаза, сколько за  пазуху,  пожирая  глазами  е„  здоровое  полноватое  тело
женщины, а не спортсменки? Это в Свете нравилось и Евгению больше  всего.  И
куда надо он заглядывался на пляже, просто умел это делать незаметно,  свозь
очки  с  зеркальными  ст„клами.  Он  вовсе  не  был  пресыщен  или  восхищ„н
московскими красавицами, как думала она. И вовсе те не любили, если и умели,
говорить на философские темы. Тем более на фоне прудов Серебрянного Бора  со
своими  синеватыми,  пупырчатыми  северными  телами...  Его  невеста,  с  е„
потрясающим бюстом, была исключением из того правила, что девушки его круга,
пожалуй, в массе некрасивы. И не умны впридачу... Со Светочкой же он отдыхал
душой, находя при ней красоту во вс„м, даже в заблудившемся  в  коре  дерева
муравье. Как-то, взяв в руку е„ пов„рнутую в нему крепкую,
   благородно сухую ладошку, он сказал: "Удивительная у  вас  линия  судьбы:
всю жизнь вы будете счастливы с одним, но любить будете другого..." "Где эти
линии?" "Вот и вот." "Но они же встретятся, - счастливо расцвела  она  своей
застенчивой улыбкой. - Смотрите,  через  много-много  лет,  но  линии  опять
пересекаются..." Потом была неизбежная в каждой  драме  сцена  прощания.  Он
видел сво„ отражение в стекле вагона,  сво„  медальное  лицо  сорокалетнего,
хотя ему не было и тридцати. А за окном - е„, загорелую, в белом платье  без
рукавов, уже без тени улыбки, со скорбной морщинкой над  бровью,  без  слов,
без упр„ков, словно вытянувшуюся от  безграничного  горя.  Только  потом  он
понял, что это было: не прощание со случайной девчонкой из  южной  мечты,  а
его уход навсегда из мира живых в мир теней, из Лета в Зиму, к ожидающей его
в  Москве  верной  невесте  -  недавно  такой  желанной,   такой   эффектной
фигуристой, а теперь уже постылой ему раз и навсегда Юлии... ***
   "Ну, и куда же ты их девал потом, Дани? Не мечись. Успокойся, сядь и  ещ„
раз подумай... Посмотри, на кого ты похож сейчас. Я так и знала,  что  отдых
превратится в сплошную нервотр„пку, как всегда с тобой... Катя, вспомни хоть
ты, куда папа девал билеты?" "Как же я  могу  вспомнить,  мам,  если  я  эти
билеты и в глаза не видела?" "А что ты вообще видишь в доме? Жив„шь,  как  в
лунатическом сне. Двигаешься, кушаешь, но ничего на свете не соображаешь..."
"Ора... Светочка, не... кидай... срывать досаду на реб„нке..."  "Ты  сначала
найди билеты. А потом учи меня, как мне вести себя с моим реб„нком!" "Нашим,
если мы уже пять лет, как одна мишпаха..." "Семья, Дани, семья,  никак  тебя
не переучу... Так где же билеты? Рассуждай аналитически. Ты уч„ный или нет?"
"Тов... Я приш„л  с  лекции,  билеты  были  в  кармане,  кен?"  "Ты  у  меня
спрашиваешь?"  "У  себя...  Я  хорошо  помню.  Я  их  по  ошибке  показал  в
троллейбусе контрол„ру вместо  картиса.  Он  ещ„  сказал...  как  это  будет
по-русски: шутки оставь своим детям, кен?" "Вс„ и кен  и  тов,  Дани,  кроме
одного. Теплоход уйд„т без нас. Потому что тогда-то ты и уронил наши  билеты
прямо в троллейбусе, горе ты мо„..." "Да  нет,  дай  досказать,  русская  ты
нудникит... зануда,  ч„рт  бы  тебя  забирал...  Потом  я  по-ло-жил  билеты
отдельно в кармашек арнака... пормоне. А вот  тут,  у  серванта,  специально
переложил билеты на самое видное и оригинальное место, чтобы  их  невозможно
было не заметить и нельзя было забывать, так?" "Как всегда! На самое  видное
место. И теперь, когда чемоданы уже в прихожей и полчаса до  начала  посадки
на лайнер, когда все уже одеты и парятся в шубах..." "Мам,  вот  же  они!  -
спасает всех, как всегда,  Катя.  -  В  обувном  ящике,  заткнуты  в  папины
ботинки, чтобы он, обуваясь, их достал. Более, чем логично - не пойд„т же он
босиком!" "Я же сказал - на оригинальное место, чтобы ни в  коем  случае  не
забывать. Я бы вспомнил сам, если бы не твоя истерика.  Ну  вот,  теперь  ты
плачешь... Ой-ва-вой, Ора... Ани мицтаэр меод..."  "  Да  забудешь  ты  свой
иврит, наконец?.." "Не забуду. И Катю научу. И в Израиль мы ещ„ ве
   рн„мся, вот увидишь. Снова, как тогда, со всего мира... Бог  нас  наказал
изгнанием за взаимную  вражду,  Бог  же  и  простит  и  верн„т.  Катя  будет
настоящей еврейкой, Ора..." "Начинается... Лучше бы следил за  собой  здесь.
Всю жизнь я с тобой мучаюсь из-за того, что у тебя нет места в твоей  голове
для  семейных  проблем."  "Тише,  соседи  услышат,  порадуются,  что   евреи
ссорятся." "Плевать, они сами ещ„ и дерутся. Мне-то до них какое дело?"
   Они покидают свою "хрущ„бу"  с  мебелью  с  бору  по  сосенке,  со  всеми
совмещенными удобствами,  кроме  водопровода  и  канализации.  Он  окидывает
взором свои вывезенные оттуда книги с  золотым  тиснением  древних  букв  на
коричневой коже. Они спускаются во власть свирепого ветра  и  блестящих  ото
льда тротуаров и лестниц. Руки заняты чемоданами, а к улице надо  идти  либо
по оледенелому спуску, либо по лестнице, где от ступеней остались  крошечные
площадки сухого бетона. Несчастный  Дани  рад,  что  билеты  у  его  любимой
Оры-Светы в сумочке, но его мучает другая мысль: он теперь не помнит,  вынул
он ключи из замка, когда запирал дверь, или так и оставил торчать  ворам  на
радость. И не проверишь, руки заняты чемоданами. К тому же, чтобы не  упасть
на этом сплошном наклонном катке, Света цепляется за него с  одной  стороны,
Катя - с другой, а в мозгу умопостроения типа:  будь  я  вором,  никогда  не
рискнул бы зайти в квартиру, в дверях которой торчат  ключи...  Ну  да...  -
спорит он с собой. - Один раз не заш„л бы. А если торчат целый месяц? Точно,
очистят квартиру. Отпуск ещ„ тот будет. Вс„ это он  прокручивает  в  голове,
естественно, на иврите со знакомыми и родными интонациями,  которые  он  так
тщательно вытравливает из себя в иммиграции. Катя, словно услышав крик  души
любимого отчима, тихонько лезет  в  карман  его  пальто  и  позванивает  там
ключами. Борух ха-Шем!..
   Билет у них не по блату, а honorific cause:  кто-то  вспомнил,  что  Дани
Коэн, ныне Дмитрий Козлов, некогда прив„з патент этого лайнера  из  Израиля.
Его погибший друг, будучи ещ„ профессором Техниона, придумал  такой  вариант
трисека, а потом дани подарил патент пригревшей его  Стране  Советов.  И  за
это... Чего это вы? Чушь? Неправда? Ну, раскричались, разнервничались.... Да
с вами, евреями, вообще нельзя дела иметь! Вечно и сам не  верит,  и  другим
врать мешает! Думает я буду спорить, пут„вку ему показывать...  Нет  у  меня
той пут„вки с личной подписью этого, как его... забыл...  Короче,  совсем  я
тут заврался, господа! Впрочем, а чего вы, собственно, жд„те от  фантастики?
Проехали? Тогда, терпите меня дальше, ид„т?..  То  ли  ещ„  будет!  Ну  хоть
поврать-то дайте хотя бы, вы, зануды...
   Итак, представляю мужа своей жены. Дима Козлов (тот ещ„ Козлов и тот  ещ„
Дима, как вы понимаете. Вроде как  и  я  тот  ещ„  Шломо  в  его  Эреце...).
Иммигрант-бкженец из одной из бесчисленных горячих точек планеты. Ему  сорок
два года. Тогдашняя, в ещ„ холодной точке, его семья  -  беременная  жена  и
трое детей - погибла при погроме 1982 в Хайфе, когда  восстали  "израильские
арабы". Растерзаны в собственной квартире,  пока  Дани  сражался  в  наскоро
собранном еврейском городском ополчении. Распредел„н из лагеря беженцев  под
Одессой во Владивосток. Направлен на курсы  переквалификации  и  ускоренного
обучения русскому за сч„т  института  в  Ленинград.  Там  подтвердил  уч„ную
степень доктора наук в области дистанционной сенсорики и  неконвенциональных
излучений.  Получает  надбавку  к  зарплате  за  знание  иностранного  языка
(английского,  иврит  не  в  сч„т).   Занимается   малоперспективной   темой
аппаратуры направленных излучений по заказу  Дальрыбы.  Его  шефу,  местному
профессору  Карабанову  в  ДВПИ,  удалось  убедить  заказчика,   что   можно
психологически воздействовать на косяки рыбы и гнать их в сети. Попытка того
же  Карабанова  заинтересовать  тематикой  союзное   минобороны   окончилась
достаточно  ехидным  письмом  головного  института,  занятого   психотронным
оружием: мол, если бы ваш гений имел нечто путное  за  душой,  то  Палестину
покинули бы не евреи, а арабы...  Во  Владивостоке  женился  на  развед„нной
местной. Растит общего реб„нка Катьку, сабру,  как  назвали  бы  е„  на  его
родине. Официально подарил все свои патенты  советскому  государству  (нужны
они  ему!..).  Читает  лекции,  вед„т  практические  занятия.  Беспартийный.
Сочувствующий только своей новой семье. О жене же своего мужа можно  сказать
ещ„ короче: Света, по фамилии, естественно, Козлова ( а было ч„рт-те  что  и
сбоку не то "ман", не то  "гер",  не  то  что-то  ещ„  похуже).  Образование
гуманитарное.  Хобби  и  профессия  -  книги.  Занятие   -   продавец   Дома
политической книги.  Работа  не  пыльная  -  кому  они  нужны?..  Разве  что
букинисты пачками покупают - для перепл„тов  приличной  литературы.  Главная
привязанность, забота и боль -
   новая семья (о  старой  лучше  не  вспоминать!..),  этот  добрый  нелепый
иностранец и не менее нелепая Катька -  тринадцатилетнее  существо,  описать
которое под  силу  только  парапсихологам,  а  это  же  лженаука,  товарищи,
буржуазное мракобесие, одним словом. В юности Света едва не погибла,  вскрыв
себе  вены  после  отъезда  какого-то  командированного.  Но  во-время  сама
испугалась своей крови, каким-то акульим  дымом  расходящейся  в  прозрачной
воде, и завизжала на весь пустынный вроде бы  пляж,  где  пристроилась  было
сидя по пояс на песчаном дне окончить свою любовь к  московскому  гостю.  Е„
крик услышал какой-то пьяный, спящий в тени перев„рнутой  лодки.  Он  увидел
кровь, блеснувшее на песке лезвие бритвы и  понял  вс„.  Не  раздумывая,  он
вытащил сомлевшую красотку, уже закатившую свои красивые  глазки,  из  воды,
разорвал свою форменную безрукавку, затянул нежную загорелую ручку поясом  у
подмышки, брызнул изо рта "Боржоми" на пожелтевшее под загаром такое  всегда
пышущее  здоровьем  узкое  личико.  Света  сроду  и  не  слыхивала  о  такой
концентрации спиртного, какая  хлынула  из  нутра  е„  спасителя  вместе  со
спреем. Она сразу отпрянула и забилась в истерике  на  песке,  осознав,  что
вернулась вс„-таки к ужасу своей разбитой  молодой  жизни.  Пьяный  оказался
вполне приличным парнем  -  моряком  дальнего  плавания,  дальневосточником.
Разговорам о философии он предпочитал крепкую выпивку в хорошем ресторане  и
добротный  секс  с  жаждущей  уже  жизни  спас„нной   одесситкой   в   своей
персональной просторной каюте старпома.  Оказался,  к  тому  же,  порядочным
человеком - тотчас вылетел ч„рт-те откуда в Одессу, как только узнал, что та
курортная его девчонка "понесла" - к ужасу е„ добропорядочной родни. Ах, как
эффектно появился он в их переполненном отчаянием многоэтажном  дворе!..  Во
вс„м блеске своих позументов, кокарды и кремовой формы он тут же,  при  всех
родных и соседях, облепивших  балконы  вокруг  дворика,  объявил  о  желании
вступить в законный брак со Светой и пригласил всех на свадьбу. Тут  же,  за
фасадом Оперного театра, они  расписались,  отпразновали  свадьбу  в  лучшем
ресторане н
   а