ных пораж„нных зрителей. Оста„тся,  на  правах  Героя,
только Дани. - Я, конечно, понимаю, вы с Дмитрием Ивановичем весь этот  ужас
пережили, но  нам-то  всем  это  зачем?  Как  мне  теперь  отчитаться  перед
парткомом  пароходства   за   эту   сионистскую   публичную   демонстрацию?"
"Отчитывайтесь как хотите, - обессиленно ответил несчастный маг. - Я не могу
вс„ это никак объяснить. Я продуцировал только "Тачанку". Немного  "Орл„нка"
для молод„жи. А эту ближневосточную муть я и вспоминать-то не хочу..."  "Это
моя вина, - тихо сказал Дани. - Мне, напротив, ваша тачанка, как это сказать
по-русски..." "До фени, - машинально помог ему помполит. - То  есть  это  вы
вмешались в представление? У вас что, у всех евреев этот  дар?.."  "За  всех
евреев не ручаюсь, но у этого, похоже,  что-то  есть,  -  просиял,  наконец,
понявший вс„ Поляковский. - Не потому, что  он  еврей.  У  меня  на  сеансах
иногда бывает такое. Редко,  но  бывает.  Мои  сюжеты  непостижимым  образом
пробуждают в одном зрителе, не поддающемся моей магии, его  собственные,  но
очень сильные ассоциации. Он невольно подключается к моему сеансу  и  портит
вс„ представление.  Вот  как-то  выступал  я  перед...  между  нами  говоря,
Политбюро. Как и предусмотрено утвержд„нной где надо и кем надо  программой,
я продуцирую Второй съезд. Все видят  живого  Ленина,  Плеханова  и  прочих,
"Вихри враждебные" исправно звучат, но вот прямо чувствую, что кто-то словно
под руку что-то сво„  су„т,  чего  я  и  не  вижу  сам,  как  и  сегодня  не
подозревал, что весь зал смотрит всю эту палестинскую трагедию... Окончил  я
сеанс и - глазам не верю: все красные сидят, потные, рубашки расст„г
   нутые до пояса, глаза сальные, а рука чуть  не  у  каждого  в  ширинке...
Генсек не исключение. Как отмазываться? Тем более, что  все  до  внутреннего
визга довольны - нафига им этот Ленин, да  ещ„  с  Плехановым.  Никто  и  не
помнит, кто вообще носил  такую  фамилию,  каким  уклоном  увлекался  и  как
окончил свою революционную биографию. Зато они у  меня  на  сеансе  получили
откуда-то такой заряд кое-какой энергии, что все  заспешили  на  все  четыре
стороны по неотложным государственным делам. "Ну вы и шалун! -  говорит  мне
Генеральный. - Мне такое и во  сне  не  приснилось  бы..."  А  я  бы  и  рад
вспомнить, да нечего не вспоминается! Я же им дискуссию Ленина с  Плехановым
воображал от всей души! Сунули  меня  на  детектор  лжи  и  определили  весь
эпизод, как несчастный случай на производстве.  Обещали  выявить  умельца  и
наказать паршивую овцу в их здоровой среде, морального разложенца... Так что
докладывайте в сво„м парткоме что угодно.  Поляковского  это  не  касается."
"Ладно, - улыбнулся разомлевший помполит. - Только... Натан Борисович... как
это... Вы так и не воспроизвели ту фантазию, ну... что была в Кремле?  Может
быть, порадуете нас с Дмитрием Ивановичем, между нами..." "И рад бы, да я же
сам не знаю, что он там навоображал! Как-то  попалась  мне  совершенно,  ну,
абсолютно неприступная дама, жена самого директора Ленконцерта..." "И  вы  -
вспомнили?" - с надеждой откликнулся помполит. "В том-то и дело, что я -нет!
Заш„л я как-то к ней в кабинет е„ мужа, перепробовал  все  свои  музыкальные
картинки - скала!... Тут я запустил "Вихри враждебные веют над нами..."  Мне
эта мелодия разве что смутно напоминает этот Второй  съезд  партии.  А  она,
смотрю, как-то дико на меня взглянула и... прямо словно озверела!  Прямо  на
служебном столе мужа... Меня пять часов не отпускала..." Помполит  заливисто
и похотливо хохотал. Чтоб им всем  лопнуть  с  этими  фантазиями,  -  мрачно
подумал Дани. - И чтоб меня ч„рт побрал за мою память... Вс„ точно  так  же,
как тогда. Весь мир спокойно веселился, пока нас топили и  резали.  Как  раз
проходил всемирный фестиваль, разные конкурсы юмора. Сове
   тский крейсер, который  подобрал  меня  и  моих  подзащитных  с  Кармеля,
отгонял от берегов Палестины чей-то круизный лайнер,  специально  свернувший
сюда, из любопытства. На  его  борту  гремела  вес„лая  музыка,  а  нарядная
публика толпилась с биноклями, гнусно расширяя глаза,  разглядывая  то,  что
творилось на нашем побережье!..
   " Натан, можно тебя на минутку, - сказал Дани, когда  уставший  от  смеха
помполит уш„л.  -  Слушай.  Как  ты  относишься  к  религиозным  текстам?.."
"Нкт-нет, я  всегда  с  подозрением  относился  к  иудаизму,  а  в  Израиле,
насмотревшись на пейсатых, стал воинствующим атеистом. Я скорее настрою себя
на эти дурацкие  их  съезды,  чем  на  сюжеты  древних  иудеев.  Бесконечные
жертвенники, крось, наказания  за  отступничество,  бррр..."  "Речь  ид„т  о
христитанских  и  мусульманским  текстах.  Они  должны  сопровождаться  моим
излучением, чтобы..." "Начинается! Да не возродить тебе Израиль! Против  нас
всегда был, есть и будет весь мир. Заметь, что бы ни делал Израиль,  как  бы
он ни был прав, мировое сообщество всегда было  на  стороне  арабов,  только
потому, что они не евреи! Кроме тех редких случаев, когда израиль надо  было
поддержать против Советского Союза. Если вам и удастся  снова  провозгласить
еврейскую независтимость, снова собрать несчастных в свою вроде  бы  страну,
те же евреи, вс„ тотчас позабыв, тотчас вцепятся друг в друга. И весь мир  -
в евреев и Израиль. Нет уж, мне спокойнее в галуте, спасибо,  уже  ели  ваше
гостеприимство, господа сабры!.." "Вс„ высказал? Теперь послушай меня.  Ведь
ты не зря тогда приехал в Израиль. И снова собер„шься. Это неизбежно, это  -
зов крови. И мы вместе с тобой,  с  такими  как  ты  иначе  обустроим  новый
Израиль. Пока же, пойми, я и  ты  -  последняя  надежда  нашего  несчастного
народа!.." *** *** ***
   "Национальность?"  -  палестинский  генерал,  небрежно  отстранив   рукой
пограничногой офицера, подозрительно вглядывался  в  элегантного  туриста  с
сединой на висках и в его спутницу - белокурую девушку лет  семнадцати.  Его
привлекла к этим пассажирам прибывшего из Москвы самол„та золотая  зв„здочка
Героя на лацкане пиджака мужчины. В последнее время  туристы  из  СССР  были
исключительно бывшими  евреями,  но  здесь  настораживала  явно  нееврейская
внешность спутницы  этого  яхуда,  указанной  в  документах  как  его  дочь.
"Советский, - ответил Дани без улыбки. - Там написано." "А  до  ассимиляции?
Еврей? Израильтянин? Как вас звали тогда?" "Козлов, - ответила Катя.  -  Это
мой папа. Дмитрий Козлов. А у  вас  будут  неприятности,  генерал,  если  вы
придер„тесь к нему. Он - Герой Советского  Союза.  Это  у  нас  больше,  чем
депутат Верховного Совета или там министр, поняли?" "Я-то понял, - покраснел
седой генерал. - Да физиономия вашего "папы" мне  хорошо  знакома...  Только
никак не припомню, нарочно или нечаянно он промазал, когда в меня как-то тут
стрелял..."  "Задержать  или  отправить  обратно?  -  спросил   пограничник,
угодливо сгибаясь. - Мне эта пара  тоже  подозрительна.  Для  любовницы  она
больно молода, а на дочь никак не похожа." "Пропусти... Не  ссориться  же  с
таким монстром, как его страна  из-за  какого-то...  Козлова."  "Да  уж,  не
советую никому с нами ссориться,  -  злорадно  добавила  Катя.  -  Одни  тут
недалеко уже пробовали недавно. Так где тут у вас  автобус  до  Иерусалима?"
"Автобус до Эль-Кудса отходит с той стороны площади. Будьте осторожны,  мисс
Козлова, с терминологией." "Вы тоже, генерал, - с вашими придирками! На  нас
где залезешь, там и  слезешь."  "У  вас  очень  интересная  дочь,  мистер...
Даниэль Коэн... простите, Дмитрий Иванович Коз-лов, - протянул генерал  Дани
закрытый паспорт. - Не понимаю, зачем вам надо ею рисковать? Не один  я  вас
узнал! Ваш папа, мисс Кэт, тут тоже был... немалый герой... Оставил по  себе
такую память!.." "Да и ты, Фарук, мною не забыт, - неприятно улыбнулся Дани.
- Никто из вас не забыт. И ещ„ отнюдь не вечер, Фарук. М„ртвые взыв
   ают к живым. А ведь могли наши семьи до сих пор мирно жить в одном  доме,
растить внуков-друзей и дискутировать в общем  клубе  на  улице  Ха-Гефен  о
судьбах наших народов... Так вы же без нашей крови жить  просто  не  можете,
так? Как ваши братья по разуму  косовары  не  могли  жить  без  насилия  над
соседями. Где они сейчас? И  нечего  сверлить  меня  глазами!  Да,  в  Союзе
официально евреев нет, генерал. Но ам Исраель хай! Не забыл  ещ„?  Мы  тебе,
всем вам это очень скоро  напомним,  если  забыли.  А  бояться  мне  в  Эрец
Исраэль, нечего. Наш КГБ тоже не без евреев. Меня будут вести здесь. И я  не
завидую тому, кто Катеньку попробует обидеть. Предай  это  своим  живод„рам.
Они ведь трусливые твари, как все шакалы. И о своей дырявой  шкуре  подумай,
Фарук. Сда„тся мне, что я в Хайфе тогда  не  совсем  промазал...  Хотя,  сам
знаешь, я мог выстрелить и лучше,  помнишь?  В  последний  момент,  вспомнил
твоих детей, моих соседей... Пока же запомни, я -  Дмитрий  Козлов!"  "Добро
пожаловать в нашу Палестину, мистер Козлов,  -  ощерился  седой  генерал.  -
Слава  Аллаху,  мы  поменялись  ролями.  Теперь   я   буду   рад   с   тобой
подискутировать, на правах оккупанта твоего народа, как некогда ты снисходил
к нам, арабам, в оккупированной сионистами Палестине. Добро пожаловать, мисс
Кэт. Фарук аш-Хара позаботится о вашей безопасности в  своей  стране!"  "Вот
это другой разговор, - улыбнулась Катя, подавая ему руку. -  Мы  не  забудем
вашего гостеприимства, генерал. И если вы,  с  вашей  дочерью,  когда-нибудь
приедете к нам в Израиль из своего Египта, то мой  папа,  еврейский  генерал
Дани Коэн, будет вас опекать, ид„т? Только... я  очень  сомневаюсь,  что  вы
решитесь сюда вернуться даже и туристом. И ваши дети. И ваши  внуки,  мистер
Фарид..." "Аллах благосклонен к пустым мечтателям, - ощерился Фарук.  -  Ибо
что оста„тся униженным и изгнанным, как не мечтать?.."
   Да... Это была действительно уже давно Палестина, а не Израиль... Страна,
битком набитая сбежавшимися со всей Африки  и  Азии  на  дел„жку  еврейского
добра "беженцами". Фарук оказался прав. Это давно был и  не  Ерушалаим  шель
заhав - золотой Иерусалим, а грязный, кишащий толпами нищих  бездельников  и
бесстрашными даже дн„м крысами Эль-Кудс, ещ„ одно позорное  пятно  на  карте
третьего мира. Даже мечеть на Храмовой горе не сияла куполом, как в чужом ей
Израиле. "Шл„м оккупанта", как  называли  этот  купол  правые,  облупился  и
потускнел без ухода.  Прохожие  кидались  к  респектабельным  иностранцам  с
предложением услуг и товаров. Катю они, казалось, прямо обожествляли  -  она
пользовалась прямо всеобщим поклонением и восхищением. Со всех сторон  сияли
улыбки. На фоне е„ пышных  золотых  волос  подозрительного  Дани  вообще  не
замечали. В толпах встречались и евреи-ортодоксы в сво„м  неизменном  ч„рном
одеянии и с полузабытой суетливой походкой, которая так смешила Дани  и  над
которой  охотно  потешались  у  них  дома  -  смотрите,   как   они   спешат
побездельничать.  Теперь  эти  жалкие  фигуры  среди  арабов  казались   ему
умилительными и трогательными. Он положил  десять  долларов  в  руку  нищего
старика в ч„рной кипе, сидевшего с кружкой и тихо  спросил  на  иврите,  как
пройти  к  Западной   стене.   Нищий   вздрогнул,   затравленно   оглянулся,
подозрительно осмотрел с головы до ног подч„ркнуто скромно одетую девушку  и
едва слышно спросил: "Откуда вы?" "Из Советского Союза." "Вы раньше...  жили
здесь?" "Я жил в Хайфе, на Кармеле." "И давно вы не были в Палестине?" "Я не
был в Израиле восемнадцать лет..."  "С  последнего  Девятого  Ава,  с  самой
Катастрофы Третьего Храма, - кивнул старик. - Тогда  вы  не  знаете,  что  к
Стене разрешается подход только иностранцам. Мы не можем даже вложить  петек
между камнями и коснуться рукой нашей  святыни.  Нам  выделен  "балкончик  с
видом  на  заборчик",  как  издевательски  называют  эту  площадку  арабские
журналисты. "Заборчик"... Дани вспомнил, что и в независимом и  победоносном
Израиле сплошь "лево-больше-вистская  армия",  как  называли  ЦАХАЛ  правые,
предоста
   вила евреям только чудом уцелевшую в веках Западную стену Храма, сохранив
собственно святую прежде всего для евреев,  их  Храмовую  гору  за  арабами,
чтобы не оскорбить мусульман, не говоря  уж  о  том,  чтобы  снести  некогда
намеренно возвед„нные на ней постройки утвержаюшие  ислам  именно  на  самой
святой для евреев горе, с целью их унижения. Всегда  так  поступали  все  на
свете победители. Все, кроме вооруженных самым мощным оружием и самой умелой
в этом углу мира армией евреев с вечным галутом в  душах  своих...  Если  мы
верн„мся, в тысячный раз подумал Дани, мы не будем больше оглядываться ни на
кого. Дооглядывались, доделикатничались... "Так нам можно подойти к  Стене?"
"Конечно... Вы же иностранцы, русские.  После  событий  на  Балканах  и  тех
клыков, что ваша страна показала на Тихом океане, у арабов проснулось  былое
уважение к русским. Они ценят силу. А  уж  такую  силу,  что  проявили  ваши
сербы, просто обожают... Скажите, адони, - вдруг умоляюще коснулся он  сухой
дрожащей рукой пиджака Дани, на котором сияла чужая для его народа  награда,
- правда ли, что  вы,  евреи,  сбежавшие  в  Россию,  не  забыли  нас...  Не
передать, как нам тут плохо. За любую  провинность,  по  любому  навету  нас
бросают в вонючие  ямы-тюрьмы,  секут  плетьми,  отрубают  руку,  обвиняя  в
воровстве... У нас нет никаких школ для наших детей, нашей  молод„жи  закрыт
доступ даже в те жалкие университеты, которые сохранились  на  месте  наших.
Нам уже пятнадцать лет  запрещают  выезжать  из  страны  и  разговаривать  с
иностранцами. Видите, как на нас смотрит тот полицейский? Меня  могут  снова
высечь за то, что я жалуюсь вам... Он просто  скажет,  что  слышал  то-то  и
то-то, а никто  у  меня  просто  и  не  спросит,  говорил  ли  я  что-нибудь
незаконное... Скажите мне, правда ли, что вы попросите у русских оружие  для
нашего подполья  и  поможете  вернуть  нам  наш  Израиль?  Вы,  я  вижу,  не
забыли..." "Пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, Ерушалаим" -
тихо сказал Дани, а Катя серь„зно и торжественно повторила фразу  на  чистом
иврите. "Бахура не гойка?" - поразился старик. "Это моя дочь, адони, - с г
   ордостью сказал Дани. - Она воспитана надлежащим образом." "Тогда у  меня
к вам огромная просьба,  гэверет,  -  заторопился  старик.  -  Я  приготовил
записку, петек, и прошу всех туристов вложить  его  между  камней...  только
вложить... Мужчины боятся - их могут за это  выслать,  а  за  женщинами  там
просто не следят потому, что  нам  под  страхом  смерти  запрещается  вообще
обращаться к иностранкам..." "Давайте, - протянула руку Катя. - Я никого  не
боюсь. Я же тут с моим папой!"
   "Что вам дал яхуд, мисс? Дайте мне! - невысокий полицейский требовательно
протянул руку к девушке. - Иначе вы немедленно пройд„те со мной в  отделение
полиции, и вас там обыщут. А у нас, - ухмыльнулся он, облизав толстые  губы,
- в полиции не служат женщины..." Как похож на  покойного  Арафата,  подумал
Дани и  отв„л  полицейского  в  сторону.  "Послушайте,  мистер,-  сказал  он
по-английски, - ну что вам дадут наши неприятности?" "А сколько мне дадут...
без ваших неприятностей? - ещ„ нахальнее улыбнулся  микро-Арафат.  -  Меньше
двадцатки даже не  предлагайте."  "Вот  тебе  твои  двадцать  долларов.  Ещ„
двадцать получишь, если к нам больше никто не пристанет, и сам  проводишь  к
Стене." "К Стене? - побагровел полицейский. - Да  ты  уж  сам  не  яхуд  ли,
мистер? Я думал вы оба янки, у  тебя  красивая  жена."  "Это  моя  дочь.  Мы
русские." "Русские евреи, - ощерился араб. - Те самые,  которые,  как  пишут
газеты, поклялись вернуться сюда с русским оружием и сделать нас похожими на
косоваров в их рвах, так? Те самые, что утопили наших бойцов в Адриатическом
море, когда они плыли  на  помощь  нашим  братьям,  а?"  "Я  тебе  этого  не
говорил..." "Сто долларов, - тв„рдо сказал страж  исламского  порядка.  -  В
дополнение к тем, что ты... мне так и не давал.  И  сто  после  Стены.  И  я
забуду, может быть, что твоя дочь взяла у старого яхуда петек. И  не  донесу
на него. И тебе, и ему спокойнее." "Скоро тебе, тварь, будет ещ„  спокойнее,
чем тем косоварам, - нехорошо оскаблился Дани. - А пока... Господин  офицер!
- крикнул он по-английски стоящему  с  важным  видом  нарядному  капитану  с
аксельбантами  на  мундире.   -   Ваш   солдат   занимается   тут   открытым
вымогательством у иностранных туристов. Помогите  нам,  пожалуйста."  Офицер
галантно поклонился красивой Кате, отдав честь обоим. Его взгляд  задержался
на золотой зв„здочке на груди Дани. "Если не ошибаюсь,  вы  кавалер  высшего
советского ордена, какой имеют единицы? Где вы получили награду?"  "В  Тихом
океане. Мы без оружия потопили два торпедных катера янки." "О,  я  читал  об
этом... Так это вы - Дмитрий Козлов?" "Я... И я, к тому же, давний
   друг генерала Фарида. Ещ„ по временам оным... Мы были некогда... соседями
по лестничной клетке в Хайфе."  "Вот  как...  Вы  позволите  проверить  ваши
слова?  -  капитан  нажал  кнопку  мобильного  телефона  и   долго   говорил
по-арабски, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам. - Вы сказали правду,
- важно сказал он. - Он говорит, что вы когда-то подарили ему жизнь, а Фарид
аш-Хара - наш национальный герой. Фарид приказал мне самому проводить вас  к
Стене, мистер... Дани Коэн. Мы уважаем героев, даже героев противника... Эй,
стража! Этого вымогателя высечь. Двадцать плетей. Молчать!" - потянул он  из
кабуры  пистолет.  Незадачливый   солдат   понуро   пош„л   к   ухмыляющимся
полицейским... "Ужас, - шепнула Катя отцу по-русски.  -  Двадцать  плетей...
прямо как т„тю Юлю тогда... если бы не ты..."  Капитан  ш„л  впереди  сквозь
сплошной базар Старого Города. У Стены было чисто и  пусто.  Касса,  валюта,
туристический объект... Молились трое  американцев-реформистов.  На  женской
стороне не было никого. Катя открыто вложила свою записку вместе с  запиской
старика, коснулась рукой т„плого  гладкого  камня  и  истово  произнесла  на
иврите: "Алоhим, Ты строг, но Ты добр. Прости мой  народ  в  последний  раз!
Прости его за то, что, проявив завидную доброту  к  врагам,  он  не  стерпел
своих братьев в своей же среде, что не бер„г того, что  Ты  подарил  ему  по
доброте своей, чудо - Страну Израиля для  евреев...  Прости  свой  неизменно
жестоковыйный народ, как отец прощает неисправимого сына своего, и верни нас
обратно... Только на милосердие Тво„ уповаю... Велика верность Твоя!.."  Всю
свою короткую сознательную жизнь после второго замужества мамы  она  мечтала
об этом моменте. Она слышала от Дани, что именно здесь небеса имеют окно  на
землю, но сейчас ощущала эту связь всем своим существом. Я хочу жить  здесь,
в Израиле, в Иерусалиме, - шептала она,  и  сл„зы  катились  по  е„  розовым
нежным щекам. - Я еврейка. У меня и мама, и  бабушка  и  все  пра-пра-пра  -
еврейки. Я хочу, чтобы мои дети, внуки и все пра-пра-пра  были  израильскими
евреями. Верни нас, Господи на нашу Родину... Освободи е„ для евреев..."
   "Мистер, вам не нужны сувениры со Святой земли? - тронул  очередной  араб
рукав Дани. - Ведь  это  живая  память  об  Эль-Кудсе..."  "Я  и  так  помню
Ерушалаим, - вдруг ответил на иврите Козлов, вглядываясь в  коричневое  лицо
под мусульманским убором. - Рад тебя видеть, Томи, - взволнованно добавил он
тихо. - Я здесь как турист из Советского Союза. Это  моя  дочь  Кати  Коэн."
"Наим меод, - галантно ответил "араб" и  посторонился,  пропуская  гостей  в
свою тесную лавочку. - Прошу вас, - двинулся он дальше к потайной  двери.  -
Здесь многие хотят тебя видеть, Дани. Тебя не забыли в Израиле." В полумраке
большой   комнаты   сидели   одетые   по-арабски   люди.   Они   восторженно
приветствовали Дани  и  Катю.  Дани  вглядывался  в  едва  узнаваемые  лица,
всплескивал руками, радостно щипал бывших друзей и хохотал  незнакомым  Кате
тонким голосом. "Подполье давно готово к восстанию, - сказал  Томи.  -  Весь
мир это знает. Знают и палест