ои слова, а сам удивляешься!
(Смех) Мы говорили давеча об этом, но я еще раз говорю, чтобы подчеркнуть.
Действительно, мужик, считай, в ограде своей стоит, ему снова под смерть
идти, а его в дом не пускают!! Конечно, несправедливо, не по человечеству
- каждый скажет.
   (Снова вынимает листок, читает): "Ему бы только один-единственный денек
побывать дома, унять душу - тогда он опять готов на что угодно". Вот,
слышите: ГОТОВ НА ЧТО УГОДНО! ОПЯТЬ!! Это я все из книжки твоей списала
(спохватывается: вашей!), это ВАШИ слова, ЛИЧНО ВАШИ! Ну и какой же он
дезертир-то? Просто беда у человека вышла, БЕ-ДА... И, главное, из-за
чего? Из-за отсутствия милости, простой жизненной милости, жалости самой
простой - у врачей тех в госпитале и у вас.
   (Распутин в недоумении поднял глаза. Лицо сосредоточено, непроницаемо,
строго.
   Он закрыт весь, но изумление заметно.) Да-да, я про вас говорю, про
вас! В каком смысле? У вас тоже милости нет: вы Гуськова больше нужного
плохим сделали! Разве справедливо, что он сподряд одни преступления
делает?? То рыбу крадет, то мельницу хотит поджечь, Настене грозит: убью,
мол, если скажешь кому про меня, убью, и рука не дрогнет; то теленка при
матери его убивает, то оленя, Ну, козулю эту... Сподряд, сподряд, как
настоящий разбойник! А ведь Гуськов - не разбойник, он мужик как мужик,
между прочим, неплохой, ну, обыкновенный; два ранения перенес, это третье
уже, контуженный, всю войну без полгода провоевал, солдат хороший,
разведчик, мужики с ним в разведку ходить любили, - а разве это так, так
просто? Что же еще нужно-то? А вы? ОТ ВАС ЗАВИСИТ ВЕДЬ! (смех) Ну, рыбу
ладно, рыбу пусть бы снял, ну, волком бы повыл - он же настоящего волка
этим отпугивал, да тут и вообще завоешь (к Распутину), и ты бы завыл, вы!
(в зале быстро обрывающийся нервный смех), но ведь не все же у человека
одно хуже другого!.. Разве это СПРАВЕДЛИВО? Ему и так бы хватило, КОЛИ ОН
ДЕЗЕРТИРОМ СЧИТАЕТСЯ, вполне бы хватило!.. Разве ты не понимаешь? Дезертир
же!
   Я вот думаю, что ты специально его таким сделал, чтобы людям легче было
осудить его - помогаешь имя, - вот и выходит, что правда у вас
несправедливая. (Тишина.
   Как-то страшно.)
   А зачем помогать? Кому? Все и так злые, прощать не умеют. Да люди же
хуже зверей - не поймут и не простят. А уж в военное-то время!.. К стенке!
Расстрел! Только расстрел, хоть Гуськов бы сто раз покаялся, сто раз бы на
коленках прощения просил! Никто не простил бы. Никто! Ты спроси, спроси
сейчас! Ну? Никто! НЕЛЮДИ МЫ, КАК ВРАЧИ ВАШИ ТЕ, МЫ ВСЕ ТАКИЕ, ВСЕ!
(Тишина. Совсем страшно.)
   Я еще не согласная с вами, что вы сейчас сказали: я, мол, книгу не про
Гуськова и не про войну писал, я об одной женщине прекрасной хотел
написать, дескать, она здесь главное, Настена, значит. Ну, смех! Не про
войну!! Про Настену, значит??
   Нет! У вас повесть не о ней, а - именно о войне, а, точнее, о добре и
зле. Я сразу поняла. У нас на "Свече" тоже такая тема была: "ДОБРО И ЗЛО".
Акимова еще доклад делала. (К залу): Помните? Вот. Мы тогда четыре раза
собирались: все уложиться в одно занятие не могли, и у нас тогда, что ни
месяц - то добро и зло!
   (смех) (Непосредственно к Распутину): Какое у вас здесь зло? Зло здесь
у вас сама война и люди, которые на ней управляют, даже совсем малую
власть имеют, но - власть. Ну и добро, конечно, есть - любовь. Но не
Настена одна, нет, а именно ЛЮБОВЬ. Я так понимаю, я свое мнение
высказываю.
   Я уже говорила: нелюди мы, вот я и хочу пример один привести из жизни
нашей больничной - какие мы. Для сравнения.
   И Нина Михайловна рассказала, что у них в больнице, где она раньше
работала, тоже "женщина прекрасная" была, больная. Она полюбила одного
парня в больнице, умирающего, Гошей звали. Она знала, что он умирающий, но
полюбила. Любовь у них была очень хорошая, красивая... Женщина эта
помогала Гошке жить. И вот старшая сестра отделения и говорит раз на
планерке, что, мол, нечего здесь "РОМАНСЫ"
   КРУТИТЬ". Так и сказала, сострила, что ли...
   Что это, мол, больница, а не что-нибудь... И чтобы после одиннадцати
"этой парочки" - так она сказала - на диванчике в коридоре не было, чтобы
"разгонять"
   их. Тоже ее слова. И мы, дураки, марионетки безжалостные, послушались и
разгоняли, когда они в коридоре сидели и тихонько разговаривали, никому не
мешая... И вот... вот Гошка через какую-то неделю умер... Так скоро, так
никто не ожидал... Вот... "романсы"... Вот какие мы, я... Вспомнить -
жгет, внутри, стыдно, забыть не дает... А тут - дезертир, война!
Дезертир-не дезертир! - разбираться-то кто будет?
   Ну хорошо, ладно: сделал человек ошибку, не рассчитал. Но исправить-то
ТЕПЕРЬ КАК?? НЕЛЬЗЯ ВЕДЬ! Сам говоришь: ВЫКИДЫШ судьбы (смех). Ой,
простите, я-то всю жизнь в гинекологическом кабинете работаю, вот и
спуталась. Ну, этот (заглядывает в свой листок) ВЫВЕРТЫШ! Вывертыш у него
получился. Вывертыш-не вывертыш - крышка! Верно, да? Судьбу-то не
объедешь. Тут одно остается, одно-единственное - опять же он, расстрел!
Только под него идти, но ведь это же... ну... как идти-то? - страшно
ведь... Не знаю, как и сказать... Может, кто и пошел бы, может, но...
сильно страшно...
   Я еще скажу: вы хотите, чтобы человек без единой ошибки жизнь прожил,
без е-ди-ной! Да так не бывает! Да вот и сам, сам-то как? Вы сами? Неужели
без ошибок прожили?? Нет! И у вас ошибки были, были, будут и есть! Как у
всех, без них человеку не прожить. Вот я и думаю, что все равно главное в
жизни не ошибки эти, хотя мы свои ошибки всегда открыто разбираем, даже
дневник такой ведем:
   "Моя ошибка", но все равно не они главное, главное - МИЛОСЕРДИЕ, но мы
им все не обладаем, только единицы, совсем единицы. Вот.
   И Нина Михайловна сказала, заканчивая, что история, которую она
рассказала о больнице, о любви той, О ЖЕНЩИНЕ ПРЕКРАСНОЙ, тоже не о ней.
Она тоже, "как и книжка твоя" - о добре и зле, о зле больше: о нашей
сестре старшей, о нас всех, о нас - особенно: мы-то ведь никто слова не
сказал, НИКТО не заступился!
   Ну, а добро тоже есть, и тоже - любовь. Как у вас, в книжке твоей:
ЛЮ-БОВЬ!
   (Долгий добрый смех. Распутин отпустил сжатые губы, разжал их, слегка
улыбнулся, осуждающий взгляд его - он почти всегда у него осуждающий -
стал почти обычным... Кстати, что он конкретно осуждает? Наверное,
конкретно - ничего, просто взгляд такой у человека... ОСУЖДЕНИЕ В ЦЕЛОМ...)
   Между прочим, я как подумала - любовь из всего добра - самое главное.
Не только, конечно, между мужчиной и женщиной - между людями вообще. Вот в
Библии говорят, чтобы врага своего любили. Да? А мы даже не то, чтоб
врага, мы своих-то любить не умеем!.. Это я все про тех твоих врачей
говорю, что Андрея домой перед смертью на денек не пустили, и про нас, не
давших нашей небольшой начальнице по мозгам (все хохочут). Ой! Ну, все
равно, верно же говорю, правду: ПО МОЗГАМ!
   (Снова смех) Вот если бы мы любить умели, многого зла на земле не было.
   - Спасибо вам, - внезапно сказала Нина Михайловна, - спасибо за книжку
твою!
   (добрый смех) Интересная! Я всю ночь читала - без отрыва, потом на
второй раз прочла, потом выписывала из нее (показывает листок), мужика
своего прочесть заставила, детям дала. Мы дома ее вчера обсуждали, диспут
тоже был. Спорили!
   Спасибо. Еще когда приезжай! (Смех. Распутин встал, улыбнулся смущенно,
кивнул:
   дескать, и вам спасибо. Сел. А сестра эта к нему подошла и крепко руку
пожала.
   Он смутился ужасно. Лицо опять в красных пятнах стало. Все
зааплодировали.)
   ... Так отчетливо вижу тебя я - до крика.
 
   (Марк Сергеев)
 
   ... Да, Распутин тогда впервые озадачил меня. Но все, знавшие его,
хорошо знавшие, говорили, что ВОТ ТАКОЙ он. Невероятно честный, правдивый,
кристально чистый, бескомпромиссный, никогда не идущий ни на какие сделки
с совестью, на малую несправедливость, не представляющий предательства, не
прощающий потому и малейшую непорядочность, прямой, искренний, словом, -
человек ЧЕСТИ да и МУЖЕСТВА - вот ведь о партии как сказал! Никто в то
время и ВЫДОХНУТЬ такого не смел...
   Сам такой, вот и Андрею своему не прощает: воюй, как все! Какие тебе
еще особые привилегии?! Женщина такая из-за тебя, предателя, погибает, да
еще с ребенком, с твоим ребенком, предатель! Нет, не быть тебе прощенным в
веках, нет! Что ж...
   Распутин был писателем, который не поднимался над своими героями, не
смотрел на них со стороны, он был пристрастен, он НЕ МОГ с ними
расстаться, ОТПУСТИТЬ ОТ СЕБЯ, он был крепко связан с ними, был
субъективен, то есть он или любил их горячо, или не любил, иначе - он НЕ
СУДИЛ!! их. И ничего здесь плохого не было.
   Просто это было именно так. И он имел полное право на такое отношение к
своим героям.
   Разные бывают писатели, к своим героям по-разному относящиеся, и не
этим определяется их талант!
   И еще: вскоре после нашей встречи один знакомый мне писатель же
рассказал, как однажды при Распутине, ехавшем с группой писателей в
машине, начался какой-то антисемитский разговор. Попросив шофера
остановить машину, Распутин выскочил из нее и, резко хлопнув дверцей,
быстро пошел прочь.
   ДА, НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ АНТИСЕМИТОМ. Это, конечно,
банальность. Но - все же...
   ДА, ЧЕЛОВЕК ЧЕСТИ, СОВЕСТИ, ЧИСТОТЫ, МУЖЕСТВА.
   Слава не изменила, не испортила его.
   Ничего иного нельзя было думать, никто и не думал.
   И любовь, и уважение к Распутину остались, и восхищение осталось. И
гордость, что он живет рядом, и свет в душе...
   ... Много, очень много было цветов... Валентин Григорьевич страшно
смущался, когда принимал их, краснел, становился беспомощным, тихо говорил
каждому:
   "спасибо"...
   ... Действительно, а если бы каждый, как Андрей?! Что было бы, если бы
каждый так?!
   Вот именно...
   Просто где-то глубоко-глубоко осталась какая-то неясная неясность, даже
и не объяснишь... Зазубринка какая-то...
 
   Ну да Бог с ней! Все хорошо.
 
   "Т" кончалось так:
 
   :Только в мире и есть, что душистый 
   Милой головки убор, 
   Только в мире и есть - этот чистый 
   Влево бегущий пробор...
 
   (Афанасий Фет)
    
 17 ноября 1944 года, наконец, пришло первое письмо на его имя.
 
   "Добрый день, родной Лейвуся!
 
   Давно от тебя не имела писем, волновалась за тебя и очень была рада
получить твое письмо.
   Ты спрашиваешь о своих родителях и всех остальных.
   Это было 14 сентября 1941 г.
   В воскресенье в 3 часа утра их вывели и стали сгонять в нагартавский
клуб. В 7 часов утра начался расстрел, а в 10 часов бандиты уже закончили
свою работу. По неполным данным погибло 867 человек нагартавцев, а
расстреливало всего двое эсэсовцев, остальные - русские - изменники
Родины, 10 человек.
   Расстреливали голых, вместе стариков, женщин и детей - две ямы возле
больницы, две ямы возле дома, где раньше жил наш Шмулик, т.е. в природных
балках. Но это еще не все. 7-летний Ицик Гринберг сумел убежать, он
прибежал в Висунь, в дом Осадчих и попросил напиться. Осадчие, муж и жена,
были дома. Они напоили ребенка и вдвоем, взяв его за руки, увели назад, и
его расстреляли.
   Мстить, родной, есть за что!
   Потом был процесс над полицаями, я была на процессе, жутко было
слушать, что эти варвары делали. Как высказывались Станиславская, Дара
Гуревич, Ида Блиндер и другие.
   Погиб целиком колхоз Кирова - А.Окс, Гедале Лейдерман, Л.Гинчерман и
все остальные.
   Как следует все будет выяснено после войны.
   Будешь иметь возможность, приезжай ко мне, как в родной дом, как к
матери.
   Я живу в своем старом доме, частично восстановилась после эвакуации,
только нет дорогих людей, замученных фашистскими зверями.
   Мне теперь, кроме товарищей сына, больше некого встречать. Розочка
кончила курсы, работает следователем, а я по-прежнему - прокурором.
   Адрес Коли Плиц: п/п 37569 "Т", он в Ленинграде, учится. Он тоже
остался один:
   мать и Абрашу расстреляли здесь, а отец погиб на фронте.
   Целую матерински, как сыночка.
   Пиши, не забывай меня.
   Мать твоего погибшего друга Зямы - Фалкова Е.Д."
   Теперь я знаю: счастье есть, И только не хватает жизни.
   (Ирина Снегова)
   "У"
   "У человека средневековья весь уклад нашей нынешней жизни вызвал бы
омерзение, он показался бы ему не то, что жестоким, а ужасным и
варварским".
 
   (Герман Гессе)
 
   Учу науку расставаний - 
   Труднейшую из всех наук!
 
   (Б.Пильник)
 
   "Ф"
 
   Флейты свищут, клевещут и злятся, 
   Что беда на твоем ободу 
   Черно-красном, и некому взяться 
   За тебя, чтоб исправить беду.
 
   (Осип Мандельштам)
 
   "Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска, большая жизнь, большое
внимание, большая, обнаженная, зрячая душа".
   (Евг. Богат)
 
   "Хорошо, мучительно хорошо было жить. Не уходил бы..."
 
   (Василий Шукшин)
 
   "Хорошее дело надо хорошо делать".
 
   (Дидро)
 
   После войны он узнал от матери Зямы, что в Нагартаве расстреляли еще
Бенциона, - двоюродного брата деда по отцу, с тремя детьми, а в Бершади
(Винницкая область)
   - родного брата матери с семьей - женой и 14-летним сыном Яном.
   Родителей же матери - его дедушку и бабушку с их дочерью, то есть
родной сестрой матери, в Бершади повесили.
   Семеро мужчин из его родни погибли на фронте - родные братья отца и
матери.
   Он остался один.
   Были, правда, еще два дяди - по отцу и матери.
   По матери, который переслал мне справку из Нагартавского сельсовета,
тяжело болел туберкулезом легких (заболел на фронте). Я заехал к нему в
Москву сразу после демобилизации, проведал его и отдал на питание и
лечение 700 рублей из полученных при демобилизации 750-ти.
   Дядя вскоре умер.
   Оставался последний, родной брат отца, который жил со своей семьей -
женой и дочерью - в Ташкенте.
   К нему я и поехал.
   ...В алфавите были и древнееврейские слова, но написанные русскими
буквами - строфа из стихотворения Хаима Нахмана Бялика, которую ее отец
прочел им наизусть, когда был у них в последний раз, в 72-м, за год до
смерти. Она записала строфу эту под его диктовку - даже и русскими буквами
это было нелегко...
 
   hаhнисини тахос кнофейх 
   Вэhэили эйм выохойс 
   Вэhэи hейкейх миклат роиши 
   Кан тфилойсаи hанидохойс 
   Оймрим ейш боьйлом hааво 
   hеихан hи hааво 
   "h" не было русским "х", а гортанным звуком, чем-то между "х" и "г".
   Она проставила и ударения - по тому, как отец произносил...
   В переводе стихотворение звучало так:
 
   Приюти меня под крылышком 
   И будь мне мамой и сестрой, 
   На груди твоей разбитые 
   Сны-мечты мои укрой.
 
   Говорят, есть в жизни молодость, Где же молодость моя?
 
   Говорят, любовь нам велена - 
   Где и что моя любовь?
   Звезды лгали - сон привиделся, 
   И не стало и его.
   Ничего мне не осталося.
   Ничего.
 
   "Ц"
 
   Цветок виноградной лозы расцвел, 
   И мне сегодня вечером двадцать лет.
 
   (Андре Терье)
 
   Цыгане и серафимы 
   Коснулись аккордеонов...
 
   (Федерико Гарсиа Лорка)
 
   Здесь было переписано все стихотворение Бараташвили "Цвет небесный,
синий цвет"...
 
   "Целое - это то, что имеет начало, середину и конец. Целостность -
безначальна и бесконечна: это целое без частей".
 
   (По Аристотелю)
 
   Целую вас - через сотни 
   Разъединяющих верст!
 
   (Марина Цветаева)
 
   В "Ч" было ее большое стихотворение "Черемуха", написанное летом 71
года в Новокузнецке, в клинике, о дивной черемухе, которую она увидела из
окна их изолятора на пустыре напротив больницы...
 
   (...) Как женщина утром - 
   Вся в снах волшебных, 
   Раскинув прекрасные руки, 
   Как ветви, 
   Вся счастьем пронзенная - 
   Щедрым, чрезмерным - 
   Смеялся куст черемухи снежной.
   Звездные кисти, 
   Воздетые к солнцу, 
   По ветру кружились, 
   Как карусели, 
   Белые кисти 
   Черемухи пряной 
   В лицо мое заглянули дерзко, 
   Словно вино - опьянили, 
   зазвали!..
   Боль!
   Боль!
   Боль!
 
   Боль! - 
   Теперешний мой водитель!
   Иду за тобой! Но за окном 
   Снежной черемухи куст шальной 
   Спаситель мой, погубитель!
 
   Через 5,5 лет после нашей встречи в Венгрии и через 5 после расставания
в Чехословакии мы поженились - я из Ташкента переехал в Москву. В этот
самый монастырь, в эту 36 мужскую среднюю школу, где преподавала моя теща.
   Я привез с собой два фанерных чемодана, в одном из которых до года
спала потом наша старшая дочь.
   В чемоданах были мои медицинские конспекты (я закончил три курса
ташкентского мединститута), учебники, любимая книга - "Мартин Иден" Джека
Лондона, довоенные и военные фотографии, письма и открытка матери (те
два), военный треугольник от Фалковой Е.Д. - о расстреле родителей и
письма моей будущей жены за 5 лет нашей переписки до женитьбы, плоский
фронтовой котелок, 4 комплекта нижнего белья х/б - рубашек и кальсон с
веревочками, новые брюки и гимнастерка, тоже х/б - другие брюки и
гимнастерка были на мне, как и новая шинель, из которой мы сделали потом
теще очень хорошее деми-пальто.
   Еще было солдатское одеяло, две пары новых портянок - байковые и
суконные, плащ-палатка, пилотка. Одеяло было подарком.
   Его подарил мне на станции Ицкани, под Яссами, пожилой, бедно одетый
румын за то, что я дал ему махорку. Потрясенный румын закурил, долго, до
слез, кашлял (махорка была кременчугская, очень крепкая) и побежал домой,
- дом был рядом. Он принес это одеяло и протянул мне. Я отмахивался: "ну!
ну!" ("нет! нет!" - по-румынски), но румын, безоружно улыбаясь, всучил его
мне.
   Одеяло нам очень пригодилось.
   А вот плоский котелок принадлежал моему другу Андрею Головко, с которым
мы в знак дружбы обменялись котелками и ложками. Я отдал Андрею свой
круглый, а он мне этот, плоский, на котором была сделана штыком
"гравировка" - "Андрей Головко" - наискосок.
   Под Ярцевым, во время внезапного налета "юнкерсов" на дорогу, по
которой мы отступали, я с Андреем спрятались за большим валуном.
   Андрея убило осколком.
   Страшный удар снес ему полголовы, и я весь был забрызган мозгами Андрея.
   ...Чем еще?
   Дорожным легким прахом, Ветром, бьющим в синее окно.
   Чем еще?
 
   Скажи, чтоб я заплакал, 
   Я тебя не видел так давно...
 
   (Александр Прокофьев)
 
   Кончалась страничка таким ее стихотворением:
 
   Что ж!.. Прорежусь!
   Не здесь - значит там!
   Не хотите?
   Приду все равно!
   Не по вашим слепым следам - 
   Я дождем разобью окно!
   По звенящим по ветру листам 
   Я, как ветер, нежданно ворвусь 
   Через толщу нечитанных книг - 
   Я их даже листать не возьмусь!
   Я их тоже прочесть не смогла - 
   Не успела!
   Но Бог мне простил, 
   Потому что 
   не здесь - значит там 
   Я прорежусь - 
   Мне хватит сил!
 
   Стихотворение это тоже было написано в Новокузнецке, вскоре после
надевания гипсового скафандра.
   "Ш"
   Здесь, конечно, была прежде всего Шея.
   И были слова Пушкина:
   "Шум внутренней тревоги"
   и "широкошумные дубравы".
   (":И Пушкин падает в голубоватый рыхлый снег:")
   Отец был очень горяч и вспыльчив, но отходил так быстро, что те, на
кого обрушивался его гнев, не успевали обидеться, но не мать...
   Они часто "цапались" и, хотя по пустякам, жизнь это отравляло... Мать
любила говорить слова, кажется, Жоржа Сименона, хотя они ему абсолютно не
подходили и, скорее всего, были не его: "Прошу тебя, люби меня поменьше,
но относись ко мне получше". Да, это был, конечно, не Сименон. Кто?
Кажется... Впрочем, какая разница!
   Но он и относился хорошо и даже очень хорошо, но эти вспышки!.. Однако
и она была не подарком... И она знала это, но что из того, что знала?!
Как-то надо было бы потерпимей, подобродушней, помягче, многое просто не
замечать... Надо бы, так надо, а - не выходило... Вот в чем была беда!..
А! Слова эти, конечно, не Сименона - Воннегута, Курта Воннегута слова.
Вспомнила!
   У Воннегута была одна загадочная для нее фраза: "Быть глазами, ушами и
совестью Создателя вселенной". Загадо