детский след" - вот привязалось!) Главное, мне
лишь сейчас стало, наконец, спокойно. Пишу тебе, все время глядя на Сашины
карты. Да, карты - чудо! Молодец Саша!
   Матря! Если уж быть до конца откровенной, то я тебе вот что скажу:
"Зори" на Таганке меня так уж не потрясли - из-за тебя!!
   Понимаешь, я ведь, по сути, все это уже много раз пережила. По всем
твоим уходам в армию** (пусть это по рассказам, ну и что!), по самой
армии, по "предельной"
   твоей "готовности"!* И из-за того, КАК ты из армии возвращалась, из-за
вагона того... Из-за всех твоих фронтовых подруг, старшины, всех 9-х
маев!!!"
   ...Возвращались мы, пятеро девушек, из армии "самотеком" - как
сумеем... Из Чехословакии. И оказалось - абсолютно неожиданно для нас, -
что солдаты (наши!!)
   не берут нас в свои теплушки, грубо обзывают, гогочут, показывают на
нас пальцами, крича: "Воздух!" В Киеве мы все же сели в вагон-ледник.
Солдаты в нем ехали стоя: не хватало мест. Но мы влезли в этот ледник,
когда все выскочили на стоянке, кто за чем. Наступала ночь. Когда поезд
пошел, солдаты не сразу нас заметили, а заметив, хотели... растерзать...
Мат стоял дикий, немыслимый, рев, свист... И вот одна из нас, Оля
Щетинина, сельская учительница, вдруг сказала:
   "Ребята, а хотите, я вам сказку расскажу?" Это было невероятно. Ледник
обалдел.
   Мгновение все молчали, но уж потом-то такой мат и рев!.. И все же
что-то изменилось, и Оля стала говорить, вначале, правда, еще под их
крики, но все же говорила и не старалась никого перекричать...
   ..."В некотором царстве, в некотором государстве"...
   Голос ее был негромким, с легкой хрипотцой... В конце концов (и быстро)
вагон затих. Да не то, чтоб затих - мертвая стояла тишина.
   Оля проговорила часа два. Кончила, изнемогши. А солдаты ревут:
"Миленькая, девонька, еще! Еще давай!" "Не могу!" - говорит Оля. - Я вам
все сказки рассказала, не знаю больше..." А они: "Да ты снова эти же
говори, снова эти!"
   Оля снова стала говорить и еще два часа проговорила...
   Мелькали папироски, слышалось громкое сопение, нередко кто-то
взрыдывал...
   Расстались мы друзьями.
   Провожали нас на нашу ветку всем ледником, вещи несли... А как
прощались, как плакали!..
   А Оля... она такая сказительница была, еще довоенная, она столько
сказок знала, но с той поры больше их НИКОГДА не рассказывала. НИ-КОГ-ДА.
ЗАБЫЛА. Все до одной, до последней... Навеки забыла.
   "То есть меня уже не так легко было удивить, хотя дед был в таком
потрясении от Таганки! Помнишь его рассказ и слезы? Но то ведь дед... Ну,
ладно... да и ты сама тоже... ты была в потрясении от одного чтения
"Зорей", только! Но ты такая же, как дед, у вас все это по-другому... не
знаю, как назвать. К тому же ты ведь не видишь себя со стороны и все
воспринимаешь как нечто новое...
   Ты в этих девочках себя не видишь так, как я. Я уверена в этом. Поэтому
мое потрясение спектаклем как бы "смягченное", смягченное именно из-за
тебя, понимаешь?** Но, конечно, ПОТРЯСЕНИЕ, еще бы, но все же -
смягченное, хотя говорить ТАК о ТАКОМ спектакле - грех. Но... это же
условно мы говорим, мы ведь все прекрасно понимаем! Просто я с тобой всю
жизнь (!) прожила и потрясаюсь, наверное, лет с 12... Ну и вот. А...
ладно...
   Кропоткинской ехали медленно из-за большого движения в это время, и я
видела не только Чертольский, но и твою аптеку, твою булочную (лотков,
конечно, возле нее сейчас нет!), твой край Гоголевского, твое метро...
Весь, весь твой рабат!
   Мамочка! На могилу Сережи поеду, очевидно, в следующий выходной с Женей
Мельниковым и Сашей Аллилуевым. Во вторник еду на Пироговку и к клинике,
где тебя оперировали. Обнимаю, крепко тебя целую, целую всех!
   Ваша Коза. (Прозвище дочери с детства)
   P.S.
   1. Я все забываю тебе написать, что на курсах мы сейчас занимаемся
"Словом о полку Игореве" в переводе Шкляревского. Очень хорошо и совсем не
трудно. Мне очень понравилось высказывание Шкляревского о так называемых
"темных местах"
   "Слова"; он - за тайну. Т.е. он считает, что "темные" места так и
должны оставаться темными, ну, как нора или дупло, т.к. если все их
"высветлить", то обеднеет лес, улетят совы, уйдут все лисы и бобры!..
   Почитай этот перевод в "Юности" N 6, очень прошу!
   2. Купила замечательные шторы (материал!) для вашей спальни и кабинета.
Клава сошьет!
   3. Срочно сообщи, нужен ли интерферон (срок годности до февраля-марта).
   4. 21 октября иду на вечер (в нашем литмузее), посвященный 80-летию со
дня рождения М.Светлова. Ведущий - Паперный, будет М.Алигер. Все напишу
подробно.
   5. На лекциях в литмузее (потрясающих! Ты не представляешь, что такое
этот музей!) опять ругают Ю.Кузнецова за безнравственность. Вот. А ты его
еще любишь!.. Но я тут как-то осмелела (в смысле обнаглела!) и высказала
твое мнение о Кузнецовском Пушкине.***  
 Сказала это твое: Пушкин "больше расплескал" не потому, что Кузнецов
считает Гомера, Софокла и Данте гениальнее, а потому, считает он, что у
Пушкина как раз т а к много всего, что ему и "глотка" хватит, - вот и не
жаль "расплескать", он, Пушкин, не придает этому расплескиванию значения,
- он не "алчет"....
   Наш руководитель, очень эрудированный и умный, сказал; "Любопытно", но
я не стала "развивать" т тему и скромненько умолкла... К счастью, почти
без перерыва началась другая лекция, а то непременно начали бы в N-раз
"трясти" "череп отца"...
 
   ...Ох уж этот череп!
   Я пил из черепа отца 
   За правду на земле, 
   За сказку русского лица 
   И верный путь во мгле.
   Вставали солнце и луна 
   И чокались со мной.
   И повторял я имена, 
   Забытые землей.
 
   Казалось бы, действительно, что может быть безнравственней: пить из
черепа отца?
   Но.
   При всей эпатажности формулы первой строфы, при том, что вся она -
метафора, эпатажная метафора, парадоксальность состоит в том, что метафора
эта отражает вполне прямой смысл, однако иной, нежели тот, за который
поэта "ругают".
   Таким образом, там и там - смысл прямой, но знаки противоположные.
   Присмотримся.
   Отрицательный знак - то, за что ругают поэта - стихотворение как оно
есть, как выглядит черным по белому, противоположный - или как я понимаю
стихотворение - объясню.
   Черепа наших отцов разбросаны по всей стране, по всей земле - "от тайги
до британских морей"... На местах всех ГУЛАГов, с двумя дырами в затылках
(но не обязательно - смерть в лагере можно и колыбельной "набаюкать"...),
на местах всех боев, да и мало ли еще на каких местах... (Мы ведь "БЕЗДНУ
ПЕРЕШЛИ"...)
   (Стихотворение "Память")
   Так что не так уж и невозможно действительно схватить ненароком даже
череп своего родного отца!
   Самое нестерпимое: "разбрасывание черепов" ПРОДОЛЖАЕТСЯ!..
   А раз так запросто, так легко и лихо это происходит, раз человек совсем
(ну совсем!) ничего не стоит, так почему бы и не выпить из его черепа??
   Только вот... за что?
   А "ЗА ПРАВДУ НА ЗЕМЛЕ"! - раз, ЗА "ВЕРНЫЙ ПУТЬ ВО МГЛЕ"! - два, "ЗА
СКАЗКУ РУССКОГО ЛИЦА"!- три.
   И, конечно, Солнце и Луна ВСТАНУТ и чокнутся с тобой. Еще бы! За такое!
За самое!!
   7 июля 1919 года во Дворце Искусств Цветаева читала перед Луначарским
свою "Фортуну" ("Так отчетливо я никогда не читала: (...), так
ответственно я никогда не читала (...) Монолог дворянина в лицо комиссару
- вот это жизнь!"), которую выбрала специально из-за слов в конце: "ТАК
ВАМ И НАДО ЗА ТРОЙНУЮ ЛОЖЬ "СВОБОДЫ, РАВЕНСТВА и БРАТСТВА!"
   Не правда ли, у Кузнецова, по сути, речь идет все о той же "ТРОЙНОЙ
ЛЖИ": ПРАВДЫ НА ЗЕМЛЕ, ВЕРНОГО ПУТИ, СКАЗКИ РУССКОГО ЛИЦА??
   Пару слов о последнем - о "сказке русского лица". На примере
удивительного стихотворения Ю.Кузнецова "Атомная сказка".
   ...Вышел Иванушка в поле, запустил наугад стрелу и пошел по ее
направлению.
   Попал в болото к лягушке.
   Вскрыл Иванушка "белое царское тело" лягушки, пропустил через него
"электрический ток" и с наслаждением наблюдал, как она "в долгих муках
умирала".
   ("В КАЖДОЙ ЖИЛКЕ СТУЧАЛИ ВЕКА").
   Кончается стихотворение так:
   И улыбка познанья играла На счастливом лице дурака.
   Такова СКАЗКА русского лица . По КУЗНЕЦОВУ. Что еще надо?
   "Я пил из черепа"... - стихотворение-перевертыш, "Перевертень" - по
названию еще одного стихотворения Кузнецова, в котором "насмешка такова":
"опрокидывается душа и смысл", "извращаются слова и дела"...
    
 Вот так стихи Кузнецова, словно протягивая друг другу руки, цепляясь одно
за другое, образуют своеобразную вязь ни на кого не похожей поэзии, в
которой почти все - перевертни.
   "Отец!" - кричу. - Ты не принес нам счастья!.. - Мать в ужасе мне
закрывает рот", - ярчайший пример перевертеня Кузнецова, - наиболее
известные всем строки...
   ...И с горечью поэт повторяет "имена, забытые землей"...
   6. Мамочка, знаешь, Москва ежедневно опускается и поднимается на 40 см,
как корабль во время морского прилива.
   Это из-за земных приливов (сроду о таких не слыхала!), приводящих в
движение всю поверхность земли.
   7. Слова: "И дольше века длится день", оказывается, Пастернака!
   И дольше века длится день, И не кончается обьятье...
   Если ты знала это и не сказала мне - нет тебе прощенья!!
   Ах, Ваше Собачество!
   Я видела настоящие эдельвейсы! Представь, они вроде наших "кошачьих
лапок" - мелкие и довольно невзрачные. Кто бы мог подумать!
ВедьЭ-ДЕЛЬ-ВЕЙ-СЫ!! Их Лида Графова из Монголии привезла.
   И последнее. Вчера, когда была у Лиды, и мы вначале стояли возле их
писательского дома, возле резных, очень красивых чугунных ворот и
разговаривали (был чудесный солнечный день), она мне показала сына Бабеля.
Но пока я повернулась, увидела лишь спину худого, сутулого человека с
зонтиком в руке. Но все равно!..
   Лида такая же красивая, и этот ее голос!.. Главное же, конечно, она
по-прежнему в чужом горе. Всем помогает.
   Господи! Мамочка! Никак не могу сегодня с тобой расстаться!
   Я не согласна с толкованием здесь катаевского "Вертера" - официальном и
в домах.
   Мне кажется, что сам Катаев никакого секрета из этой вещи не делал и
все абсолютно сказал словами Пастернака о "мучениках догмата".
   Почему-то думают совсем о другом"...
   В Ташкенте, на кафедре биологии, я вначале просто ухаживал за кроликами
- кормил их отходами из нашей студенческой столовой, очистками всякими:
капустным листом, морковкой... Вскоре профессор взял меня к себе
лаборантом, и я с еще двумя подрабатывающими у него студентами стал тоже
ставить опыты на кроликах:
   прививать им Броун-Пирсовский штамм - вид злокачественной опухоли
кроликов. В сосуды ушей. Попадать в них нелегко, но у меня получалось.
   Потом мы наблюдали, как опухоль развивалась, куда и когда давала
метастазы. Для этого надо было забить кроликов через 5-10 дней после
прививок (через месяц, если привитые кролики не забивались, они сами
погибали от сплошного метастазирования и интоксикации). Затем гистолог
проводил серии микроскопических исследований участков опухоли и
метастазов, и все протоколировалось.
   Однажды у нас с профессором произошел такой разговор:
   - А куда вы забитых кроликов деваете?
   - Как-куда? Выбрасываем!
   - Нуу... "Выбрасываем"... Их, знаете ли, есть надо.
   - Есть? Как - есть?..
   - Да обычно. И я буду с вами полдничать. Только по возможности уберите
там опухоль и метастазы, и - в кастрюлю, кастрюлю в автоклав - 2
атмосферы, 2 часа!
   Я стоял расстерянно и молчал.
   - Ну-ну, - профессор похлопал меня по плечу. - Знаете, яблоки еще
возьмите.
   Непременно. Яблоками начините. Де-ли-ка-тес! - профессор закатил глаза.
   В конце концов все сделали по его рецепту. Нет, не пожалели.
   В 47-48 послевоенном учебном году при выпускании пара из автоклава в
лаборатории кафедры биологии по всему административному корпусу
Ташкентского мединститута, где находилась эта кафедра, растекался
божественный запах...
    
 
   9. АЛОА-ОЭ.
 
   Ах, сколько еще хороших цитат-цикад не было вписано в алфавит мужа
(ведь всего в небольшой блокнот не вписать, да и не надо всего, а вот -
жаль...) Она помнила все цикады, почти все, очень много, а если забывала -
вспоминала в алфавитном порядке.
   "Алоа"
   Это слово придумал Курт Воннегут. Вроде оно - гавайское и вроде
означает одновременно и "здравствуй" и "прощай".
   - Алоа! Алоа!
   Она часто в шутку пользовалась им. И не только в шутку. Например, когда
встречала кого-нибудь из очень дорогих ей людей и вскоре должна была с
ними расстаться.
   Да, хорошее слово придумал Курт Воннегут. Но Воннегут ли? Что-то она
припоминала еще из юности, что-то вроде этого слова она где-то читала,
когда никакого Воннегута не знала... Припоминала, но вспомнить не могла...
   У нее было даже одно стихотворение, которое она однажды написала в
Москве, весной, прощаясь с Москвой, уезжая к себе, - оно так и называлось:
"Алоа".
    
 Я уезжаю от слез и от книг, От окон московских, на вид одинаковых...
   Да, она прощалась с Москвой, уезжала.. Конец апреля. Год 1967-й.
   Я пробыла в Москве 1,5 месяца, и весна разворачивалась на моих глазах,
точнее - над моими глазами...
   ...Я сижу на узеньком-узеньком Юлькином балкончике, где еле умещается
табуреточка. Мои ноги в комнате, на журнальном столике перед открытой
балконной дверью - телефон. По комнате змеится его черный шнур с
удлинителем. Моя запрокинутая голова лежит на подушечке, на думочке, а та-
на перилах балкона.
   Я гляжу, гляжу, гляжу...
   Все небо надо мной заткано переплетениями ветвей и почками. К концу
марта они словно звездочки и крестики - сделались так, такую приняли
форму. И все небо в этих звездочках-крестиках, в звездочках-крестиках, а
над и под ними то ли плывут, то ли стоят белые прозрачные облака.
   А запах...
   Я одна под этим небом (на небе?) - балкон у Юльки со всех сторон закрыт
плитами, и я действительно ничего, кроме неба и ветвей, не вижу. Да и в
той позе, в какой я нахожусь, сидя на низкой табуреточке спиной к улице,
ничего больше и не увидать. Одна ветка почти лежит на моем плече, касается
щеки...
   Папа в библиотеке, Юлька на работе.
   Звонит телефон, я беру трубку и снова запрокидываю голову, и гляжу на
небо, и так разговариваю по телефону.
   - Интересно, почему у тебя такой голос?
   - Такой! - говорю я и смеюсь.
   В середине апреля почки уже другие - звездочки и крестики исчезли,
почки длиннее и толще, пузатенькие, как веретенца, набухшие, вот-вот
лопнут...
   И от этого - уезжать!..
   Да не только от этого... Тяжело...
   Я уезжаю от слез и от книг, От окон московских, на вид одинаковых, От
встреч невозможных с Фридой Исааковной, У которой дома весы Лили Брик.
   От страшно скупых откровений отца, От самых лучших на свете театров, От
стука скакалок, От песни скворца, От яркой афиши с лицом Клеопатры.
   От милых реликвий И старых друзей (Мне с детства известны их честь и
отвага), Похожих на благородных князей.
   Недавно носивших бушлаты ГУЛАГа.
   Я уезжаю в родные края От этих, весной распечатанных, почек, От лиц
стариков - "глухих одиночек"*, С которыми связана юность моя...
   Эти старики, эти московские старики... Вот кто меня добьет!..
   Я иду по улице, а навстречу мне идет старик, и у него такое лицо... Мы
почему-то задерживаемся друг возле друга, но, спохватившись, проходим...
   Если бы остановиться, если бы - разрыдалась перед незнакомым, родным
человеком.
   Да-да: родным. Прохожу, ухожу, а сердце разрывается от боли, дикого
страха за того, кто прошел сейчас с таким лицом...
   Ну и разрыдалась бы, разрыдалась! Что особенного? Сама же сказала:
"родной человек".
   Почему не схватила в охапку, не расцеловала, не потащила к ларьку с
цветами, не нахватала всех подряд, не вложила в руки, не помчала к
кондитерской, не накупила всякой всячины, не остановила такси, не увезла
домой, не накипятила чаю... не...
   не... не...
   Господи, ПО-ЧЕ-МУ?
   Вот и "родной человек"... Ах, какие мы дорогие, какие дорогие! Кто-то
сказал так, забыла... А как точно! А... Шукшин сказал, в "Калине красной",
Люба сказала... Но почему же, почему?
   А ведь одним из них, из стариков этих, вполне мог бы быть мой ротный
старшина, так жалевший нас, девчонок. Когда мне было 17, ему было 42,
выходит, сейчас ему 67, старик... Да мало ли кто... Да ведь папа, мой
папа! Кому-то и он тоже может казаться стариком!
   Иду и плачу.
   - Женщина, вам плохо?
   - Да ничего подобного, откуда вы взяли?
   И Фрида Исааковна...
   Три длинных звонка, один короткий...
   Стою у двери и жду, пока кто-нибудь из соседей не откроет. А может, она
сама?
   (...От встреч невозможных с Фридой Исааковной, У которой дома весы Лили
Брик...)
   Почему у Фриды Исааковны весы Лили Брик? Не знаю, ну не знаю, понятия
не имею.
   То ли забыла, то ли не спросила, то есть не знаю, как они сюда попали,
почему, но то, что они - Лили Брик, это точно, абсолютно точно.
   - Милая моя, - говорит Фрида Исааковна, и я изо всех сил сдерживаю
слезы.
   Она постарела? Очень постарела? Постарела, хотя лицо по-прежнему
чудесное:
   дивная кожа, ни единой морщинки, прекрасный рот. Откуда я беру, что она
постарела? Не знаю, ну, не знаю! Нет, наверное, не постарела, просто
вначале так показалось. Да, показалось, показалось!
   Поговорили обо всем на свете, сидя друг перед другом.
   Потом Фрида Исааковна, пытаясь встать со своего кресла на колесиках
(упаси Боже - помочь ей!), как бы выныривает из теста своего тела, как бы
вывинчивается из него, становясь выше и, упираясь кулаками в стоящий перед
ней столик, командует себе: "Ап!
   Встала.
   Я подскакиваю к весам Лили Брик - взвешиваюсь.
   - Без тебя я прекращаюсь, без тебя я прекращаюсь, без тебя...
   - Что это вы там говорите?
   - Да ничего я не говорю, я не знаю...
   Это большие, обычные весы - стоячие, как в бане или больнице, но
блестят, как новые, и такие точные - ходят, как по маслу, играют! Надо
думать: уж Лиля Брик следила за своим весом!
   - Ну, помянем царя Давида и всю кротость его, - говорит Фрида
Исааковна, как всегда перед любой примеркой.
   (Сколько будет примерок на этот раз? Но сколько бы ни было, сколько бы
ни было!!)
   Фрида Исааковна непревзойденный бюстгальтерных дел Мастер. К ней
стремятся попасть женщины всей Москвы, но попасть к ней трудно, так как
она шьет только тем, кто ей понравился, причем сразу, с первой встречи,
остальным тут же отказывает. "Из-за бюста?" - лепечет женщина. "Бюст вон
еще где! Из-за лица". И все. И закрывается дверь. Вот она такая.
   - Ах, Иннна (так она произносит мое имя - с таким удлинением "н"),
какие я шила блузочки для Парижа! Ручная работа. Какая, Иннна, это была
работа, я вам не могу сказать. Я не вру. Это правда, Иннноч-ка.
   Я верю. Еще бы: не верить ЕЙ!
   Пыхтя, задыхаясь, еле удерживаясь на больных ногах и согнутой пояснице,
она начинает примерку.
   - Иннночка, это ведь тоже ручная работа, - говорит она, надевая на меня
бюстгальтер.
   Действительно, уж эта работа - ручная, самая что ни на есть!
   Фрида Исааковна никогда не берет ткань, чтобы наложив на нее выкройку,
резать потом в соответствии с данными размерами... Ничего подобного!
   Первая примерка.
   Непринужденно беседуя с заказчицей, Фрида наблюдает, как та сидит,
стоит, находится в разных позах и движениях - в бюстгальтере и без него.
Это - как бы "снятие маски" с бюста на расстоянии - не касаясь руками.
   На второй примерке (у меня сейчас именно вторая, так как маска с моего
бюста у Фриды есть - сохранилась с прежних времен, и, так как вес мой не
изменился, она мне подходит) Мастер надевает на женщину эту самую "маску",
этот сшитый по взгляду "первичный" бюстгальтер и, ловко манипулируя на нем
булавками и короткими швами, производит таким образом множество "вмятин" и
"выпуклостей" - лепит, словно скульптор, оглядывая модель фас и в профиль.
   Время для Мастера остановилось, усталости никакой, болезней никаких,
узловатые суставы кистей рук словно выпрямляются, лицо горит...
   Это минуты подлинного вдохновен