ом животе, потер лысину.
  -  Ну, что будем делать, дорогой гость? Жалко, хозяйка у меня где-то на
работе, но мы можем сообразить и без хозяйки.
  -  Соображать  не  будем,- сказал  директор.- Давайте  лучше  поговорим
насчет антимеханизаторов.
  - Каких это, о чем?
  - А вы разве не читали в газете?
  - Нет, мне не докладывали,- встревожился председатель.
  - Отказались вы от льнотеребилки?
  - Ну что вы, Аристарх Николаевич, мы же друг друга понимать должны...
  - Что понимать должны?
  - Ну как же? Вы же меня знаете?
  - Ну, знаю. Вы о чем?
  - А вы о чем? - спросил, в свою очередь, Прокофий Кузьмич.
  - Что-то я вас не понимаю! - удивился директор.
  - А вы думаете, я вас понимаю?
  - Тэк-тэк!..- затэкал сбитый с толку директор школы.
  - Что "тэк-тэк"? - не сдавался Прокофий Кузьмин.
  -- Льнотеребилка у вас не работает? Скажите прямо.
  Прокофий Кузьмич не хотел отвечать прямо.
  - Вы лучше скажите, с чем ко мне приехали? - спросил он.
  Аристарх Николаевич достал из кармана свернутую газету.
  - Прочитайте, если не читали, и давайте не  будем морочить  друг  другу
голову.
  Прокофий Кузьмич взял газету, но  не  стал разворачивать ее, а поднялся
со стула,  постоял, подумал и неожиданно для директора пошел за занавеску на
кухню. Там загремела посуда.
  Аристарх Николаевич прислушался, сказал:
  - Не надо, Прокофий Кузьмич! Это от нас никуда не уйдет, успеем.
  - Покушать надо с дороги,- сказал хозяин.
  - Дорога не велика, я еще не проголодался. Читайте газету!
  Прокофий Кузьмич  вернулся с  кухни, сел  к столу  и  развернул газету.
Читал  он долго, читал и вскидывал  время от  времени глаза на директора.  А
директор  сидел,  ждал  и  все  хотел  понять:  читал  ли   до  его  приезда
председатель статью об антимеханизаторах или не читал.
  Наконец Прокофий Кузьмич отложил газету и вспылил:
  - Подвел, прохвост, это его дело!
  - Кто подвел?
  - Да молокосос этот. Видали, как за добро платят?
  - Кто это?
  - Да мамыкинский парнишка. Сирота этот.
  - Павел?
  - Павел что! Шурка, прохвост, подвел.
  - В чем же он провинился?
  - А вы читали газету?
  - Я-то читал...
  - Так вот это его дело.
  И Прокофий Кузьмич дал волю своим обидам.
  - Я ли не проявлял заботу о них, и  о Шурке об этом!  Выкормил, выпоил,
на лен  поставил. И вот благодарность. Дисциплины  нет, никакого  почтения к
старшим нет,  руководства  не  признает.  А  ведь  молокосос!  Весной  также
навредить  мог.  И  бабка,  эта старбень,  не в свои  дела  лезет.  Конечно,
льнотеребилку увели с поля из-за Мамыкина, правильно корреспондент подметил.
Обиделись   ребята  и   уехали.   Мне  рассказывали  об  этом  деле,   факты
подтверждаются.
  - Тэк-тэк! - раздумчиво потягивал усы директор.- Нашли зверя! Какие  же
вы меры приняли?
  - Поздно было меры  принимать. Да меня и  дома не было. Слово они дали,
что весь лен руками уберут.
  - Однажды приходил ко мне этот Шурка,- сказал директор.- Понравился мне
паренек: умный, самостоятельный.
  -  Вот-вот,  самостоятельный!  -  опять  вскинулся  Прокофий  Кузьмин.-
Знаете,  к  чему  такая  самостоятельность  приводит?  Сегодня  он  меня  не
признает,  завтра вас, потом секретарю  райкома  нагрубит, а  там,  гляди...
Молодые!
  - А Павел? Смена-то ваша?
  -  Что - Павел? Пашка  -  он тоже... Черт  его знает,  что еще из  него
получится. Может, я зря за него душу отдаю.
  - Да разве вы отдаете душу, Прокофий Кузьмин? - сказал директор.-  Если
бы душу отдавали,  другой бы  разговор  был. Не ошибаетесь ли вы с Павлом? А
младшего не видите!
  Прокофий  Кузьмин внимательно посмотрел на директора: шутит он  или  не
шутит? Потом сказал:
  - Быть председателем колхоза - дело тонкое, Аристарх Николаевич! Тонкое
это  дело -  меж  двух-трех огней стоять. Надо знать,  кого  слушаться, кому
приказывать. Тут  дуроломам делать нечего. Дуроломы разные чуть что меня под
удар подводят, сами видите. А такой вот Шурка подрастет, да волю ему дай, да
власть, весь народ разболтается, сами править начнут, колхоз распустят.
  - Тэк-тэк! Выходит, что младший эту кашу заварил?
  - А кто же еще? Женщины такого не выкинут, сами понимаете.
  -  Да-а! - сказал  директор. Так  и  сказал  "да-а!", а  не  "тэк-тэк",
значит, согласился с Прокофием Кузьмичом.- На чем же мы порешим?
  -  Пойдемте  в  поле,  там  картина  будет  ясная,-  поднялся  от стола
председатель.
  В  сенях  опять зарычала  собачка.  Прокофий  Кузьмич  зыкнул  на  нее:
"Тишка!"  - и собачка  кинулась вперед,  с крыльца, на  улицу.  На улице она
каталась колобком от дома к дому, перепрыгивала через лужи, бросаясь на кур,
на овец, на жеребят, на мальчишек с лаем,  то злобным, то веселым, и от  нее
все сторонились, убегали.
  -  Редкий песик!  -  сказал  директор. - Раньше  в  деревнях  таких  не
держали.
  Не испугались Тишки только козы: в конце  деревни они запрудили улицу -
целое стадо, и Тишка сам сбежал от них к полевой изгороди.
  - Порядочно у вас развелось этих коровок. Тоже корму меньше надо?
  - Враги  колхозного строя! -  сказал на  это  Прокофий Кузьмич.-  Корму
меньше - верно, но и молока  от них ни  себе, ни  государству. Козы людей из
повиновения выводят. Выродки! И все  это послевоенные годы:  вместо коров  -
козы, вместо  дворов - хлевы. Избы тоже перестраивают, от старых пятистенков
остаются половинки.
  - А вместо гончих эдакие вот Тишки?.. Сколько же времени продлятся ваши
послевоенные годы? - мрачно спросил директор.
  Прокофий Кузьмич  помедлил  с ответом  ответил  только,  когда они  уже
вышли из деревни в поле:
  - Вам  видней, Аристарх  Николаевич. По-моему, пока не  начнется  новая
война, все будут послевоенные годы. Разве не так?
  Аристарх Николаевич нахмурился еще больше.
  - Не умеете вы шутить, председатель! - сказал он и замолчал.
  Тишка в  поле не побежал - он шумел и наводил порядок  только  в  самой
деревне.

  * * *

  На полосах работало все льноводческое  звено - шесть женщин и девушек и
Шурка.  Около Шурки, не  разгибаясь,  теребила лен  Нюрка  Молчунья. Заметив
председателя колхоза и директора школы, она поспешно, стараясь не обнаружить
себя, шмыгнула в сторону звеньевой Клаши.
  Невытеребленного льна было еще так много, что, казалось, конца-края ему
нет. А  на убранных площадях стеной стояли  зеленая  трава,  хвощ и колючки,
похожие на кустарники,  из-за чего Аристарх Николаевич подумал вначале,  что
весь лен не тронут.
  Подойдя к работающим, он шутливо поздоровался: "Помогай  бог!" - на что
звеньевая Клавдия серьезно ответила: "Спасибо!" А Прокофий Кузьмич ничего не
сказал, но, завидев Нюрку Молчунью, набросился на нее:
  -- Ты чего здесь околачиваешься? Жениха нашла?
  Нюрка  разогнулась,  посмотрела  на   Шурку,  на  председателя  и  тихо
ответила:
  - Я-то?
  - Ты-то.
  - За травой пришла.
  - За какой такой травой?
  - А вот возьму косу  да и выкошу  весь мусор для  коров. Меня теперь на
коров поставили.
  - Так коси!
  - А я косу не взяла.
  - Ну и топай за косой.
  - А я помогаю лен рвать.
  - Не будут коровы такие колючки есть,- сказал председатель.
  - А я на подстилку.
  - Ну и коси.
  - Я-то бы выкосила, да вот...- Молчунья взглянула на Шурку и замялась.
  - Что вот?
  - Ничего, я так.
  Тогда Прокофий Кузьмич взялся за Клашу:
  - Не пропололи лен, а теперь мучаетесь!
  -  Мы  пропалывали,- ответила  Клаша,-  только не  весь.  Снова наросло
везде.
  - Если бы пропалывали, лен был бы.
  - Мы пропалывали,- повторила Клавдия.
  Пока Прокофий Кузьмич нагонял страх на  всех, директор натеребил снопик
льна.  На загорелых руках его  появился  зеленый налет,  медная  кожа  будто
окислилась.
  Кинув снопик  на  полосу и потерев ладони  о брюки, Аристарх Николаевич
повернулся к Шурке.
  - Ну, что у вас тут произошло, Александр?
  Шурка  тоже бросил  на  межу только  что  затянутый  сноп  и подошел  к
директору. Бросили работу и женщины.
  -   Что  с  механизаторами  вышло?  -  пояснил  свой   вопрос  Аристарх
Николаевич.
  - Вот звеньевая, ее спрашивайте! - ответил Шурка, указывая на Клавдию.
  Клавдия  одернула  подол  замусоленного   ситцевого  сарафана,  вытерла
фартуком  спекшиеся губы и  тоже подошла  к  директору.  За  ней  потянулись
остальные.
  - Что у нас вышло? Ничего у нас не вышло! - сказала Клавдия.
  - Прогнали их, что ли?
  - Кто их прогонял! Видите, лен-то какой.
  - А в газете написано, что вы прогнали их.
  -  Мало ли чего  в газетах  пишут! Это Шурка вон  пошутил, будто мы  их
турнули.
  Молчавший Прокофий Кузьмич сразу оживился:
  - Вот, пожалуйста! А я что говорил?
  - Ну, давайте присядем, что  ли,- предложил Аристарх Николаевич, словно
не слышал слов председателя, и первый опустился на межу.
  Стали  рассаживаться и женщины.  Председатель  и Шурка не  сели, стояли
друг против друга: один рыхлый, приземистый, другой плотный, рослый.
  Аристарх Николаевич поднял голову к Шурке:
  - Выходит все-таки, что ты здесь тон задаешь, а не звеньевая?
  Шурка не смутился.
  - Турнуть их и надо было.
  - За что?
  - Да ни за что. Механизаторы тут ни при чем.
  - Тэк, что же дальше?
  - А что дальше? Руками будем рвать.
  - Послать вам машину?
  - Не надо машину.
  - Слыхали? - опять  обрадовался  Прокофий Кузьмич.- Вот из-за кого весь
район взбулгачили!
  -  Подождите,  Прокофий  Кузьмич,-  остановил  его  директор.-  Давайте
разберемся. Говори, Александр!
  -  Что ж говорить? Вам  звеньевая  уже  сказала. На  такой лен  пустить
машину -  одни  убытки  будут.  Да  и машина тоже - только название  от  нее
осталось: мнет, путает, елозит. Разве это механизация?!
  Прокофий Кузьмич еще раз не выдержал:
  -- Вот видите! Все факты имели место!
  Аристарх Николаевич, казалось, не слышал его, он разговаривал с Шуркой.
  -  Осень поздняя,  Александр,  не  справитесь  вы со льном, много его.-
Директор повел  рукой вокруг. С земли ему были  видны только желто-зеленый с
коричневым оттенком спелый лен  да мутное осеннее небо, лен  и небо - ничего
больше.
  Шурка  тоже посмотрел вокруг. Его  лен не пугал  своей  бесконечностью:
стоя, он видел границы поля - лесные опушки, стога сена на клеверищах, холмы
перед спуском к реке.
  - Справимся, Аристарх Николаевич,- уверенно сказал он.- Не беспокойтесь
за нас.
  - Шурка  тут  такое  навыдумывал!  -  прыснула вдруг  молодая  девушка,
прятавшаяся за спиной Клавдии.- "Завтра, говорит, вся деревня к нам сбежится
лен теребить".
  - А что, и сбежится! - поддержала Шурку звеньевая.
  - Чего он навыдумывал? - почти встревожился директор.
  Ответила Клавдия:
  - А вот мы  объявим,  чтобы косы  с  собой брали, кто хочет: пусть  всю
траву из-подо льна для своих коров скашивают. Вот и сбегутся. Сена для своих
коров никто не заготовил, а колючки все-таки не веточный корм.
  -- Здорово! - вырвалось у директора школы.
  А Прокофий Кузьмич возмутился, начал кричать:
  -  Опять   самоуправство!   Кто  разрешил?  У  кого   спросили?  Козами
обзавелись,  чтобы  с  колхозом  меньше считаться,  а сейчас  новую  лазейку
изобрели!
  - Надо же  и своих коров  чем-то кормить, товарищ председатель,- сказал
Шурка.- Молоко от них и государству идет.
  - Хитрить стали, на кривой все запреты хотят объехать! - шумел Прокофий
Кузьмич.
  - И будут хитрить, коли запретов много.
  - Я тебя научу, молокосос, как хитрить! Нюрка, коси все подряд!
  Когда  председатель закричал,  женщины  и  девушки, сидевшие на  земле,
повскакали  с  мест.  Клавдия  испуганно  заморгала  глазами. Кто-то  тяжело
вздохнул.
  Нюрка перепугалась больше всех: ведь если бы она первая не  брякнула об
этой поганой траве, может, и крику бы такого не было. Во всем она виновата -
молчала бы да молчала!..
  Шурка хотя и  старался держаться как подобает  взрослому мужчине, каким
он  хотел  быть, но  все  лицо  его  покраснело, и  он  начал поглядывать на
директора школы, словно ждал от него защиты.
  А директор сидел себе на земле да тэкал, будто дразнил кого:
  - Тэк-тэк! Тэк-тэк!
  И  поглядывал  снизу  то  на  председателя  колхоза,  то  на  занятного
подростка Шурку.
  - Не буду я косить! - вдруг сказала Нюрка Молчунья.
  - Что,  что? - искренне удивился Прокофий  Кузьмич.- И эта туда же?  Ты
кому здесь подчиняешься? Обоих из колхоза выгоню  и участки  отберу! Видали,
что  делается?  -  обратился  он к Аристарху Николаевичу.- Ославили  на весь
район, да еще голос подымают, антимеханизаторы проклятые! Я этот дух из  вас
вышибу.
  Нюрка заплакала.
  Директор школы решился наконец вмешаться в разговор.
  - Прокофий  Кузьмич,-  начал  он  тихо  и  спокойно,- с травой  никакой
хитрости,  по-моему, нет. Все честь по чести: люди теребят  лен, за  это  им
колхоз   оплачивает,   а   трава,  как   премия  за  тяжелую  работу   вроде
дополнительной оплаты. Лен засорен сильно, это же верно?
  -  Верно или не верно,- не  унимался Прокофий  Кузьмич,-  только  здесь
косить  никто  не будет.  План по кормам для колхоза не выполнили,  а  своих
коров кормить хотят. Не позволю!
  -- А вы успокойтесь, Прокофий Кузьмич, и подумайте.
  Но успокоить председателя было уже нелегко.
  - И думать не буду! - кричал он.
  - А вы подумайте. Люди же хорошее предлагают.
  - А я разве плохого для колхоза хочу? Я из-за чего кровь свою порчу?
  Аристарх Николаевич посуровел.
  - Сейчас вы не правы, товарищ председатель, позвольте вам это сказать.
  -  Я  здесь  хозяин!  - отрезал  председатель.- Всю траву  на подстилку
выкосим, а будет по-моему.
  - Вы не правы.
  - Прав или не прав, а я хозяин.
  - Значит, так и в райком передать? - спросил Аристарх Николаевич.
  Что-то произошло с Прокофием Кузьмичом после этих слов.
  - А? - сказал он, и глаза его  на  мгновение расширились и остановились
на директоре, руки недоуменно легли  на живот. Он стал быстро успокаиваться.
Крик перешел в полушепот, словно председатель сразу охрип.- А? - сказал он.
  - Что "а"?
  -- Да ведь что ж... Вы меня понимать должны...
  Аристарх Николаевич засмеялся.
  - Ну вот, так-то оно лучше. Песик ваш не зря на меня лаял.
  - Понятно! - еще тише сказал Прокофий Кузьмич и повторил: - Понятно!
  Он  оглянулся на  теребильщиц. Те  ничего  не понимали,  но тоже  стали
успокаиваться. Только Шурка улыбался.
  -  Тогда  понятно!  -  еще  раз повторил  председатель.-  Тогда  другой
разговор.
  На этом и порешили.
  Уходя с поля, Прокофий Кузьмич все же погрозил Шурке:
  -- Ну, ты смотри у меня!

  * * *

  Опять Павел сменил место, и опять жизнь его началась как бы сначала.
  На новом  месте Павлу понравилось  все. Понравилось,  что здесь  меньше
надо было записывать и  заучивать, а больше возиться в  мастерских с разными
инструментами, стучать молотком, строгать, сверлить. Здесь рослых и сильных,
как  Павел,  было  много, и  его не дразнили ни  "женихом",  ни  "дяденькой,
достань  воробушка". Нравилась ему форма  одежды  и то,  что не  нужно  было
самому заботиться о белье, о постели, о бане, о еде - обо всем этом за  него
думали  другие. Нравилось строгое расписание  дня - его будили, его вели  на
утреннюю гимнастику, в столовую, на занятия, в кино.
  И Павел стал прилежным учеником.
  Слесарные и деревообделочные мастерские ремесленного училища находились
в просторном гулком  помещении бывшего собора, давно оставленного верующими,
на стенах которого еще сохранились красочные  изображения богов и богородиц.
К  ним  ребята  добавили  немало  своих  рисунков,  не  отличавшихся  особой
святостью, зато не скучных.
  Высоко под куполом летали  голуби, неизвестно каким образом проникавшие
в это  теперь хорошо отапливаемое и освещаемое здание, вили гнезда на разных
выступах и в углублениях, на верхних подоконниках, на скрещениях балок.
  Ниже голубиного потолка  висела сеть электрических проводов,  вращались
трансмиссии,  гудели моторы,  шлепали  ремни, и,  наконец, уже  на цементном
полу,  местами застланном  досками, стояли  столы,  обитые  жестью, и станки
довоенных и даже дореволюционных  марок. Был там один токарный станок "ДИП",
и он во всем городе считался чудом техники.
  Массивные четырехугольные колонны, соединенные  деревянной  переборкой,
делили помещение на две половины, и  не  только помещение, но даже запахи  и
звуки  в нем.  В  первой от  входа половине  было царство  мазута и машинных
масел, металлические  спиральные  змейки свисали  со  станков,  стоял  звон,
скрежет, визг. Во  второй  половине, начавшейся примерно там, где раньше был
клирос,  на  полу валялись  вороха  желтых  сосновых и  березовых стружек, в
которые обязательно  хотелось запустить руки,  как  в  вороха ржи на полевом
току,  либо просто на ходу разгребать  их  ногами   здесь преобладали  звуки
шваркающие, шипящие - не звуки, а шумы.
  Павел переходил из одной  мастерской  в другую.  На  первых  порах  ему
больше нравилось быть в слесарной, где  все  напоминало о промышленности, об
индустрии и все для  него  было новым,  а в столярной пахло  деревом, лесом,
живицей  - все это было  чересчур свое, знакомое, деревенское. Поэтому, хотя
учителя и называли оба помещения цехами, Павел не  принял этого названия для
деревообделочников.  Какой же это цех? Это даже не  мастерская. Это деревня,
дерево,  надоевшее  с  детства,  неинтересное. Заводом,  техникой тут  и  не
пахнет.
  Настоящего труда до  жестокой  усталости, до ломоты в костях, до боли в
спине Павел еще  не испытывал, но работать ему хотелось. Он  не отказался бы
от любого поручения, стоял бы за станком день и ночь у всех  на виду, только
чтоб это было не в столярном, а в слесарном,  в железном цехе. Павел мечтал:
придет такое время, вызовут его в дирекцию училища (может, сам директор, а?)
и окажут  ему:  "Товарищ  Павел  Мамыкин!  Получен  срочный  заказ  (а вдруг
правительственный,  а?). Изготовить к такому-то сроку вот это (Павел пока не
мог  представить себе, что  это будет  такое),  и вам,  как  лучшему  нашему
ученику и умельцу, доверяется сделать это, не щадя своих самоотверженных сил
и  времени. И Павел сразу станет  за  станок  и будет делать это, все  будут
смотреть  на  него и помогать ему. Из столовой в цех принесут  обед: "Кушай,
Мамыкин,  пожалуйста, тебе сейчас надо хорошо кушать!" Он поест и все  нормы
выполнит и перевыполнит. И снимок его  будет  висеть  на самой почетной,  на
красной  доске, и в дирекции будут говорить:  "Вот видите, из  деревни, а  в
какие люди выходит человек, деревня тоже новые кадры поставляет!"
  Хронический  насморк  давно  уже  не  беспокоил Павла,  но  рот его  по
привычке  все  еще  частенько  был  приоткрыт,  особенно  если  удивление  и
любопытство брали верх над всеми прочими чувствами.
  - Куда прешь?  -  закричали на него в  слесарной, когда, размечтавшись,
Павел  ступил в  масляную лужу на  цементном полу.  Вздрогнув, он метнулся в
сторону, под трансмиссии, и какая-то неловкая чудо-техника сбила его с ног.
  - Вот черт!  Не повезло парню! -  крикнули рядом, и больше Павел ничего
не слыхал.
  Прямо с грязного  цементного  пола перенесли его с  разбитой  головой в
карету Скорой помощи.
  Для ремесленного училища  это было чрезвычайным происшествием. Значение
этого факта перешло даже границы училища. Им заинтересовались и в милиции, и
в профсоюзной организации, и в райкоме комсомола. На какое-то время к  Павлу
Мамыкину  было  приковано  внимание всего  районного  начальства. И  аппарат
заработал.  Раздавались  телефонные  звонки,   составлялись  акты,  писались
донесения по  службе,  кому-то грозило  наказание за  халатное  отношение  к
технике безопасности в мастерских РУ.
  В больнице  Павла навещали  одноклассники  и учителя,  несли ему разные
вкусные  передачи,  спрашивали его  о состоянии здоровья,  о температуре, об
аппетите,  о  работе желудка.  Казалось,  всему  городу было нужно, чтобы он
скорей поправился.
  Павлу все это  очень  понравилось. Настолько  понравилось, что ему даже
захотелось подольше полежать в  больнице.  Врачи спрашивали его: не кружится
ли голова, не наблюдаются л