о показалось ей знакомым, но она не могла сразу вспомнить, где его видела. Но еще пытаясь объяснить себе, почему черты его лица показались ей знакомыми, она уже поняла, что никогда не видела его раньше. Его лицо было напряжено, сильный подбородок, темные, почти сросшиеся на переносице брови над внимательными голубыми глазами; его светлые волосы причесаны, но все равно казались немного взъерошенными. Высокий и худощавый, он непринужденно стоял перед ней, но она заметила, что мышцы его шеи были скованы без видимых на то причин. Она обратила внимание на чувствующийся в нем сильный характер, ей стало любопытно, что же скрывается под строгим представительным видом, который подчеркивали темный деловой костюм и очки в роговой оправе. Она протянула ему руку:
     - Бен Гарднер?
     Заметив удивление, мелькнувшее на его лице, она улыбнулась.
     - Меня зовут Эллисон Сэлинджер. Я всегда спрашиваю фамилии людей; лучше всегда знать, кто именно будет тебе помогать.
     Их рукопожатие было обоюдно крепким.
     Он был наслышан о ней.
     В те дни, когда он читал газеты и журналы в поисках упоминания фамилии Сэлинджер, он встречал ее имя. Она была дочерью Феликса.
     - Входите, пожалуйста, - сказала она.
     На диване сидела еще одна молодая женщина, а Альберт расположился на пуфе рядом и держал на коленях папку. Бен продолжал смотреть на Эллисон. Он думал, что узнает ее сразу, поскольку время от времени видел ее фотографии в журналах и газетах, но ни одна фотография не передавала той яркой внешности женщины, которая стояла перед ним. Она была еще более красива и надменна, чем он думал. Он поймал себя на мысли, что представляет себе ее в момент любви. Его глаза не выдавали его мыслей, лицо было непроницаемым, но он воображал, что гладит это длинное, угловатое тело и шелковистые волосы и заставляет ее сбросить с себя холодность и неприступность и эту ее улыбку, которая была такой же вызывающей, как и ее атласный халат.
     - Моя двоюродная сестра Патриция Сэлинджер, - представила их Эллисон. - Патриция, это Бен Гарднер, начальник отдела безопасности отеля.
     Патриция подняла на него глаза и кивнула. Бледная копия Эллисон, подумал Бен, лишенная всех прелестей своей сестры. Это означало, что Эллисон пошла в Ленни. Много воды утекло с тех пор, когда он хотел встретиться со всеми членами семьи Сэлинджеров лицом к лицу и заставить их заплатить за все то, что сделал Феликс их отцу; но даже жажда мести становится слабее, когда тринадцатилетний мальчишка становится мужчиной тридцати одного года. А теперь он снова захотел встретиться с ними.
     - Я уже рассказала все, что знала, - сказала Патриция, кивая головой в сторону Альберта. - Просто удивительно, что ваша служба так плохо работает. И давно вы занимаетесь этим делом?
     - Патриция очень расстроена, - быстро вмешалась Эллисон. - Она... купила вазу... в подарок моей матери. Она была ей очень дорога.
     - Большое спасибо, дорогая Эллисон, - медленно произнесла Патриция. - Только зачем выдумывать всякие истории? Почему тебя волнует, считает ли служащий отеля, есть у меня основания для расстройства или нет? Мне обидно, потому что эта ваза была довольно красивая и я купила ее для себя, а не для первой попавшейся горничной.
     ?От нее можно ожидать неприятностей?, - подумал Бен. Но Эллисон, которая удивила его тем, что старалась сгладить резкость своей сестры, может ее сдержать, если захочет.
     - У вас есть какие-нибудь указания на то, что ее взяла горничная? - спокойно спросил он.
     - Конечно, нет. Нас здесь не было. Но горничные здесь были; мы ходили за покупками, и потом наши покупки без нас принесли сюда... - она махнула рукой в сторону Альберта. - Он все знает. Я не понимаю, почему должна опять все повторять.
     - Конечно, не должны, если вы уже все рассказали Альберту. Думаю, что вы обе хотите спать. Я прочту его отчет и поговорю с вами утром. Когда проснетесь, позвоните мне, если вас это не затруднит, и мы сможем обсудить наши дальнейшие действия.
     Все это время он разговаривал стоя. Он наклонил голову не то в поклоне, не то в кивке и собрался уходить.
     - Почему бы нам не поговорить за завтраком? - спросила Эллисон.
     Наступила минутная заминка.
     - Можно сделать и так. Восемь часов вас устроит? Патриция направилась в свою спальню:
     - Эллисон! Ты ведь прекрасно знаешь, что я не хожу завтракать.
     - Я забыла, - успокаивающе ответила она, взглянув на Бена. - Но если мистер Гарднер позавтракает со мной, с тобой он поговорит позже.
     - Это совершенно нелепо, - сказала Патриция с порога. - Эту вазу мы больше не увидим никогда; какая-то мерзкая горничная давно ее продала. Я вообще не понимаю, почему ты им позвонила...
     Дверь закрылась за ней. Бен и Эллисон посмотрели друг на друга. Наконец поднялся Альберт:
     - Я, пожалуй, отпечатаю свой отчет. Мои записи трудно разобрать.
     - Я иду с вами. У меня много работы. - Он принял на себя суровый вид, пытаясь не позволить своим глазам выдать его чувства, когда он посмотрел на Эллисон. - До завтра, - сказал он ей и пошел по коридору следом за Альбертом.
     Посмотрев на закрывшуюся за ними дверь, Эллисон улыбнулась. ?Завтрак, - подумала она. - Не самое лучшее время дня для меня, но с него хорошо начинать. А мне с каждым часом будет лучше; к тому времени, когда мы будем вместе обедать, я уже буду просто неотразима?.

***

     - Для вашей двоюродной сестры, - сказал Бен за завтраком и протянул Эллисон коробку с вазой Патриции, завернутую в оберточную бумагу.
     Она с недоумением взглянула на нее, а потом на Бена:
     - Ее все-таки не украли? Или вы нашли ее? Вам удается раскрыть так быстро все случаи воровства?
     - У нас их не так много, а наша работа и состоит в том, чтобы решать все проблемы. Она помолчала:
     - А кто же виновник?
     - Одна горничная. Мы еще расследуем это дело.
     Эллисон оставила эту тему; он не был готов ответить на все ее вопросы. Подошел официант, чтобы принять заказ, и Бен ответил невозмутимым взглядом на плохо скрытое удивление, написанное на лице официанта.
     В комнате отдыха для служащих обязательно будут обсуждать его и дочь Феликса Сэлинджера, но он надеялся, что недолго и эти разговоры не смогут повредить ему. Служащие отеля не обращали никакого внимания на Сэлинджеров из Бостона, пока им платили хорошую зарплату и не беспокоили во время работы в отеле, который они уже привыкли считать почти своим собственным.
     Эллисон заказала дыню, яблочный пирог и кофе, а Бен сказал, что будет есть то же самое. Они ждали, когда им принесут еду, а коробка с вазой стояла на ковре между, мягкими стульями, на которых они сидели. Зал ресторана был выдержан в приглушенных серых, розовато-лиловых и золотистых тонах, а на каждом столике в высокой хрустальной вазе стоял свежий ирис.
     - Вы знаете, почему это здесь? - спросила Эллисон, нежно дотрагиваясь до ириса пальцами. Бен покачал головой. - Мою бабушку звали Айрис. После ее смерти, когда мой дед наконец смог думать о том, что надо жить без нее, он приказал всем управляющим своих отелей делать одну вещь: каждый день ставить свежий ирис в вазы. Даже мой отец не посмел изменить эту традицию.
     Бен пил кофе и смотрел в окно на реку Амстел и пешеходов, которые спешили мимо отеля. Ему не хотелось слышать об Оуэне Сэлинджере, не сейчас; он хотел спросить о Лоре и Клэе и о тех пяти годах, которые он их не видел. Но, естественно, он не мог этого сделать. Иначе как бы он мог объяснить, что Бен Гарднер, служащий отеля в Амстердаме, знает о том, что Лора Фэрчайлд и ее брат Клэй жили в семье Сэлинджеров.
     ?Я подожду. Нет никакой спешки. Если я буду осторожным и терпеливым, - думал он, - у нас с Эллисон будет еще много новых встреч?.
     - Откуда вы родом? - спросила его Эллисон. - Расскажите, как вы сюда попали. Я слышала, как вы говорили по голландски в вестибюле; зачем вам понадобилось учить его, когда каждый в этой стране говорит по-английски.
     - Потому что язык Нидерландов - голландский, и если я хочу работать здесь, у них есть право требовать, чтобы я говорил на их родном языке.
     - Вы американец, не англичанин?
     Он кивнул.
     - По-моему, вы из Нью-Йорка.
     - Да, у вас хорошее ухо.
     Официант поставил перед ними бледно-зеленые кусочки дыни, затем несколько тарелочек с тонко нарезанным сыром, колбасой и разными видами пирогов, корзиночку с булочками, поднос с маленькими вазочками с джемом, медом и желе, а также кофейник.
     - С наилучшими пожеланиями от управляющего, - сказал он Эллисон. - Он сожалеет о всех неудобствах, и неприятностях, которые вам были доставлены, и надеется, что вы позволите ему сделать все возможное в его силах, чтобы возместить причиненный ущерб, и сделать все, чтобы ваше пребывание здесь было безупречным.
     Эллисон рассмеялась:
     - Неужели он сказал все это?
     - Звучит в духе Хенрика, - подтвердил Бен. - Пригласим его к нам за столик?
     - Нет. Передайте Хенрику мою благодарность, - сказала она официанту. - И еще скажите, что я хочу увидеться с ним после завтрака.
     Она снова обернулась к Бену:
     - Вы говорили мне о том, как жили в Нью-Йорке.
     - Я говорил вам о том, что у вас хорошее ухо.
     - Но в связи с Нью-Йорком. Хотя у вас акцент почти не заметен. - Она наклонила голову набок. - Вы специально старались от него избавиться? Может быть, вы таким образом избавляетесь и от неприятных воспоминаний?
     - У меня не больше неприятностей, чем у вас.
     - Но я не стараюсь избавиться от них. Я хочу понять их.
     - Чтобы снова совершать ошибки? Или, наоборот, чтобы их не совершать?
     - Чтобы не совершать. Было бы слишком просто их повторить.
     - Особенно если они касаются других людей.
     - Нет, не касаются.
     - Неужели ни одного человека? Вы совершили ошибки только по своей вине?
     - Я не сказала ?ошибки?, я говорила ?воспоминания?. И конечно, они касаются и других людей. Но они не имеют ничего общего с тем, повторю я что-либо или нет. Скажите мне, пожалуйста, как мы...
     - Это был мужчина? Женщина? Друг? Кто-то из семьи?
     - Все понемногу. Смерть, и развод, и... всякие другие вещи. Как мы?..
     - Смерть вашего деда?
     - О! Вы знаете и об этом? Да, конечно, все в наших отелях должны были узнать. Да, и это тоже.
     - И ваш развод. Недавно?
     - В прошлом ноябре. Точно в День благодарения. Мой бывший муж отвоевал себе хороший подарок на приближавшееся Рождество в виде крупной суммы денег и продолжил свою веселую жизнь, а я продала квартиру, которую купила для нас обоих около гавани, и уехала из города. Не скажете ли вы мне, как получилось, что мы говорим обо мне, хотя я начала расспрашивать вас?
     - Не имею ни малейшего представления, - ответил он торжественно, и впервые они рассмеялись вместе.
     Эллисон облизнула кончик своего пальца и собрала им крошки яблочного пирога.
     - Очень вкусно. Интересно, его печет ваш повар?
     - Нет, ваш повар.
     Она покраснела:
     - Я не хотела вас обидеть. Вы же - часть этого отеля.
     - Я только работаю в нем. А вы владеете им.
     Она нахмурилась:
     - Почему вы хотите задеть меня?
     Он помолчал:
     - Не знаю. Почему мы завтракаем вместе?
     - Потому что я хочу узнать вас поближе. А вы все усложняете, делаете все не так, как...
     - Не так, как большинство мужчин?
     Она улыбнулась:
     - Да, совсем не так. Я думаю, мы должны начать все сначала.
     - Прошу прощения, мне нужно работать. - Он отодвинул стул и встал. - Мне действительно очень жаль.
     - Но всего девять часов утра!
     - Моя работа начинается в девять.
     - А когда вы заканчиваете?
     - В шесть.
     - Тогда встречаемся в семь за ужином.
     - Эллисон... - Он заметил, как изменилось ее лицо, что она затаила дыхание, услышав в его хрипловатом голосе нежность. ?Эллисон Сэлинджер, - думал он, - наследница отелей Сэлинджера и состояния Сэлинджера. Дочь Феликса?. Непохожая на мягких, уступчивых женщин, которых всегда предпочитал Бен, а яркая, необыкновенная женщина и в то же время не умеющая скрывать свои чувства. И она хотела его. Он расслабился. - В семь часов, - ответил он и слегка коснулся рукой ее плеча, почувствовав ладонью, как плечо слегка дернулось. - Ресторан я выбираю сам?
     - Пожалуйста.
     - Я позвоню вам в номер в семь.
     Он повернулся к ней спиной, потом снова обернулся и поцеловал ей руку, как бы невзначай, как это принято в Европе. ?Успею еще поцеловать ее как любовник?, - подумал он и покинул переполненный ресторан, направившись через вестибюль в свой кабинет. Весь день он то и дело думал об Эллисон Сэлинджер и даже, позвонив ей около семи, не знал, что скажет ей, когда она выйдет к нему в вестибюль.
     Они дошли до Диккер он Тиюс в молчании. Эллисон, казалось, думала о чем-то своем, а Бен, очень тонко чувствующий все нюансы настроения другого человека, спрашивал себя, что он мог сделать не так. Они избегали смотреть друг на друга, продолжая идти вместе, и начали немного оттаивать только тогда, когда попали наконец под очарование прозрачного золотистого света заходящего солнца, который заполнил город в этот ранний вечер.
     Именно такой свет пытался запечатлеть Рембрандт на своих картинах; его старались поймать своими фотокамерами сегодняшние туристы в момент, когда он заливал узкие городские улочки, старинные камни мостовых и величественные здания - остроконечные, с арками и часами на симметричных башнях, с трубами на крышах домов; это был свет больших надежд и ожиданий. И наконец, именно этот свет заставил Бена оставить свои странствия по Европе и остаться здесь.
     Других причин осесть в Амстердаме у Бена не было. Даже в дни, когда небо заволакивало низкими облаками и постоянно шел дождь, город продолжал жить нервной, кипучей жизнью, которая напоминала ему Нью-Йорк: люди носились по улицам, а не прогуливались по ним, театры и концертные залы были переполнены каждый вечер, в магазинах можно было найти товар со всего света, а жизнь в том районе города, где располагались публичные дома, ночные клубы со стриптизом, секс-шопы и кабаре, била ключом, затмевая другие страны. Это был город, где Бен Гарднер мог найти работу и стать кем угодно; это был город, который он мог назвать почти своим домом.
     Он начал с того, что снял комнату в Иордане, районе, который привлекал всех эстрадных артистов Амстердама, а также рабочих, молодых художников и писателей, пытающихся пробиться в большое искусство. Он купил себе велосипед, взяв пример с большинства жителей города, которые давно прекратили попытки найти место для парковки своих автомобилей, решив, что два колеса надежнее четырех. Через неделю он нашел женщину и начал учить голландский язык; меньше чем через год он переехал на квартиру по соседству и устроился на работу в ?Амстердам Сэлинджер?, где начал с носильщика, потом выполнял ремонтные работы, а через некоторое время стал помощником начальника отдела безопасности. Год спустя он получил должность начальника отдела безопасности.
     Сейчас, идя рядом с Эллисон в потоке туристов, торопящихся пообедать где-нибудь, и людей, возвращающихся домой после работы, он изредка нарушал молчание, показывая ей какое-нибудь интересное здание или обращая ее внимание на ларьки, где продавались блины с селедкой. Он попросил ее на мгновение остановиться и послушать один из огромных уличных инструментов, который был таким тяжелым, что его толкала толпа мужчин, в то время как из него разносились звуки вальса и джазовая музыка, которую производили цимбалы, трубы, барабаны, деревянные блоки и смотанная проволока, странная смесь которых составляла его внутренности.
     Но несмотря на золотистые вечерние сумерки, уличные ларьки и музыку, когда они уселись за столик у окна в ресторане, они продолжали испытывать неловкость. Ни вид на высокие здания вдоль Принценграхт - ?Канал принцессы?, - ни классическая французская роскошь ресторана, ни прекрасное вино, которое заказал заранее Бен, не разрядили напряжения между ними. Наконец Эллисон, заставив себя казаться естественной, нарушила молчание. Глядя на воду в канале, покрытую рябью и белыми гребешками, она рукой указала на длинный ряд плавучих домов вдоль противоположной стороны.
     - Неужели все лодки в городе разрисованы сельскими пейзажами?
     Бен посмотрел туда, куда она показывала. У лодок были плоские днища, каждая имела прямоугольный домик в центре, который был ярко разрисован коровами и бабочками, мельницами в высокой траве, белыми и розовыми цветами, высовывающимися из травы, и летящими птицами на фоне синего неба. На многих лодках на корме стояли стулья; на одной из лодок маленькая собачка сидела на стуле и смотрела на берег.
     - Они выкрашены все по-разному, - сказал он. - Многие живут на них, потому что не могут позволить себе ничего другого. Поэтому они раскрашивают их в сельском стиле, чтобы напомнить себе о том, что мечтают когда-нибудь заиметь.
     - Я бы хотела жить на такой лодке, - мечтательно сказала Эллисон.
     - Очень мало места.
     - Но зато уютно и спокойно. И всегда можно пристать там, где вам хочется, чтобы уйти.
     - С лодки? Или от того, с кем вы живете?
     - О, я бы жила там только одна. Пока, конечно, не нашла бы себе человека, с кем бы мне хотелось жить вместе. И тогда бы мне не захотелось никуда уходить.
     Бен поднял свой бокал с вином:
     - За того человека. Надеюсь, он найдет вас. Странно он выразился. Эллисон внимательно посмотрела на него.
     - Спасибо. Я тоже надеюсь.
     Они немного помолчали, но уже более раскованно, чем в начале вечера.
     - Что вы будете делать, когда вернетесь в Бостон?
     - О, нет, не начинайте снова. - Она сидела прямо, в одной руке держа бокал с вином, другая, как полагается, лежала на коленях. - Сейчас мы будем говорить о вас. Расскажите мне о Нью-Йорке. Расскажите мне о том, что привело вас из Нью-Йорка в Амстердам.
     Последний раз Бен рассказывал о себе много лет назад. И говорил почти правду, балансируя на грани между тем, что он мог сказать, а что не мог. За последние годы он понял, что очень часто гораздо лучше рассказать правду, чем полуправду, но всегда лучше сказать полуправду, чем не говорить ничего.
     - Мой отец владел мебельной компанией - он был конструктор и производитель - и у него был партнер, который дал ему стартовые деньги и нашел несколько клиентов.
     - Какую мебель он делал?
     - Для отелей. Компания была небольшая, но она расширялась, и мой отец гордился этим. Это было до того, как я родился, но много лет спустя он рассказал мне, что у него было три вещи, которые он любил в своей жизни - меня, мою мать и свою маленькую компанию. Когда началась война - вторая мировая война, - мой отец воевал в Европе. Я так и не узнал, как его партнеру удалось избежать призыва в армию, но он остался дома я продолжал работать в компании. За несколько месяцев до конца войны моего отца тяжело ранило. Он вернулся домой, больной и сердитый, и выяснилось, что его компании больше не существует. Его партнер расформировал ее, а все идеи, чертежи забрал в другую компанию, которой он владел вместе со своим отцом.
     Эллисон обнаружила, что его лицо не выражало никаких эмоций. Его черты не были такими резкими, какими они показались ей вчера, когда она впервые увидела его, но сейчас его лицо не выражало ни нежности, ни грусти, ни гнева.
     - Ваш отец жив?
     - Нет.
     Появился официант и вновь наполнил их бокалы.
     - Еще бутылку, сэр?
     Бен кивнул.
     - И утиный паштет. - Он созерцал свой бокал с вином рубинового цвета. - Он умер, когда мне было тринадцать лет. Моя мать умерла восемь лет спустя. Она вышла замуж во второй раз, но после смерти отца я был предоставлен себе самому, работая то там, то тут в Нью-Йорке.
     - А что вы делали?
     - Работал помощником в бакалейной лавке, официантом в различных ресторанах, продавал антиквариат, который сам находил, где только было можно... Потом, через пять лет, приехал в Европу и стал работать, в основном в отелях. Носильщиком, в ремонтной бригаде,