по телефону сказал Бену, что все хорошо, но может быть всякое...
     Господи, если что-нибудь случится с Эллисон!.. А что стало с Клэем?
     Ничего не случится, с ней все хорошо, с ребенком все хорошо.
     Мне нужно увидеть Лору. Узнать, что она делает...
     - Мистер Гарднер, - окликнул его администратор. - Я попросил для вас поймать такси. Я подумал, что вы не будете против.
     - Конечно, нет. Спасибо, - ответил он. - Спасибо, что подумали об этом.
     Он вошел в лифт, чувствуя, что совершенно запутался в своих мыслях. ?Лора, Эллисон. Наш ребенок. Феликс, едва сдерживающий ярость...
     И если он будет впадать в ярость слишком часто...
     А я буду сдерживаться...
     Вся империя Сэлинджеров окажется у ног Бена Гарднера?.
     Когда швейцар открыл перед ним дверь, он сел в такси и откинулся назад, глубоко задумавшись и не замечая шума движения на залитых дождем улицах и не слыша приглушенное бормотание водителя, комментирующего все и вся вокруг. В госпитале он спросил, как пройти к Эллисон, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, и вскоре, прежде чем он смог заставить себя не думать о собрании и о том, что услышал, уже был в ее комнате.
     - Ты выглядишь рассерженным, - заметила Эллисон, когда он наклонился поцеловать ее. Она лежала на узкой кровати и улыбалась ему. - Ты был на совете директоров? Возьми меня за руку и перестань думать о делах. Думай о том, что скоро станешь отцом. Я стараюсь думать о том, что мы скоро станем родителями и у меня ничего не получается. Я не могу представить, что у меня будет ребенок. А ты? А наказывать детей обязательно?
     - Нет. - Он пододвинул стул и сел рядом с ней, продолжая держать ее за руку. - Я думаю, что детей нужно очень любить и никогда не покидать.
     - Даже на время отпуска?
     - Всегда можно что-то придумать.
     - Мы с тобой ни разу не говорили об этом. Даже странно. Мне кажется, мы потратили все девять месяцев на то, чтобы выбрать имя. - Она взяла его за руку и положила себе на грудь. - Мы были счастливы с тобой все это время, правда?
     - Очень счастливы. Но жизнь не кончается, просто она немного изменится.
     Она улыбнулась:
     - С того момента, как я нашла тебя, я хотела, чтобы ничего не менялось. Все было так хорошо.
     Стон вырвался у нее без предупреждения, и ее лицо исказилось от боли. Она вытянула ноги в надежде, что боль кончится. Она дышала неглубоко и часто, сжимая руку Бена с такой силой, о которой он и не подозревал.
     - Господи! - выдохнула она. - Почему... это... так неприятно? А как... приятно... делать... ребенка!
     Он улыбнулся:
     - Дыши. Помнишь все твои упражнения?
     Она поморщилась:
     - Легче, когда... не болит.
     - Я буду считать, - сказал он, стараясь говорить спокойно. Он не предполагал, что будет так переживать за Эллисон.
     - Постарайся вспомнить: нужно дышать глубоко, медленно.
     - Молодцы, - одобрила их медицинская сестра, подойдя к кровати. - Почти все об этом забывают, миссис Гарднер, а вы все делаете правильно.
     Эллисон кивнула, ее глаза были все еще закрыты.
     - Благодаря моему мужу.
     - Прекрасно, - рассеянно ответила сестра, измеряя в это время давление Эллисон.
     - У нее все в порядке? - спросил Бен. Он уговаривал себя успокоиться: он прошел эти курсы вместе с Эллисон, он знал, что будет дальше и для волнений не было причин. Но одно дело участвовать в беседах и упражнениях с группой беременных женщин вместе с их мужьями, и совсем другое дело было сидеть в больничной палате и видеть напряженное от боли лицо Эллисон.
     - Все в порядке?
     - Успокойся, - сказала Эллисон. - Бен, дорогой, не кричи на сестру, она выполняет свою работу.
     - Все идет своим чередом, - ответила сестра. - Придется потерпеть. Дышите глубже. Вы оба молодцы.
     - Ей обязательно надо быть такой жизнерадостной? - проворчал Бен.
     Эллисон издала нечто среднее между смешком и стоном:
     - Ты лучше займись мною и не обращай внимания на остальное. Просто будь рядом и разговаривай со мной, и все будет хорошо... Мы будем самой счастливой троицей в мире...
     Бен обеими руками держал руки Эллисон, и никто из них не обратил внимания на вошедшую сестру.
     - Ты просто замечательная, - сказал он. - Я люблю тебя.
     - Эй, - улыбнулась Эллисон. - Ты, кажется, сам удивился этому? Ты никогда не должен казаться удивленным, когда говоришь своей жене, что любишь ее.
     Она закрыла глаза:
     - Твоя любовь - это самое прекрасное, что случилось со мной в этой жизни.
     Она лежала спокойно, но ее тело было напряжено ожиданием следующих схваток.
     - Я так рада, что дома у нас все готово. Даже кровать для няни... - Боль усиливалась. Бен видел это по ее искаженному лицу. - Не забудь позвонить ей потом, хорошо, Бен?.. Скажи ей... что она будет нужна нам... через пару дней.
     - Перестань разговаривать и дыши, - приказал ей Бен. - И слушай, как я считаю.
     Он держал ее за руки и ритмично считал, стараясь дышать вместе с ней. Все остальное ушло куца-то далеко. Враждебность Феликса, новая должность вице-президента, деньги, Лора, желание отомстить за Джада, - все перестало иметь для него значение. Он гладил упругий, вздрагивающий живот Эллисон, в котором жил их ребенок, и, наклонившись, поцеловал ее в грудь через тонкую больничную ночную рубашку, при этом его светлые волосы смешались с ее длинными пепельными волосами. Чувство глубокой привязанности охватило его. У него была жена, которая любила его, у него был дом, у него была собственная семья.
     Лора так и не ответила на его письмо, и после того как он перестал просматривать почту в ожидании ее ответа, он решил дождаться, когда родится ребенок, и попытаться написать еще раз. Но даже если она не хотела иметь с ним ничего общего, у него было все, что он хотел в жизни: любовь, дом, будущее. Даже его стремление заполучить власть в империи Сэлинджеров в свои руки, чтобы расквитаться с Феликсом, показалось ему незначительным, когда он сидел сейчас около Эллисон. Он знал, что это стремление вернется позже, но сейчас с него было достаточно просто любить свою жену и беречь то, что было между ними. Он не ожидал от себя такого сильного чувства - он и мечтать об этом не смел - но сейчас, когда он осознал это, для него существовала только Эллисон: ее бледное лицо, ее глаза, устремленные на него, ее руки, сжимающие его, как их сжимала только Лора в первые месяцы после того, как их родители были убиты. Сегодня это была Эллисон и их ребенок.
     - Я люблю тебя, - снова сказал он. Его голос был низким, и странным образом, ему хотелось и плакать и смеяться одновременно. - Больше, чем я думал, что смогу любить кого-то. Это ты научила меня этому. Я люблю тебя, Эллисон, и обещаю всегда заботиться о тебе. Я всегда буду с тобой, я никогда не оставлю тебя, я обещаю тебе, что ты никогда не будешь ничего бояться со мной.
     Он поцеловал ее и еще крепче сжал ее руки, когда боль вновь взяла ее в тиски. Он оставался с ней, когда вернулась сестра и снова ушла, потом опять вернулась.
     Ее сменила другая сестра, когда дежурство первой закончилось. К одиннадцати часам ночи схватки Эллисон стали такими частыми, что она едва успевала переводить дыхание в перерывах между ними.
     Им обоим казалось, что весь мир сузился до этой белой больничной палаты и стараний Эллисон дышать правильно, в то время как ее тело все крутило и раздирало от боли. Бен говорил, не умолкая ни на минуту, пытаясь отвлечь ее. Позже приехал ее доктор, с ослепительной улыбкой сообщил им, что все идет хорошо, сердце ребенка бьется ровно и сильно и что ждать осталось недолго.
     А меньше, чем через час, сразу после полуночи, когда Бен по-прежнему сидел около Эллисон, продолжая держать ее за руку и говоря, что он очень любит ее, на свет появился его сын, Джад Гарднер.

ГЛАВА 21

     Вторая кража случилась в Париже, когда, вернувшись с концертного турне по Америке, Бритт Фарлей открыл ключом дверь своей квартиры и обнаружил, что на камине отсутствуют три редкие статуэтки. Больше ничего не было взято. Не было никаких следов взлома, а также никаких улик. Ключи, которые сделал Клэй по отпечаткам, снятым им в отеле, сработали гладко, и у него в распоряжении было предостаточно времени, посколько он знал по записной книжке Фарлея, сколько тот пробудет в Америке и когда собирается возвращаться в Париж. Он ушел из квартиры, оставив ее точно в том состоянии, в котором оставил ее хозяин, за исключением трех прекрасных статуэток; отвез их своему брокеру, который выполнял подобные заказы для частных коллекционеров, не имеющих возможности приобрести определенные произведения искусства другим путем; сел на ?Конкорд? и успел в Нью-Йорк еще до конца выходных. Фарлей не смог сообщить полиции и своей страховой компании никакой ценной информации. Дело было закрыто прежде, чем началось следствие.
     Фарлей жил в Париже уже около года, пытаясь покончить со своими привычками алкоголика и наркомана, в то время как его импресарио искал для него новый телевизионный сериал. Бритт был певцом и актером уже двадцать пять лет. Для почитателей его таланта он был сельским парнем, оказавшимся в городе, невинным молодым человеком с широко раскрытыми глазами, удивленно взирающими на этот восхитительный мир; он казался им наивным и бесхитростным, но очень симпатичным героем с кривоватой усмешкой, которая заставляла родителей вспоминать своих детей, когда те были милыми подростками, а женщин мечтать, чтобы их мужья были именно такими. А потом он вдруг сорвался и очень быстро заработал репутацию алкоголика, наркомана и бабника.
     - Они не хотят ничего обещать нам, - пожаловался ему его импресарио во время очередного пребывания в Лос-Анджелесе. - Ни телевизионного сериала, ни даже концертного выступления, пока ты не докажешь им, что можешь оставаться трезвым хоть немного, скажем год. Если только... - Он задумчиво склонил голову. - У меня появилась идея. Что ты скажешь на это? Обновленный Бритт Фарлей совершает концертное турне, чтобы собрать деньги для бедных и голодных всего мира.
     - Это уже было.
     - И что, весь мир стал сытым и счастливым?
     Импресарио звали Луи, и он гордился тем, что знал, как обращаться с чересчур темпераментными гениями
     - Существует столько голодающих, что их с лихвой хватит на тысячу певцов на тысячу лет вперед. А как иначе, ты думаешь, можно сейчас заработать известность? Докажи, что ты вернулся в искусство: один, единственный и неповторимый Бритт Фарлей, певец, актер, филантроп. Ты можешь предложить другое?
     Фарлей нехотя пожал плечами. И вскоре турне было организовано, с участием основного оркестра и трех менее известных групп для страховки. Это турне стало сенсацией года. ФАРЛЕЙ ОБЪЯВИЛ ВОЙНУ ГОЛОДУ! - мелькали заголовки во всех газетах. Тележурналисты живописали о лагерях беженцев и окраинах, откуда изможденные дети заглядывали в телекамеры; спонсоры выстроились в очередь, чтобы помочь в оплате расходов по турне; велись переговоры о правах на пластинку с записью музыкальной темы турне и видеокассет с заключительным концертом, который должен был состояться на открытой эстраде в Вашингтоне.
     Билеты были нарасхват. БРИТТ ВЕРНУЛСЯ! - кричали ?Ньюсуик?, ?Пипл? и ?Тайм?, но многих интересовало и то, сколько конкретно денег достанется нуждающимся.
     - Исключительно все, - сообщил Фарлей, выступая на радио в прямом эфире. - Ну конечно, не буквально все; необходимы некоторые расходы и все такое, но остальное получат те, кто в них нуждается. Мы спасаем жизни, а не хотим разбогатеть, вы можете быть в этом уверены. И мы, естественно, получаем... - он потерял, где читал, и через мгновение продолжил: - Огромное наслаждение и радость. Поверьте мне! Нам дорога каждая минута нашего турне!
     ЛИХОРАДКА ФАРЛЕЯ! - сообщил заголовок в ?Нью-Йорк дейли ньюс?, и вскоре все поверили, что Фар-лей добился своего: совсем недавно еще казалось, что с ним покончено. Он пристрастился к наркотикам, отключился от всего, не имел работы, денег, а сейчас его обожали, и он был снова в свете юпитеров. Все еще жива была память о двадцати пяти годах перед публикой. И все с радостью полюбили его снова.
     От первых четырех концертов были собрано более двух с половиной миллионов долларов. Затем вся группа взяла двухнедельный тайм-аут, чтобы потом начать следующую серию концертов. Фарлей вернулся к себе в Париж - и... обнаружил, что его квартира ограблена.
     Через несколько дней корреспондент, ведущий колонку сплетен в Лос-Анджелесе, сообщил, что Бритт Фарлей вновь стал посещать вечеринки после того, как в течение нескольких месяцев отличался образцовым поведением, и снова участвовал в потасовке в одном из ночных клубов Парижа. Его агент вел переговоры о новых выступлениях по ТВ; их будущее было неясно.
     - Ему конец! - сказал Ларри Голд, протягивая газету Полю. - Ему здорово повезет, если спонсоры не отвернутся от турне. Загубить такой успех, а нужно было лишь держаться подальше от наркотиков и выпивки. Трудно представить, что какой-то дурак будет для него что-нибудь делать.
     Поль пробежал глазами маленькую заметку.
     - Я бы хотел сделать о нем фильм, - задумчиво произнес он. - Взлет и падение американского героя. Если он проявит интерес, конечно.
     Прищурив глаза, Ларри задумался:
     - А это идея.
     Через заваленный бумагами стол Поля они посмотрели друг на друга. Идея понемногу завладела ими.
     - Здесь есть все, - не скрывая волнения, сказал Поль. - Надежды на возрождение и страхи падения.
     - И настоящая звезда, - добавил Ларри, не замечая, что от волнения почти кричал. - Люди знают его и поддерживают. - Задрав голову, он взглянул на потолок. - Если не считать, что слишком много чести для неудачника. Нас могут не понять.
     Поль покачал головой:
     - Этого не случится, если мы все сделаем правильно. Это одна из самых необычных идей, которая не перестает волновать людей.
     - Что: падение?
     - Не только падение. Зрелищное падение. Падший идол. Король, которого свергли. Миллиардер, который потерял все. Люди продолжают зачитываться историей Агамемнона, несмотря на то что он неудачник. Или возьмем Эдипа или Лира. Вплоть до таких людей, как Стэн Кантон и Джон Белуши, это...
     - Ты убедил меня. Ты совершенно прав. Я просто не думал о Бритте в таких масштабах. Но в этом что-то есть - привкус трагедии. Так высоко взлететь, а затем упасть...
     Он потянулся за газетой и прочитал заметку еще раз.
     - А что, если я ошибаюсь и не все еще потеряно для него? Что, если кто-нибудь протянет ему руку и он выкарабкается?
     Поль усмехнулся:
     - Мы делаем фильм о взлете и падении героя Америки, и у нас намечается беспроигрышный конец.
     Они рассмеялись.
     - Подойдет любой, - сказал Ларри. - Клянусь, мне нравится наша затея! Это будет фильм не об одном герое, а о каждом герое...
     - О всех нас: о публике, которая сначала возносит знаменитость до небес, а потом отворачивается от нее, и пусть он падает головой вниз, если оказывается не богом, а просто человеком со всеми вытекающими из этого последствиями.
     - Становится все лучше и лучше, - Ларри откинулся назад и положил ноги на письменный стол. - Значит, ты хочешь снять турне, везде сопровождая его с камерой, заснять его в номере гостиницы, артистической уборной, в ресторанах, как бы выжидая, когда он сорвется?..
     - Я бы не стал преувеличивать, - рассеянно заметил Поль. Он уже был во власти будущего фильма. Перед ним проносились кадр за кадром, он слышал разные голоса, видел образы. Вот турне подходит к развязке... - Если, - произнес он, заставив себя отвлечься, - если он согласится.
     - А почему он должен отказаться? Что еще ему остается? В любом случае сейчас он не в состоянии нам что-либо сказать. Лично мне кажется, что он схватится за эту идею. Ты с ним знаком? Я как-то встречал его, но сомневаюсь, что он помнит меня. Я позвоню его импресарио завтра. Может быть, тебе слетать в Париж и там поговорить с ним? Эмилия не будет против?
     - Она сейчас на съемках лучших моделей года, - небрежно бросил Поль. - Она и не узнает, что я уезжал.
     - Хорошо, а как насчет общего плана? Я смогу уделить тебе немного моего драгоценного времени. Черт, хотелось бы и мне сделать такой фильм вместо очередной душещипательной истории о том, как семейное благополучие было спасено подбором правильного дезинфицирующего средства. Я прихожу в исступление от белых накрахмаленных воротничков, в то время как ты будешь создавать миф о герое. Черт возьми. Тебе повезло... Ну хорошо, у меня есть час времени. Что ты знаешь о Фарлее, кроме пьянства, наркотиков и лая на луну?
     - Я не знал, что он лает.
     - Он проделывал это не раз за последние два года. Я слышал, он подражает ирландскому сеттеру или далматину. Кто-то рассказал мне, что он устроил сцену в каком-то отеле в Нью-Йорке или Чикаго, где-то там. Около года назад, но разговоров об этом не было. Однако я уверен, что он не позволит тебе заснять такое.
     - Не надо преувеличивать, - напомнил ему Поль. - Я бы хотел, чтобы публика почувствовала жалость к этому человеку. Он запутался и не знает, как вырваться.
     - Даже если бы он знал, что достаточно одного неверного шага, и он опять там, где был. В действительности он никогда не соответствовал своей репутации.
     - Он смог бы попытаться, если бы ему захотели помочь.
     - Не только это. Многие относятся к прошлому, как к своему достоянию, а оно с каждым годом их жизни становится непосильным бременем.
     Поль помолчал.
     - Откуда бы ты начал? Возможно, с Парижа? Одинокий парень в городе огней. Как ты думаешь, он взял свою девушку с собой?
     - Не представляю.
     - Будем надеяться, что нет. В одиночестве он будет смотреться лучше. Затем его турне: его попытки справиться с собой, он, нуждающийся во внимании и любви, его власть над зрителями...
     - Здесь показать публику, - вставил Поль. - Я уже видел, что она собой представляет: масса обожающих его лиц. Затем возвращаемся к нему Он в такси, едет домой, в номер гостиницы, совершенно одинокий... Может быть, он и один-то не бывает? Разве его постоянно не окружают девицы?
     - Может быть, он ведет себя по-другому в Европе? Если с ним девица, мы можем заплатить ей, чтобы она уехала домой и оставила его в одиночестве. Почему мне сценарии нравятся больше, чем жизнь?
     - Потому что именно ты решаешь, каким будет конец фильма. И начало тоже. И то, что между ними.
     Они посмеялись вместе, потом Поль сказал:
     - Я хотел бы позвонить сейчас импресарио Фарлея. Я смог бы обрисовать ему общие черты нашего плана и договориться встретиться завтра.
     Ларри ухмыльнулся:
     - Мне нравится такой энтузиазм. Действуй. У меня есть еще одна идея. Я знаю одного парня с телевидения, который в свободное время читает греческие трагедии. Дай мне общие наброски фильма, а я покажу ему. Если они там смогут что-нибудь выделить на съемки, у тебя будет отличный бюджет. - Он поднялся. - Я буду у себя в офисе, если понадоблюсь тебе.
     Импресарио Фарлея, Луи Гласе, колебался.
     - Завтра я улетаю в Париж, - сказал он. - Полетите со мной? Ничего не буду обещать, но мы сможем поговорить в самолете.
     ?Он согласится?, - подумал Поль. Луи не смог скрыть волнения. Последние ?подвиги? его клиента были неважными, и ему нужно было что-то новенькое.
     Он сел и мысленно вернулся к тем сценам, которые представлял, разговаривая с Ларри. Они были настолько яркими, как будто он уже видел их наяву. Все, что касалось фильма, оживало у него перед глазами. Поль удивлялся сам себе. После того как он всю жизнь использовал фотокамеру, снимая застывшие сцены, он почувствовал волнующую свободу движения и звука и возможность показать сразу несколько событий вместе. Неважно, сколько души он вкладывал в свои лучшие фотографии, которые сделал до того, как стал фотографировать светское общество; они не могли сравниться с жизненной силой фильма. Ему казалось, что он покинул отчий дом и перед ним открылся весь мир и возможность творить.
     Первый фильм ?Голд - Дженсен продакшнз?