подошла вплотную и ощутила, как  в  бедро  уперлась  его  налившаяся
силой плоть. Ладони сами, скользнув по  изгибам  его  бедер,  сомкнулись  на
напрягшихся ягодицах. Легкая испарина покрыла  ее  кожу,  в  глубине  живота
словно что-то сомкнулось, мышцы отвердели, она еще теснее прижалась к нему и
с неожиданной силой впилась пальцами в его ягодицы, не сдерживая более своей
страсти.
   -  Это  новый  способ  выражения  ненависти,  мадемуазель  Женевьева'?  -
поддразнил ее Доминик, обхватывая ладонями ее  груди,  рисуя  по  ним  круги
большими пальцами, обводя затвердевшие соски, пока наконец ей не показалось,
что она вот-вот умрет от желания.
   Голова ее откинулась назад в томном забытьи, в то время как нижняя  часть
тела настойчиво прижималась к нему в острой жажде слияния, которого не  было
больше сил ждать.
   - Боже, да  ты  создана  для  любви,  фея!  -  хрипло  произнес  Доминик,
задыхаясь: сердце, казалось, билось у него где-то  в  горле.  -  Иногда  мне
становится страшно: какого джинна я выпустил из бутылки!
   - Ну так перестань бояться, - прошептала она, - и узнай, какого джинна ты
выпустил.
   Секунду Доминик смотрел на нее сверху вниз. Лицо  цвета  слоновой  кости,
слегка тронутое загаром, разрумянилось; огромные глаза  превратились  в  два
бездонных озера страсти, губы приоткрылись. Это было  лицо  зрелой  женщины,
познавшей всю глубину  страсти,  умеющей  брать  и  давать,  не  страшащейся
открыто выражать свое желание и не боящейся ответного желания.  В  последний
миг,  перед  тем  как  поцеловать  ее,  он  успел  подумать,  что  на  свете
существовала только одна женщина, умевшая так же воспламенять его.
   Женевьева, поднявшись на цыпочки, обвила руками его шею,  и  его  горячий
язык ворвался в  сладкую  теплую  глубину  ее  рта.  Прикосновение  колючего
подбородка к нежной щеке было восхитительно. Губы ее  пульсировали  под  его
тесно прижавшимися губами, она с восторгом вдыхала особенный запах  Доминика
- запах соленого моря, бодрящего ветра и  сигаретного  дыма.  Когда  он,  не
отрывая рта от ее губ, поднял Женевьеву, она обхватила ногами его шею. Никто
не учил ее, но она точно знала, чего любовник ждет от  нее.  Доминик  сделал
несколько шагов  к  столу,  на  котором  была  разложена  карта,  и  положил
Женевьеву на спину; она услышала, как под ней хрустнула бумага.
   Он подложил руки ей под ягодицы и приподнял, покачивая.
   Она обхватила ногами его  бедра,  и  он  вошел  в  ее  бархатистое  лоно.
Женевьева словно парила на краю влекущей бездны, затаив дыхание от  ожидания
уже познанного ею наслаждения. Тело замерло,  но  кровь  бешено  неслась  по
жилам. Приносящий вожделенный восторг искушающий, дразнящий ствол его  плоти
почти вышел из нее,  и  все  внутри  у  нее  затрепетало:  словно  откуда-то
издалека  она  услышала  собственный  голос,  бормочущий   слова   восторга,
умоляющий - ей казалось,  что  она  не  вынесет  больше  ни  мгновения  этой
сладостной пытки.  Она  открыла  глаза  и  встретилась  с  нежным  бирюзовым
взглядом, внимательно наблюдавшим за выражением ее лица. Тело  ее  выгнулось
дугой, во  взгляде  была  мольба,  и,  когда  он,  не  произнеся  ни  слова,
отрицательно  покачал  головой  и  лишь  немного  продвинулся  снова  в   ее
сокровенные недра, она поняла, что, отказываясь немедленно удовлетворить  ее
желание, Доминик хочет лишь доставить ей еще  большее  наслаждение.  Наконец
они вместе погрузились в безбрежный океан любовного восторга,  который  дает
лишь полное слияние созданных друг для друга тел и душ.

Глава 15

   Был полдень,  когда  Сайлас  вошел  в  каюту,  держа  в  руках  "паспорт"
Женевьевы, дающий право выхода во внешний мир, - просто скроенное, аккуратно
сшитое платье, ничем, кроме тонкой ткани, не напоминавшее рубашку  Доминика.
Он протянул платье и, увидев искреннюю радость  Женевьевы,  услышав  горячие
комплименты и благодарность, позволил себе даже  удовлетворенно  улыбнуться,
отчего его обычно абсолютно бесстрастное лицо оживилось.
   - Думаю, в качестве кушака можно использовать один  из  шарфов  месье,  -
сказал он, подходя к платяному шкафу и  перебирая  аккуратную  стопку  ярких
шарфов. - Вот  этот  будет  в  самый  раз.  -  И  вручил  Женевьеве  большой
квадратный шелковый лоскут  бирюзового  цвета.  -  Когда  будете  готовы,  я
провожу вас на мостик, но больше никуда,  -  грозно  добавил  он,  стрельнув
предупреждающим взглядом.
   - А мне больше никуда и не надо, - ответила Женевьева со всем возможным в
данной ситуации достоинством.
   Между тем это была чистая правда. От самой  мысли  о  том,  что  придется
подняться на палубу и встретиться с матросами, которые знали ее как  юнгу  в
те ужасные три дня, у нее свело живот.
   Сайлас лишь хмыкнул в ответ и оставил ее переодеваться. К счастью, Сайлас
предусмотрительно принял в расчет отсутствие нижней  юбки  и  сделал  платье
достаточно пышным, а также  вырезал  кусок  из  спинки  рубашки  и  соорудил
двойную  вставку  спереди,  сузил  и  укоротил  рукава.  Другую  рубашку  он
использовал для того, чтобы удлинить платье, так что теперь оно доходило  до
щиколоток. Бирюзовый шарф,  сложенный  в  широкую  ленту,  оказался  поясом.
Женевьева попробовала подвязать его высоко, под грудью, в  модном  имперском
стиле, но поняла, что платье для этого слишком широкое, и  повязала  его  на
талии. Туфли, в которых она сюда прибыла, не подходили к женскому наряду, но
при такой теплой погоде можно ходить и  босиком.  К  тому  же  ей  нравилось
ощущение свободы и "нереспектабельности", которое давало отсутствие чулок  и
туфель.
   И все же, когда она в конце концов вышла на палубу, сердце у  нее  билось
учащенно. Женевьева всячески старалась не встретиться взглядом ни с  кем  из
матросов, занятых своими обычными делами. Пока она взбиралась  по  трапу  на
мостик, где Доминик, как обычно, стоял позади штурвального, ветер  растрепал
шапочку коротко остриженных волос  и  взъерошил  челку.  Капитан  пристально
всматривался в горизонт через подзорную трубу и  не  сразу  заметил  "юнгу".
Потом, не отрываясь от подзорной трубы, положил руку Женевьеве на  плечо,  а
она склонила голову ему на грудь  с  легким  вздохом  радости.  У  нее  было
твердое убеждение, что ее место именно здесь, рядом с Домиником.
   Почувствовав  аромат  кофе  и  горячего  хлеба,   Женевьева   со   стыдом
обнаружила, что у нее разыгрался волчий аппетит, хотя она уже  позавтракала.
Помощник повара поднялся  на  мостик,  ловко  балансируя  подносом,  который
держал на одной ладони. Женевьева  смущенно  отвернулась,  сделав  вид,  что
полностью поглощена созерцанием плоской синей поверхности  моря.  Обнимавшей
ее рукой Доминик ощутил, как она напряглась,  и,  оторвавшись  от  подзорной
трубы, увидел, что  Женевьева  старательно  любуется  морским  пейзажем.  Он
ободряюще подмигнул ей, но ничего не  сказал,  просто  жестом  указал  парню
поставить поднос на пол. Тот выполнил приказание,  но  продолжал  исподтишка
разглядывать фигурку в белом платье, и ход его мыслей  откровенно  отражался
на лице: мало кто ожидал, что бывший юнга целым и невредимым появится  рядом
с хозяином на капитанском мостике.
   - Проголодалась? - спросил Доминик, поворачивая Женевьеву лицом к себе.
   - Умираю от голода, - ответила она, прикладывая ладони к пылающим  щекам.
- Знаю, что я это заслужила, но чувствую себя страшно неловко.
   - Ты это преодолеешь, - беззаботно заверил он. -  Если  не  сделаешь  еще
чего-нибудь, что привлечет к  тебе  всеобщее  внимание,  матросы  перестанут
тобой интересоваться.
   - Надеюсь. - Скрестив ноги, она села на пол перед  подносом,  на  котором
лежали горячий хрустящий хлеб, сыр, салат-латук, помидоры и  оливки.  Стояли
здесь также кофейник и графин с вином. Женевьева  с  удивлением  обнаружила,
что чувство неловкости  вовсе  не  умерило  ее  аппетита.  Возможно,  просто
сказывался двухдневный пост.
   - Куда мы плывем? - впервые после примирения она осмелилась  задать  этот
вопрос и теперь ждала, ответит ли Доминик.
   Он  отломил  кусок  хлеба,  положил  большой  кусок  сыра  и   с   минуту
сосредоточенно жевал, пока не решил, что теперь уже ничего не случится, если
гостья узнает правду.
   - В Гондурас.
   - Зачем? - Женевьева удивленно вскинула брови.  -  Разве  там  подходящее
место для пиратских вылазок?
   - Не совсем, - усмехнулся капер. -  Пиратством,  та  chere  <моя  дорогая
(фр.).>, удобнее заниматься в открытых морях, как можно дальше от берега.
   - Тогда почему Гондурас?
   Доминик осушил бокал, поднялся на ноги, протянул ей руку и помог встать.
   Женевьева последовала за ним на главную палубу, слишком  заинтригованная,
чтобы обращать внимание  на  любопытные  взгляды.  Там  у  задраенного  люка
Доминик остановился, кивком подозвал двух матросов и велел  одному  принести
фонарь, а другому поднять крышку.
   - Садись на край, а я спущусь вниз и сниму тебя. - Женевьева сделала  как
было велено, потом почувствовала, как ее талию обхватили сильные руки,  и  в
следующий  момент,  пролетев  по  воздуху,  очутилась  в  темноте  рядом   с
Домиником. Доминик принял протянутый матросом фонарь и осветил мрак "пещеры"
- по переборкам заплясали причудливые тени.
   Женевьева обвела взглядом  упаковочные  клети,  заколоченные  и  стоявшие
впритык  друг  к  другу.  Были  здесь  и   деревянные   бочки,   скрепленные
металлическими обручами, а когда глаза Женевьевы  привыкли  к  темноте,  она
различила продолговатые округлости пушки.  Озадаченная,  она  посмотрела  на
Доминика. Тот лишь едва заметно улыбался, но  грустная  насмешка  таилась  в
глубине его бирюзовых глаз. И Женевьева могла поклясться, что  скорее  всего
это была насмешка над самим собой.
   - Я не понимаю, - сказала она. - Что в этих клетях? И зачем здесь пушка?
   Чтобы ответить на ее вопрос, капер подошел к  одной  из  клетей,  вытащил
из-за пояса нож и поддел гвозди. Женевьева стояла рядом и,  затаив  дыхание,
ожидала, когда он откроет крышку. Мушкеты и карабины были  сложены  в  клети
аккуратными штабелями и мрачно мерцали в тусклом свете фонаря - зловещие, до
блеска отполированные, хорошо смазанные орудия смерти. Женевьева вздрогнула:
   - И так во всех? - Она обвела рукой остальные клети.
   - Да, - спокойно подтвердил Доминик. - Там либо оружие, либо амуниция.  А
в бочках - порох. И еще здесь три тяжелые пушки.
   - Ты везешь все это в Гондурас?
   Доминик утвердительно кивнул.
   Прищурившись, он  пристально  наблюдал  за  ее  реакцией  и  -  Женевьева
понимала это - ожидал, спросит ли она, почему капер  это  делает.  Женевьева
вспомнила: несколько недель назад отец беседовал на задней террасе  Трианона
с  двумя  высокопоставленными  горожанами,  а  она,   по   своему   обычному
любопытству, прошмыгнула в кабинет, чтобы послушать, о чем говорят взрослые.
Услышанное тогда показалось ей малопонятным:  мужчины  рассуждали  о  борьбе
гондурасцев против испанских хозяев и о выгоде, которую может дать свержение
испанского владычества,  о  торговых  и  политических  привилегиях,  которые
предоставит им в знак благодарности освобожденное население.
   - Чтобы помочь тамошней революции? - спросила Женевьева,  и  Доминик  еще
раз утвердительно кивнул. - Значит, ты веришь, что она благо для народа?
   Тут он рассмеялся:
   - Благо или бедствие -  это  ни  в  малейшей  степени  не  волнует  меня,
Женевьева. Я просто выполняю работу, за которую мне и  моим  пиратам  хорошо
платят. И это единственное, что меня интересует.
   - Но это эгоистично!
   - Моя дорогая девочка, как ты думаешь, чем руководствуются те, кто  купил
все это оружие и платит мне за его доставку?  Идеологией?  -  Поскольку  она
ничего не ответила, Доминик продолжил:
   - Нет, алчностью - вот так, просто и ясно. Жаждой власти, жаждой  выгоды.
А среди хаоса нетрудно  получить  и  то  и  другое.  Значит,  сначала  нужно
устроить хаос.
   - Это ужасно, - прошептала Женевьева. - Спровоцировать и  оплатить  войну
во имя таких целей?!
   - Я не собираюсь защищать этих людей, - беззаботно объяснил Доминик, - но
я такой же соглашатель, как и твой отец, а в таком случае  почему  я  должен
играть честнее за счет своего кармана?
   - Папа тоже этим занимается? - Ответ был ей известен и без подтверждения.
   - Да, кое в чем твой отец не прочь посотрудничать с пиратами,  -  заметил
Доминик с сарказмом. - Но меня по крайней мере не обвинишь в лицемерии.
   Женевьева  почувствовала  острую  необходимость  подняться  на  палубу  и
поскорее глотнуть свежего  воздуха.  Значит,  пиратство  -  вовсе  не  такое
романтичное, пленительное, отчаянно веселое  занятие,  каким  она  его  себе
представляла? Оно оказалось грязной, опасной и бессовестной игрой в деньги и
человеческие жизни.
   Но что заставило Доминика Делакруа  стать  капером?  Такому  человеку  не
может быть безразлично то, каким способом он зарабатывает деньги! Впрочем, в
одном капер прав - в лицемерии его  не  упрекнешь.  Видимо,  именно  поэтому
Доминик и показал ей свой груз.  Подобная  демонстрация  производит  большее
впечатление, чем просто рассказ.
   - Почему ты стал пиратом? - вопрос вырвался  сам  собой.  Доминик  слегка
пожал плечами:
   - Я думал, ты поняла. Разве мы оба не считаем, что такая жизнь устраивает
того, кто не желает подчиняться условностям общества?
   Почему-то показалось, что  он  чего-то  недоговаривает,  но  в  настоящий
момент едва ли был шанс узнать больше. Они вернулись к люку и  поднялись  на
палубу. Доминик отправился на мостик, Женевьева, подавленная, последовала за
ним. Ей казалось, что свет померк вокруг.
   - Хочешь попробовать вести корабль?  -  вдруг  предложил  Доминик,  чтобы
отвлечь девушку от удручающих размышлений.
   - А можно? - Желто-карие глаза снова загорелись. - Это не опасно?
   - Миниатюрной фее  трудно  причинить  ущерб  "Танцовщице",  -  рассмеялся
Делакруа, подводя ее к штурвалу, и рулевой, повинуясь едва заметному  жесту,
отступил назад, хотя от удивления у него чуть глаза на  лоб  не  полезли.  -
Положи руки на штурвал, вот так. - Стоя у нее за спиной, Доминик сам положил
ее руки на спицы штурвала и,  накрыв  своими  ладонями,  легонько  прижал  к
гладкому  и  теплому  дереву;  когда  Женевьева,  расставив  ноги   и   чуть
ссутулившись, обрела устойчивость на качающемся мостике, капитан сделал  шаг
назад. - Теперь держи руль крепко  и  веди  корабль  прямо  по  курсу.  Если
позволишь  штурвалу  хоть  чуть-чуть  подняться,   главный   парус   опадет.
Чувствуешь ветер, который дует тебе,  в  правую  щеку?  -  И  легко,  словно
перышком, коснулся ее правой щеки, но даже от такого прикосновения по  спине
Женевьевы пробежали мурашки. - Ты должна  видеть  верхний  край  штурвала  у
кончика своего носа. Поняла?
   -  Поняла,  -  ответила  Женевьева  и  сосредоточилась  на  ответственном
задании.
   Она то и дело переводила взгляд со штурвала  на  главный  парус,  который
казался столь же огромным, сколь огромной была  ее  ответственность  за  то,
чтобы он оставался наполненным ветром и чтобы корабль - благодаря ей - легко
скользил по воде. Никогда еще Женевьеве не доверяли ничего столь  важного  -
от сознания такого невероятного  доверия  она  даже  закусила  нижнюю  губу.
Взгляд стал напряженным, обычно безмятежный лоб пересекла глубокая морщина.
   Улыбнувшись, Доминик закурил сигару.  Он  твердо,  как  скала,  стоял  на
поднимавшемся и опускавшемся мостике, тело его раскачивалось в такт движению
корабля, он улыбался и всматривался в горизонт. Минут через  десять  капитан
сказал:
   - Похоже, мы открыли еще один ваш  талант,  мадемуазель  Женевьева.  -  И
после ее ироничного "Да?" констатировал:
   - Ты, оказывается,  можешь  вести  корабль.  -  И  ушел,  оставив  ее  за
старшего.
   Почувствовав уверенность, Женевьева немного расслабилась и вдруг  поняла,
какое это восхитительное ощущение. Ей дела не было до матросов, глазевших на
нового штурвального и время от времени шепотом  отпускавших  неодобрительные
замечания. Присутствие женщины на корабле само по себе плохо, а  уж  женщина
за штурвалом!.. Но когда выяснилось, что ничего ужасного не происходит,  что
маленькая женщины в развевающемся на ветру платье, со взъерошенными волосами
спокойно и твердо несет вахту,  словно  рождена  для  капитанского  мостика,
настроение команды переменилось.
   Это не обычная представительница женского рода, ни одна женщина не смогла
бы бросить вызов месье и устоять против его гнева, причем дважды  -  случай,
когда она взобралась на  мачту,  еще  не  забылся.  И  ни  одна  женщина  не
выдержала бы три дня на нижней палубе.  А  Женевьева  выдержала  и  даже  не
проронила ни единого слова жалобы. Какова бы ни была причина, заставившая ее
пойти на это, эта женщина, несомненно, добилась своего.
   Но тут случилось нечто, что не оставило уже ни  времени,  ни  возможности
рассуждать далее на столь увлекательную тему.
   - Прямо по курсу земля! - закричал впередсмотрящий, и на  главной  палубе
послышались радостные возгласы.
   Женевьева напряженно всмотрелась вдаль. Ей удалось различить на горизонте
лишь какое-то пятно.
   - Куба, - сказал Доминик, неожиданно появляясь рядом.  -  До  наступления
темноты нам нужно пройти через Юкатанский пролив, тогда удастся под покровом
ночи незаметно подплыть к Гондурасу.
   -  Парус  впереди  по  левому  борту!  -  донесся  взволнованный  крик  с
топ-мачты, и вся команда дружно бросилась на левую палубу.
   Рулевой  оттолкнул  Женевьеву,  которая,  надо  признать,  с  облегчением
уступила ему штурвал. Доминик впился в подзорную трубу.
   - Эй, на топ-мачте, что видно?! - гаркнул он.
   -  Военный  корабль,  месье!  -  прокричал   в   ответ   наблюдатель.   -
Двухмачтовый.
   - Проклятие! - тихо выругался Доминик. - Попытаются обойти нас и отрезать
от пролива. И они никогда не плавают в одиночку. Сигнальщик, сообщить на все
корабли: рассредоточиться и окружить - три корабля слева, четыре  справа.  -
Пока сигнальщик передавал приказ, Доминик  стоял  и,  почесывая  подбородок,
рассуждал сам с собой, но вроде бы и обращался к Женевьеве:
   - Один корабль не сможет сражаться одновременно со всеми, к тому же у нас
преимущество внезапности. Единственное, чего британцы не ожидают, что мы, не
меняя курса, пойдем прямо на них. - И, взглянув на Женевьеву, приказал:
   - Тебе лучше спуститься вниз.
   - Пожалуйста, позволь мне остаться, - взмолилась она, - Я не буду мешать,
обещаю, и ведь пока нет никакой опасности, правда?
   - Пока нет Хорошо, можешь остаться на палубе до тех пор, пока...
   - Парус впереди по правому борту! - снова закричал впередсмотрящий.  -  И
еще один!
   Три военных корабля  с  пушками,  возможно,  по  восемнадцать  с  бортов,
разнесут в клочья пиратские суда, на каждом из которых было  всего  лишь  по
девять двадцатифунтовых пушек. Пиратские суда рассчитаны более на  внезапное
поведение и скорость, чем на боевую мощь. Повернуть назад и на всех  парусах
идти к Флоридскому проливу? Проплыть вдоль северо-восточного побережья  Кубы
вниз и - через Наветренный,  пролив  -  в  Карибское  море,  а  оттуда  -  в
Гондурас? Но это удлинит путь на несколько дней.  Однако  флотилию  можно  и
разделить.
   Женевьева как зачарованная наблюдала за Домиником.  Во  всей  его  фигуре
безошибочно угадывались напряжение,  настороженность,  готовность  встретить
опасность, а главное - стремление найти наилучшее  решение,  чтобы  избежать
прямого столкновения.
   - Сигнальщик! - снова крикнул он, но тише, чем прежде,  словно  продолжал
размышлять. - Семафорь-"Всем кораблям подойти на  расстояние  трех  узлов  к
головному кораблю противника. "Алюэтте" и  "Пике"  следовать  к  Флоридскому
проливу. "Колумбу", "Ласточке" и "Лебедю"  -  в  залив  Кампече.  "Чайка"  и
"Танцовщица" пройдут прямо через англичан. Встречаемся в Пунта-Горда".
   - А почему "Чайка" и "Танцовщица" должны  сами  идти  в  пасть  акулы?  -
поинтере