.
   - Так я услышу твой рассказ,  Октавия?  Тебя  весь  вечер  что-то  ужасно
забавляет. Разве можно скрывать такие смешные вещи?
   - Расскажу, расскажу. Действительно потешная  история.  -  Она  пригубила
вино и, прыснув, поперхнулась. Руперт энергично похлопал ее по спине.
   - Начни-ка с самого начала.
   Октавия смахнула слезу из уголка глаза.
   - Мы были в спальне Уиндхэма, и вдруг...
   - Где вы были? - Лицо Руперта посерело.
   - В спальне Уиндхэма, - объяснила Октавия, сделав еще глоток. - И  только
остались.., остались в неглиже, как раздался шум, тарарам  и  крик...  -  Ею
вновь овладел приступ смеха. - И из трубы вылетела туча сажи,  -  давясь  от
хохота, продолжила она. - Такая жирная... И  черными  хлопьями,  как  дождь,
прямо на постель.
   - Прекрати! - Руперт ударил  кулаком  по  столу.  Октавия  замолчала.  От
ярости его лицо смертельно побледнело.
   - Вышло очень забавно. - Она не могла взять в толк, отчего он  злится.  -
На Филиппа стоило посмотреть... В кальсонах и вне себя...  -  Октавия  снова
прыснула, но к горлу подступил ком.
   Руперт схватил Октавию за плечо.
   - Перестань! - Злой шепот пугал еще больше крика. - Ради Бога, не смейся!
   Но остановиться  Октавия  не  могла.  По  ее  щекам  текли  слезы.  Хохот
подступал к горлу и бурным потоком вырывался  наружу.  Руперт  встряхнул  ее
раз-другой и тряс до тех пор, пока наконец, ловя  воздух  ртом,  Октавия  не
обмякла в его руках.
   Только тогда он ослабил  хватку.  Октавия  откинулась  на  стуле,  голова
безвольно поникла, в груди клокотало.
   Руперт пристально смотрел на жену. Он ждал, пока она придет  в  себя.  От
обиды и  ярости  его  мутило.  Перед  глазами  вставала  картина  -  брат  в
исподнем... А она, Боже мой, еще может этим шутить. Смеяться  над  тем,  как
Филипп чуть не...
   Руперт зажал рукой рот. Несколько мгновений ему казалось, что его вот-вот
стошнит.
   - Почему ты мне ничего не сказала? - спросил он,  когда  Октавия  немного
отдышалась. - Я велел говорить обо всем, чем  ты  занимаешься  с  Уиндхэмом.
Ставить в известность обо всех своих планах. Никуда  с  ним  не  ходить  без
моего разрешения!
   Октавия медленно  подняла  голову  -  глаза  ее  были  пусты.  Когда  она
заговорила, Руперт подумал: а слышала ли она его вообще?
   - Мне почти удалось взять кольцо. Оно в жилете.
   Сняв, он бросил его на пол...
   - Замолчи! - Руперт прикрыл  глаза,  стараясь  остановить  поток  картин,
которые не в силах был вынести. Но Октавия продолжала, словно вовсе  его  не
слышала:
   - Я искала возможность, как бы его подобрать. А тут  Фрэнк  провалился  в
трубу, и я решила, что шанс появился. Но  Филипп  начал  избивать  мальчика,
пришлось его останавливать. Так что с жилетом ничего не вышло. Извини. - Она
стала жалобно извиняться. - В следующий раз...
   Октавия не смогла договорить: Руперт схватил  ее  за  плечи,  его  пальцы
впились в тело, лицо - вплотную к ее лицу.
   - Замолчи и слушай меня. Почему ты не рассказала о свидании? Я ведь  тебе
велел. Почему ослушалась?
   Октавия  моргнула  -  слова  Руперта  наконец  пробили   плотную   пелену
окружавшего ее кошмара.
   - А почему я должна тебе говорить? Ты же не объясняешь мне свои планы.
   - Это разные вещи. - Он снова сильно тряхнул жену, изо всех сил  стараясь
достучаться до ее сознания. - Мы договорились с самого начала, что ты будешь
слушаться меня о всем. Почему ты нарушила уговор?
   Октавия вздрогнула оттого, что его пальцы еще сильнее стиснули плечи,  но
гнев мужа ее, казалось, не тронул. Скатывался, словно капельки воды с  кожи.
Его волнения ее не касались, боль доставляли  лишь  собственные.  И  теперь,
снова на грани истерики, она поняла, что именно  ей  чуть-чуть  не  пришлось
пережить. И этот ужас был только отложен на время.
   - А что бы изменилось, если бы  я  тебе  рассказала?  -  В  тихом  голосе
послышалась неприкрытая горечь. -  Я  делала  то,  на  что  подрядилась.  Ты
прекрасно знал, что это должно было произойти.  Так  какая  разница,  когда?
Чтобы ты сидел и представлял, как там  и  что?  -  Голос  внезапно  зазвучал
громче. - Этого ты хотел? Ты приобрел за деньги шлюху.  Она  выполняет  свою
работу. Но тебе показалось этого мало. Захотелось еще позабавиться, потешить
больное воображение!
   Откуда взялись эти страшные слова? Они срывались с ее  губ,  точно  яд  с
жала гадюки, но Октавия не могла сказать, зачем и отчего. Внутри забурлило и
вспенилось, и отрава нашла себе путь на волю.
   Руперт посерел.
   Октавия замолчала, потрясенная собственными словами. От  последних  лучей
умирающего солнца на столе пролегли длинные тени.  Руперт  разжал  пальцы  и
отступил назад.
   - Как ты могла такое сказать? - Теперь его голос стал удивленным и тихим.
   - Ты мне с самого  начала  заявил,  что  в  отношения  с  Филиппом  будет
вовлечено лишь мое тело, а душа и разум останутся нетронутыми. Так поступают
только шлюхи, - ровным голосом объяснила Октавия. - К чему притворяться,  ты
нанял публичную девку; Да и что еще ты мог обо мне подумать после того,  как
я оказалась в твоей постели?
   Октавия отвернулась. Выплеснулись чувства, которые раньше  даже  в  самых
потаенных уголках души она боялась облекать в слова, и  девушка  чувствовала
себя опустошенной.
   Руперт тяжело вздохнул:
   - Ничего позорного в той первой ночи не было.
   - Конечно же,  было.  Я  вела  себя  как  распутница.  Мы  оба  прекрасно
понимаем: если бы это было не так, ты бы не предложил мне соблазнить  своего
врага.
   Руперт взъерошил волосы. Подошел к окну, минуту постоял, наблюдая, как на
землю быстро спускаются синие сумерки.
   За его спиной не шевелясь сидела Октавия. В ту первую ночь ее  поведение,
без сомнения, было бесстыдным, но она о нем не сожалеет. Произошло  то,  что
произошло.
   Первым очень тихо заговорил Руперт:
   - Ты нисколько не виновата в том, что случилось в "Королевском дубе".
   - Ты сам сказал, это я тебя позвала.
   - Позвала, но не по своей воле. - Он по-прежнему невидяще  вглядывался  в
падающую на землю ночь.
   - Не понимаю. - Октавия вдруг похолодела. Ей показалось,  что  в  комнате
затаилось нечто страшное, гораздо страшнее, чем вырвавшиеся у нее слова.
   - Помнишь горячий пунш?
   - Да. - От нехорошего предчувствия Октавия схватилась за горло.
   - Тогда, наверное, не забыла, как сказала, что хорошо бы в него  добавить
гвоздики?
   - Помню. - Страх вместе с тенью забился по углам. Руперт обернулся.
   - В  гвоздике  содержалось  вещество,  которое  помогает  расслабиться..,
снимает всякие самоограничения, усиливает чувственность.
   Октавия непонимающе уставилась на мужа. Она помнила свои ощущения: особое
возбуждение, беспокойство, провал в  восхитительный,  чувственный  мир,  без
рассудочных и душевных барьеров. Ночь любви показалась ей сказкой.
   - Ты меня опоил? - В вопросе прозвучало сомнение, точно девушка не  могла
поверить в то, о чем спрашивала.
   - Да.
   - Значит.., значит, изнасиловал.
   - Можно сказать и так.
   - Но зачем? - Она проговорила это очень тихо, но с невероятной силой.
   Руперт вернулся к столу  и  сел.  Пламя  свечи  внезапно  резко  очертило
проступившие у рта и у глаз морщинки.
   - Мне нужна была твоя помощь, -  прямо  ответил  он,  решив,  что  и  так
достаточно ее обманывал. - Хотел привязать тебя  к  себе.  Хотел,  чтобы  ты
познала радость любви.
   - Понимаю, - откликнулась Октавия и пригубила  портвейн.  Она  надеялась,
что вино растопит ком в горле, снимет тяжесть  в  груди.  -  И  у  тебя  все
получилось.
   Руперт потянулся к ее безвольно лежащей на столе руке, но  она  отдернула
ее как ужаленная.
   - Я хочу, чтобы ты мне поверила. С тех пор я больше так не думаю.
   - И какое это имеет значение? - безразлично  произнесла  Октавия,  но  ей
хотелось плакать, кричать, выцарапать ему глаза.
   Девушка встала.
   - Извини, я хочу спать. Если это тебе так важно, о следующем  свидании  я
тебя оповещу.
   - Октавия...
   Но в шорохе шелков она уже шла к выходу, и через  секунду  дверь  за  ней
захлопнулась.
   Руперт разразился проклятиями и не мог остановиться, пока не произнес все
известные ему ругательства. Потом наполнил бокал и в мрачном молчании выпил.
   Дела складывались хуже некуда, и он  не  знал,  как  их  поправить.  Если
Октавия его не простит, делать нечего, придется ее отпустить.
   Он поднялся и вышел  из  гостиной.  У  дверей  Октавии  рука  уже  хотела
постучать, но Руперт передумал, боясь  получить  отказ.  Просто  без  всяких
церемоний вошел.
   Октавия сидела у окна. Когда она обернулась, Руперт увидел  в  ее  глазах
слезы.
   - Милая моя! - Он потянулся к ней, хотел утешить, погладить.
   - Не трогай! - Девушка прикрылась ладонями, точно защищаясь.
   От этого жеста руки Руперта безвольно упали. Он стоял и смотрел  на  жену
сверху вниз, ощущая  себя  беспомощным,  как  в  детстве,  когда  от  козней
близнеца им овладевало бессилие. И не мог избавиться от мысли:  то,  что  он
сделал с Октавией, достойно не его, а Филиппа.
   - Я не трону тебя, - немного помолчав,  проговорил  он.  -  Просто  зашел
сказать, что ты свободна от своих обязательств. Все, что требуется от  меня,
я выполню, но тебе больше делать ничего не придется.  Если  пожелаешь,  живи
здесь, и я позабочусь о тебе и твоем отце, пока окончательно не разберусь  с
Ригби и Лакроссом и не верну вам состояние.
   Октавия покачала головой. Раньше за то, чтобы  услышать  эти  слова,  она
отдала бы многое. Но  теперь  девушка  понимала,  что  их  вынудили  сказать
неспокойная совесть и стыд - если, конечно, Руперт  был  способен  на  такие
чувства. А она бы хотела, чтобы он страдал от стыда.
   - Нет, от своих обязательств я не отступлюсь и добуду для тебя  кольцо  у
Филиппа  Уиндхэма.  Мы  заключили  деловое   соглашение   и   отныне   будем
ограничиваться только им.
   Ее лицо стало решительным, а глаза похолодели. Слезы высохли, кроме  тех,
что струились из самого сердца. Так она оплакивала обрушившиеся на нее  горе
и предательство. Но те слезы были ему не видны.
   - Хорошо, - спокойно согласился Руперт. Он обидел Октавию  и  потерял  на
нее все права. К тому, что он рассказал об их  первой  ночи  в  "Королевском
дубе", добавить было нечего.
   Он напомнил себе, что к этому моменту шел много лет, и теперь недалек тот
час, когда Филипп Уиндхэм снова узнает о существовании брата.  Если  Октавия
хочет помочь ему, он примет ее помощь. Он уже знал, как достать то, что было
ему нужно.
   - Но план у нас будет другой. - Слова прозвучали отрывисто,  за  властным
тоном он пытался скрыть свои раны. Нечего изливать  на  Октавию  собственное
горе. - Несколько дней назад я решил его изменить. Поэтому, если бы  ты  мне
рассказала о сегодняшнем свидании, я бы сказал, что надобность в нем отпала.
   - Извини, не знала, - ответила Октавия с горьким сарказмом.
   - Знала бы, если бы точно следовала моим указаниям. - Губы Руперта плотно
сжались. - Но что сделано, то сделано. И теперь нам надо заманить Филиппа  в
пустошь Патни.
   - А там ты его ограбишь?
   - Угадала.
   - Но он узнает тебя.
   - Не сможет.
   - Но все же риск очень велик.
   - Не больше, чем обычно.
   Девушка не ответила ни слова, и Руперту не оставалось ничего другого, как
поклониться и направиться к двери.
   - Доброй ночи, Октавия.
   Когда он решил изменить план и не приносить ее в жертву?  Неужели  правда
еще перед ссорой?
   Но даже если и так, какое это имеет значение? Какое может иметь  значение
после того, в чем он признался?

Глава 18

   Наемный экипаж замедлил движение и остановился на перекрестке. Дирк Ригби
и Гектор  Лакросс  одновременно  схватились  за  рукояти  шпаг,  как  только
услышали снаружи пронзительные крики бушующей толпы. В окнах с обеих  сторон
показались лица - раскрасневшиеся  от  спиртного  крестьянские  худые  лица,
лица, искаженные злобой, ощерившиеся от предвкушения воскресной забавы.
   - Долой папство! Долой папство! - выкрикивали они, и  отдельные  возгласы
сливались в единый хор, наполнявший душный воздух летнего дня.
   - Проклятие, вот влипли, - пробормотал Гектор, наполовину  вытаскивая  из
ножен шпагу.
   - Не надо, - заскулил Дирк. - Это их  только  раззадорит.  -  Он  опустил
стекло. - Правильно, добрые граждане!  Долой  папство!  -  И  помахал  рукой
целому морю голов. - Никакого послабления католикам! Долой папство!
   В ответ всколыхнулся одобрительный рев множества глоток:
   - Пусть проезжают!
   Возница тоже закричал во всю мощь своих могучих легких:
   - Долой папство!
   Толпа снова одобрительно  завопила  и  чуть  раздалась,  освободив  ровно
столько места, чтобы испуганные лошади могли двинуться к Лондонскому  мосту.
Возница щелкнул кнутом, экипаж набрал скорость и вскоре оказался  далеко  от
толпы.
   Гектор откинулся на спинку сиденья и утер лоб надушенным платком.
   - Мерзкие твари! За кого они себя  принимают,  что  решаются  задерживать
благородных людей?
   Дирк снова закрыл окно. Воздух в экипаже прогрелся и казался спертым,  но
лондонская вонь в разгар жаркого летнего дня была еще невыносимее.
   - Нужно вызвать армию, заковать лорда Джорджа в кандалы, - объявил он.  -
Этот человек спятил... лишился ума.
   - Но он знает, как подогреть толпу, - возразил Гектор. - И везде, куда ни
едет, происходит одно и то же. Каждый спешит  его  послушать,  а  со  сборищ
расходятся окрыленные антипапским пылом.
   Дирк скривил гримасу, но ничего не ответил,  потом  наклонился  вперед  и
выглянул в окошко.  Впереди  маячил  красный  кирпичный  склад,  а  под  ним
неспешно несла свои грязные воды Темза, казавшаяся серой под тусклым  светом
подернутого дымкой солнца. Экипаж прогрохотал по мосту, свернул  во  двор  и
остановился перед зарешеченной дверью.
   Седоки сошли на землю и огляделись. Вокруг было так же спокойно, как и  в
два предыдущих приезда.  В  прошлый  раз  они  присутствовали  на  заседании
Комитета вкладчиков Тадеуша  Нильсена,  а  сегодня  их  вызвали  на  срочное
собрание, посвященное новым проектам строительства на Арклейн.
   - Вас подождать, джентльмены? - спросил возница и смачно плюнул, стараясь
попасть в проходящую посреди мощеного двора сточную канаву.
   - Мы пробудем здесь не больше получаса. - Гектор скривил гримасу.
   - Тогда ладно. - Возница снова устроился на своем  сиденье  и  достал  из
бездонного кармана длинного  сюртука  обожженную  трубку.  -  Хорошо  бы  те
балагуры пока успокоились. - Он разжег вонючий табак. - Попомните меня,  они
еще доставят неприятности. У  этого  лорда  Джорджа  Гордона  шило  в  заду.
Простите, джентльмены, что так вольно говорю о знати.
   Ни один из седоков не удостоил  его  ответом.  Они  отвернулись  и  стали
пробираться через заваленный всяким хламом двор.
   Дверь им открыл Нед. За ним простиралась пещерная тьма.
   - А вот и вы, - прогудел он и, указав большим пальцем за спину, объявил:
   - Самые последние. Господин наверху.
   Ригби и Лакросс повиновались повелительному жесту пальца и последовали за
стариком по  уже  знакомой  дороге.  Массивная  железная  дверь  с  грохотом
захлопнулась. Несмотря на теплый день, воздух внутри был, как всегда,  сырым
и прохладиым. Нед вел их по винтовой лестнице, освещая  темное  пространство
высоко поднятой лампой. Весь путь он ворчал и что-то бормотал себе под  нос,
время от времени останавливаясь, когда из-под ног вылетало  особенно  густое
облако пыли.
   - Отсюда, пожалуй, дойдете сами. - Слуга остановился на верхней площадке,
снова смачно чихнул и утер нос рукавом.
   Гектор осторожно обошел старика, вслед за ним  проследовал  Дирк,  и  при
свете коптящей за их спинами масляной лампы оба засеменили к двери в глубине
площадки. Дирк сильно ударил  кулаком  в  дверь.  Громкий  стук  придал  ему
уверенности. Он поднял щеколду и с важным видом вошел в комнату.
   - О, мистер Лакросс... И мистер Ригби с вами... Да вижу, за вашей спиной.
Прошу вас,  проходите.  Угощайтесь  вином.  Всех  собравшихся  вы,  конечно,
помните.
   Им навстречу вышел улыбающийся Тадеуш Нильсен.  На  нем  была  поношенная
визитка из серого бархата,  обшлага  рукавов  отделаны  засаленным  кротовым
мехом, на шее повязан платок в пятнах. Его улыбка стала еще шире, и  ужасный
шрам приподнял уголок губы. Из уважения к  гостям  он  нацепил  растрепанный
парик. Но, несмотря на непредставительную внешность, было в нем нечто такое,
что приводило в трепет Дирка и Лакросса каждый раз, когда они оказывались  в
его обществе. Блеск серых глаз, казалось, насквозь прожигающих  собеседника,
не очень соответствовал горбатой спине и видимой дряхлости Тадеуша.
   В середине комнаты за выщербленным столом  сидели  четыре  джентльмена  -
люди престарелые, они как будто дремали. При появлении Ригби и Лакросса  все
как один закивали головами и забормотали приветствия; вновь прибывшие заняли
свободные стулья. Гектор, перед тем  как  усесться,  с  брезгливой  гримасой
смахнул со своего стула пыль.
   - Вино, джентльмены. -  Щедрый  хозяин  наполнил  два  мутных  бокала  из
пыльной бутылки и передал им через стол, а потом налил  по  новой  остальным
собравшимся. - А теперь к делу.
   - Просто скажи, где подписать, Тадеуш, - пророкотал старший -  человек  с
длинной седой бородой. - Не хочу я долгих объяснений.
   - Верю тебе, как самому себе. - Другой с размаху ударил ладонью по крышке
стола - звякнули бокалы, жалобно застонало дерево.
   Хозяин посмотрел на него  из-под  полуприкрытых  век,  посылая  лишь  ему
одному понятное предостережение: актер слегка переигрывал.
   - Полноте, банкир Моран. Ваши слова - слишком большая честь для  меня,  -
не спеша произнес Тадеуш и пригубил вино. - Но я и не подумаю принять от вас
деньги без документов.
   - Естественно, - поспешно согласился с ним мнимый банкир. - Об этом я как
раз и толкую... Именно об этом, - и смущенно закашлялся.
   - Чем вызвана такая поспешность,  Нильсон?  -  грубовато  спросил  Гектор
Лакросс. - Нужны еще деньги? Тадеуш почесал подбородок и нахмурился.
   - Перед тем как вы приехали, я уже объяснял -  дело  слегка  осложняется:
фонды, где я разместил ваши небольшие средства, в этом  квартале  собираются
выплатить не семь, а только пять процентов.
   Он  оглядел  собравшихся,  казалось,  нисколько  не  встревоженных   этим
откровением. За исключением Ригби и Лакросса, они не проявили  ни  малейшего
волнения.
   - Но как это могло случиться?  -  нахмурился  мрачно  Дирк,  а  про  себя
подумал: почему бы хозяину не открыть ставни хотя бы на  реку.  Тогда  бы  в
комнату проник естественный свет. Было что-то неприятное,  даже  зловещее  в
том, что они сидели в темноте - в солнечный, жаркий день  в  мрачной,  сырой
пещере.
   - Фонды подобного рода всегда подвержены влиянию рынка, - ответил Тадеуш.
- Вы согласны, мистер Моран?
   - Совершенно  справедливо...  Совершенно  справедливо,  -  поддержал  его
банкир.
   - Беспокоиться не о чем, -  вставил  третий  присутствующий,  безразлично
зевая. Он был прекрасно одет - в костюме из  бордового  бархата  с  золотыми
пуговицами и в парике с косичкой.
   Гектор посмотрел на него с уважением:
   - Вы так полагаете, судья Гринвэй?
   - Никаких сомнений, мой мальчик.  -  Судья  снова  зевнул.  -  А  вы  как
полагаете, Бартрэм? - Он повернулся к молчавшему до сих пор соседу.
   - Не знаю, не знаю, - отозвался  тот  недоверчиво.  Это  был  худой,  как
иголка, с заостренной кверху головой человек. - Если мы узнаем,  что  вместо
обещанных  семи  процентов  нам  отдают  только  пять,  тут  есть  над   чем
задуматься.  Это  означает,  что  Тадеуш  располагает  меньшими  суммами  на
строительство... И наши вклады не так велики,  как  мы  рассчитывали.  -  Он
обвел глазами собравшихся, как мудрая сова.
   - Вы совершенно правы, Бартрэм, - тут же согласился хозяин. - Ваши вклады
оказались в самом деле не  так  велики,  и  у  меня  образовались  некоторые
трудности с наличностью