здесь  тот  строй
чувств, который Тургенев ощущал  в  трагедии  Шекспира  и  который  дал  ему
основание в юбилейной речи 1864 г. назвать великого  английского  драматурга
"беспощаднейшим   и,   как   старец   Лир,    всепрощающим    сердцеведцем".
Беспощадностью оценок и  высокой  терпимостью  проникнуты  и  внесенные  при
переписке БА эпизоды, которые содержат оценку крестьянами характера  Харлова
и его судьбы: "А ведь покойный сам вас притеснял? - спросил я одного мужика,
в котором я признал  харловского  крестьянина.  -  Барин  был,  известно,  -
отвечал мужик, - а все-таки... обидели его!" (стр. 260, строки 25-29).
     Как бы стремясь ответить на возможный вопрос  читателей,  отраженный  в
подлежащем изъятию  эпилоге,  где  в  его  подобии  "Короля  Лира"  Шекспира
Корделия? - Тургенев усилил эпизоды, раскрывающие черты сходства Евлампии  и
Корделии (непокорность Евлампии, ее нежелание  пресмыкаться  перед  отцом  в
момент раздела имущества, ее преданность отцу и желание, хотя и  запоздалое,
искупить свою вину и  вину  сестры  перед  отцом).  В  БА  вписаны  обещания
Евлампии залечить раны отца, нежностью и уходом  заставить  его  забыть  его
горести, прямо напоминающие эпизоды  лечения  Лира  в  стане  Корделии.  Эта
обработка производилась постепенно, но неуклонно - в ЧА,  в  БА  и  наборной
рукописи.
     Вместе с  тем,  не  стирая  черт,  общих  для  характеров  всех  членов
харловского семейства,  Тургенев,  по  мере  обработки  повести,  все  более
ощутимо противопоставляет Анну Евлампии. Евлампия, у  которой  "сердце,  как
уголь горячий" (слова, включенные в БА), чужда суровой и решительной Анне. В
текст белового  автографа  внесено  признание  Евлампии  о  себе  и  сестре:
"согрешили"  -  слово  покаяния,  перекликающееся  с  признанием  Харлова  и
передающее  чувство,  далекое  от  страстей,  которые  владеют  расчетливой,
жестокой Анной, способной даже отравить мужа (разговор соседей об этом факте
включен в текст БА).  Этот  сюжетный  ход  опять  вызывает  в  памяти  драму
Шекспира (попытку Гонерильи отравить мужа).
     Усиление и конкретизация психологических характеристик героев повести -
участников конфликта, приближение в ряде случаев к  сюжетной  схеме  "Короля
Лира" Шекспира не изменило одной общей особенности  повести  Тургенева.  Она
сохранила свою трагическую безысходность,  осталась  драмой  без  катарсиса,
рассказанной в повествовательной форме. Наделив Евлампию некоторыми  чертами
Корделии, Тургенев не снял с нее, а даже усилил ее трагическую вину.  Однако
картина смерти Харлова, хотя она и лишена всякого светлого начала, в беловом
автографе несколько изменилась.  Вместо  отзывающегося  мрачным  символизмом
образа: "Старик священник подобрал рясу и положил крест Харлову на  кровавые
губы",  вычеркнутого  в   ЧА,   появились   детали,   передающие   некоторую
торжественность его смерти:
     "Казачок Максимка приблизился, стал на одно колено и,  далеко  отставив
другую ногу, как-то театрально поддерживал руку бывшего  своего  барина".  И
далее: "Максимка начал креститься".
     С разработкой характеров членов харловского семейства и со  стремлением
писателя прояснить аналогию рассказанной им  истории  с  трагедией  Шекспира
связано изъятие главы, рисующей бегство Евлампии из родного  дома.  Сходство
эпизодов бегства Евлампии  и  Харлова,  вряд  ли  преднамеренное,  усиливало
близость характеров и судеб  Харлова  и  его  дочери  настолько,  что  самое
столкновение между "степным королем Лиром" и его неблагодарными наследницами
отчасти теряло свою остроту. Возможно, что из  этого  соображения,  а  также
потому, что внесение сцены  летнего  свидания  в  лесу  нарушило  стройность
сопоставления двух встреч с героиней (в БА этой сцены  в  лесу  нет  -  есть
только помета на  полях:  "Сцену  прибавить)"),  Тургенев  вычеркнул  эпизод
бегства Евлампии. В первом слое текста Б А содержатся также отдельные  фразы
и выражения, сближающие характеры Анны  и  Харлова.  Эти  фразы  подверглись
впоследствии изменению.  Так,  например,  здесь  было  замечание  соседа  по
поместью об  Анне  Слеткиной:  "Такой  же  кулак,  как  и  покойный",  затем
вычеркнутое. Самый образ  Харлова  -  "степного  короля  Лира"  -  подвергся
значительной  обработке.  В  описании  внешности  героя  были  черты,   явно
связанные с тем этапом работы над повестью, который  отражен  в  формулярном
списке действующих лиц. Вместо "росту исполинского" (стр. 186, строки 28-29)
было: "росту исполинского, тучности необъятной. Покойный  Лаблаш  перед  ним
показался бы  стройным  юношей"  {Луиджи  Лаблаш  (1794-1858)  -  знаменитый
итальянский оперный певец, бас, выступавший в 1852-1857 годах в  Итальянской
опере в Петербурге, был,  очевидно,  лично  знаком  Тургеневу.}.  Отбрасывая
сравнение с Лаблашем, много говорившее ему самому,  но  понятное  далеко  не
каждому читателю, Тургенев освобождал повествование от "опор", которые  были
необходимы ему при построении образа.
     Характеристики  многих  второстепенных  лиц   повести   были   шире   и
разностороннее в  первоначальном  тексте  повести  (ЧА}.  Такая  детальность
описаний и характеристики лиц, не участвующих в основной интриге,  затемняла
композиционную схему повести, путала аналогию Харлова с "Королем Лиром". По-
этому Тургенев в ряде случаев отказался от  многих  деталей,  подчас  весьма
интересных. Так, в ЧА гораздо более разносторонне характеризовался Житков, о
жизненных планах которого говорилось подробнее и  личные  качества  которого
(жестокость, привычка  расправляться  с  солдатами  и  мужиками  при  помощи
кулаков) более откровенно связывались с привычками,  усвоенными  им  в  годы
службы.  Первоначальный  Текст  содержит   следующие,   подвергшиеся   затем
исправлению или изъятию характеристики Житкова: после "словно  росинками"  -
"Перед матушкой он просто уничтожался не столько  из  уважения,  сколько  от
жадности к приобретению; он видел в ней будущую помещицу,  то  есть,  говоря
без обиняков, дойную корову"; вместо: "Матушка не  обманывалась  насчет  его
способностей"  -  "Матушка  считала  его  распорядительным   человеком,   но
сомневалась в его умственных способностях.  Вообще  он  внушал  ей  чувство,
похожее на гадливость"; после; "Евлампия себя в обиду не даст" - "Я был того
же мнения, - но, признаюсь, не мог себе  представить  эту  мощную  красавицу
женою подобного [балбеса] господина. Самому Житкову она очень нравилась;  он
даже как-то особенно хмыкал, когда упоминал о ней. Он был великий охотник до
женских  прелестей;  но  по  тупоумию  успевал  мало,  -  хотя  и  собирался
обзавестись гитарой и подучиться, так как он на этом инструменте  играть  не
умел". Особенно яркая характеристика  Житкова  содержалась  первоначально  в
развернутом окончании, своеобразном эпилоге повести.
     Из  вариантов  ЧА  и  первого   слоя   БА   можно   извлечь   некоторые
дополнительные данные о Слеткине и его отношениях с  Евлампией,  а  также  о
реакции Анны на связь сестры с ее мужем.  Тургенев  смягчил  эти  эпизоды  и
фразы, опасаясь, повидимому, обвинений в  цинизме,  которые  возводились  на
него даже по поводу "Накануне" и "Первой любви".
     Характеристика охотника Викулова в ЧА  и  БА  заставляет  вспоминать  о
близости творческой манеры Тургенева в повести "Степной король Лир" к  стилю
"Записок охотника", которую отметил И. А. Гончаров. Вместо  "некто  Викулов,
из мещан" (стр. 263, строки 23-24) в БА было: "некто Викулов,  кронштадтский
мещанин (почти все тогдашние вольноотпущенные приписывались  к  Кронштадту)"
(в ЧА  тоже  формулировано  несколько  иначе).  Уничтожая  такие  колоритные
подробности,  писатель  стремился  к  возможно  большему   сокращению   всех
эпизодов, не имеющих отношения к центральному образу - Харлову - и к главной
сюжетной коллизии.
     Особенно  много  внимания  уделил  Тургенев  разработке  юридических  и
бытовых деталей, невозможность  наблюдения  и  собирания  которых  он  остро
ощущал за границей, во время работы  над  повестью.  В  текст  повести  были
внесены новые подробности, касающиеся раздела имущества Харлова и разрушения
им  крыши  флигеля.  Посещавший  писателя  К.  Н.  Модзалевский   вспоминал:
"...Тургенев настойчиво спрашивал меня, как называются поперечные брусья  на
крыше, на которые кладут кровлю.  Я  отвечал  ему  -  стропила"  (см.  Т  сб
(Бродский), стр. 50). "Стропила", как и многие  другие  слова,  обозначающие
части крыши, вошли в текст повести.  Специфичность  подобных  названий  была
подчеркнута уже в первом эпизоде:  Наталья  Николаевна,  узнав  из  рассказа
Квицинского  о  разорении  крыши  дома   Харловым,   недоуменно   повторяет:
"Шалевки... однотес... выведены". - Весь этот эпизод был  вставлен  в  текст
БА. Впоследствии при переписывании здесь  была  сделана  сноска,  поясняющая
специальные выражения. Уточнение деталей быта  нашло  свое  выражение  и  во
вставленном в эпизод разрушения дома  обращении  Харлова  к  Слеткину:  "Али
закон вспомнил: коли принявший дар учинит покушение на  жизнь  дателя  ~  то
датель властен все назад потребовать! ~ Валяй!" (стр. 255, строки 3-7).
     К числу существенных фактических уточнений, сделанных в БА, принадлежит
и  исправление  первоначального  варианта  "федосеевцах-раскольниках"  -  на
"хлыстах-раскольниках". Очевидно, справившись о федосеевцах, Тургенев узнал,
что хотя они и "беспоповцы", но "богородицы" у них не может быть, и  заменил
"федосеевцев" на "хлыстов", действительно обожествлявших своих "пророков"  и
"пророчиц". Возможно, что эта ошибка была писателю указана во  время  чтений
повести в России.
     Очень важным и характерным для творческой  манеры  писателя  изменением
было  изъятие  прежнего  окончания  повести.  Уже  повесть  "Первая  любовь"
Тургенев в одной из редакций оканчивал беседой  слушателей,  обсуждающих  ее
содержание {См.: Е. И. Кийко. Окончание повести "Первая любовь". - Лит Насл,
т. 73, кн. 1, стр. 59-68.}. "Степной король  Лир"  первоначально  завершался
аналогичным эпизодом. Вместо заключительной фразы: "Рассказчик умолк - а  мы
потолковали немного, да и разошлись восвояси" - в ЧА и БА  был  своеобразный
эпилог, составлявший вместе с введением рамку повествования.
     Этот  текст  был  вычеркнут  Тургеневым  при  окончательной   доработке
повести, вероятно, потому, что  писатель  не  хотел  давать  непосредственно
публицистического истолкования своего замысла, разъяснять  его  значение.  В
этом тексте был пояснен политический смысл образа Житкова.  В  то  же  время
писатель комментировал здесь вопрос о соотношении своего произведения с  его
литературным прототипом.  Как  будто  предвидя  возможные  нападки  критики,
Тургенев возражал на них (обвинения, подобные  мнению  одного  из  гостей  в
вычеркнутом  эпилоге  повести,  были  затем  предъявлены  Тургеневу  Н.   Н.
Страховым). Это  публицистическое  разъяснение  было  впоследствии  заменено
новыми  уточнениями  в  тексте,  которые  прояснили  характер  героя  и  его
отношения  с  дочерьми.  Возможно,  что   решение   изъять   концовку   было
продиктовано Тургеневу и критикой друзей. 25 октября 1870 г. А. А. Фет писал
И. П. Борисову: "Что касается до "Короля Лира", то увы!  все  тут  хорошо  и
верно, только  нет  соку  -  поэзии  нет.  Это  клен  без  кленовика.  Точно
философско-эстетическая критика на "Лира" Шекспира - дескать,  вот  это  что
значит - вы поймите, дураки!" (ГБЛ, ф. 315, карт. 2, ед. хр. 30. Сообщено Ю.
Д.  Левиным).  Мнение  Фета,  усматривавшего  в  повести  Тургенева  избыток
элементов эстетической критики, могло стать известно Тургеневу и повлиять на
его работу над  повестью.  Фет  был  частым  собеседником  Тургенева,  и  им
неоднократно случалось спорить о Шекспире. В письме от 3/15 октября 1869  г.
Тургенев писал Фету: "...мысленно рисую Вас то с ружьем в  руке,  то  просто
беседующего о том, что Шекспир был глупец - и  что,  говоря  словами  Л.  Н.
Толстого, только та деятельность приносит плоды, которая бессознательна" (Т,
Письма, т. VIII, стр. 101). Упоминание имени  Толстого  в  данной  связи  не
случайно. Шекспир составлял постоянный предмет разговоров и споров  Толстого
и Тургенева, особенно в первый период их знакомства.
     "Король Лир" во второй половине XIX века являлся, несомненно, одной  из
наиболее популярных в России трагедий Шекспира. Мысль об  этом  произведении
неизменно всплывала  в  сознании  русских  литераторов,  когда  речь  шла  о
дочерней неблагодарности или оскорблении  достоинства  гордого  и  властного
человека. Так, внутреннее сопоставление героя с королем  Лиром  современники
усматривали в комедии А. Н. Островского "Свои  люди  -  сочтемся"  {См.:  Н.
Некрасов. Сочинения Островского. - "Атеней", 1859, э 8, стр. 472; ср. Н.  А.
Добролюбов.  "Темное  царство.  Сочинения  А.  Островского.  Два  тома".   -
Добролюбов, т. 5, стр. 52-53.}.
     Тургенев в юности с подлинника перевел "Короля Лира" (см. Г, Письма, т.
I, стр. 164). Текст этого перевода не сохранился, но трагедия прочно вошла в
сознание Тургенева. В статье о "Записках оружейного охотника" С. Т. Аксакова
он цитирует отрывок из этого произведения (наст. изд., т. V, стр. 419), а  в
письме к П. Виардо от 18/30  апреля  1848  г.  сравнивает  поэта  Гервега  с
королем Лиром (Т, Письма, т. I, стр. 297, 459). В кругу литераторов Тургенев
считался одним из лучших знатоков Шекспира. Ему А.  В.  Дружинин  сообщал  с
восторгом, что Толстой уже "понимает Лира и пил за здоровье Шекспира"  (Т  и
круг Совр, стр. 202). К Тургеневу же Дружинин обращался  за  оценкой  своего
перевода "Короля Лира" {С, 1856, э 12). Тургенев одобрил перевод и  особенно
вступительную статью (в письме к А. В. Дружинину от 13/25 января 1857  г.  -
Т, Письма, т. III, стр. 84).
     Шекспир,  его  герои  и  соотнесение  их  с  современными  типами  были
предметом постоянных бесед в литературных кружках 40-50-х годов.  Однако  не
только от шекспировских образов, но и от других "мировых типов" отталкивался
Тургенев при  осмыслении  человеческих  характеров.  Жалуясь,  например,  на
злоупотребления управлявшего Спасским Н. Н. Тургенева,  писатель  замечал  о
нем: "...бьет на мое разорение. Правда - за все сие - он дает мне понятие  о
новом  интересном  типе  степного  Тартюфа,  "злополучного   страдальца"   -
грабителя..." (Т, Письма, т.  VI,  стр.  291).  В  другом  письме  о  Н.  Н.
Тургеневе и  его  жалобах  сказано  еще  более  определенно:  "...они  могут
составить отличный материал для лица "степного  Тартюфа",  который  так  или
иначе - а уж угодит в одну из моих повестей" {Т, Письма, т  VII,  стр.  60).
Таким   образом,   сопоставление   современного   лица   с   мировым   типом
представлялось  писателю  и  прежде  материалом,  удобным  для  повести;   а
выражение "степной Тартюф" в применении к Н. Н. Тургеневу лишний раз говорит
о том, что действие повести "Степной король  Лир"  развертывается  в  родных
писателю местах. Отметим также, что тема "русского Тартюфа" была разработана
Ф. М. Достоевским в повести "Село Степанчиково и его обитатели".
     Обитатели Спасского, мать писателя и ее окружение  (соседи,  приживалы,
дворовые, крепостные  крестьяне)  дали  писателю  несомненно  основную  долю
материала для произведения. В формулярном  списке  действующих  лиц  повести
указаны некоторые прототипы героев. Каждый из этих  прототипов  представляет
материал для характеристики отдельных черт  персонажа.  Об  одном  из  таких
прототипов Тургенев записывает: "Взять несколько  черт  из  Л.  И.  Беккера,
кэтика" (стр. 378). Многие  имена,  упоминаемые  в  формулярном  списке,  не
поддаются  расшифровке  (см.  Mazon,  стр.  117).  Исследователь  творчества
Тургенева И. С. Розенкранц, пытавшийся определить прототипы  героев  повести
"Степной король Лир", по сути дела немного добавил к данным, зафиксированным
ФС  и  А.  То  обстоятельство,  что  прототипом  богатой  помещицы   Натальи
Николаевны - матушки рассказчика -  послужила  Варвара  Петровна  Тургенева,
мать писателя, видно из формулярного списка, где характеристика этой героини
повести лаконична: "Ня На. Матушка" (писателю здесь  нечего
было уяснять и обдумывать - характер был ему хорошо известен).  Сомнения  не
вызывает и. прототип управляющего имением  Натальи  Николаевны  Квицинского;
это управляющий Спасского-Лутовинова Н. А. Кишинский. Сам Тургенев  замечает
в формулярном списке об этом персонаже: "вроде Кго" (стр. 380).
     Розенкранц  предлагает  дешифровку  сравнения  в  формулярном   списке,
относящегося к Слеткину: "Фигурой похож на Е. К., только красивее".  Е.  К.,
по  мнению  исследователя,  литератор  и  корреспондент   Тургенева   Елисей
Яковлевич Колбасин (И. С.  Розенкранц.  Творческая  история  повести  И.  С.
Тургенева "Степной король Лир". - "Slavia", 1934, Rocnik XIII, Sesit 1, стр.
48). Прототипом Житкова он считает - едва ли основательно -  кулака-мельника
Жикина^ с которым Тургенев вел тяжбу (там же, стр. 49). Неумелый, совершенно
лишенный деловой хватки, но прочно усвоивший  жандармско-армейские  привычки
николаевской военщины, Житков совершенно не напоминает всемогущего кулака  -
соседа Тургенева. Харлов в ФС назван Николаем Семеновичем Протасовым. М.  А.
Щепкин в  своих  воспоминаниях  рассказывает  об  истории  помещика  Степана
Ивановича Ярышева - хозяина сельца Меркулове (Протасово тож), жизнь которого
чрезвычайно близка к истории "степного  короля  Лира"  (см.  Историч  Вестн,
1898, э 9, стр. 920-921).
     Некоторые детали повести заимствованы из жизни  друзей  и  собственного
опыта писателя.  Так,  например,  Е.  П.  Ковалевский  верил  в  пророческое
значение плохих снов. Н. А. Некрасов писал о нем  Тургеневу  21  мая/2  июня
1857 г.: "...он был очень весел в Париже, да увидал сон, предсказывающий ему
смерть, - и на нем лица нет; пусть-де Тургенев приедет со мной проститься  -
умру скоро" (Некрасов, т. 10, стр. 339-340). Болезненные  ощущения,  которые
пережил Харлов после страшного сна и которые он счел за  предвестия  смерти,
довелось пережить самому писателю. 24 мая/5 июня 1869 г. Тургенев  писал  П.
В. Анненкову: "...пять дней тому назад я, лежа в постели   почувствовал
вдруг  нечто  вроде  сильного  сотрясения...  и  левая  рука  моя   осталась
недвижимой, как дерево. Я испугался, стал оттирать ее правою, и  хотя  минут
через пять чувство в нее возвратилось и я ею действую  теперь  как  следует,
однако сердце у меня сильно заныло..." (Т, Письма, т. VIII, стр. 40).
     Сообщая Анненкову об основательной переделке  повести  "Степной  король
Лир", Тургенев 15/27 июня 1870 г. писал: "...я столько переделал,  что  Вам,
пожалуй, придется подвергнуться  вторичной  corvee
чтения" (там же, стр.  243).  Рукопись  была  переслана  Анненкову,  который
"взялся продержать корректуру"  (там  же,  стр.  251).  Именно  потому,  что
Анненков должен был  осуществлять  связь  с  редактором  "Вестника  Европы",
Тургенев запрашивал его 3/15 сентября о времени публикации повести (там  же,
стр. 278-279). От Анненкова Тургенев ожидал и первых сведений  об  отношении
читателей к его новой повести. Молчание его  советчика  и  доверенного  лица
смущало писателя: "Ваше молчание уж точно может быть названо  красноречивым,
любезнейший Павел Васильевич; безо  всякого  с  Вашей  стороны  извещения  я
понял, что мой старик последовал примеру своих старших братьев - "Бригадира"
и "Ергунова", и получил полное фиаско у нашей публики", - писал он Анненкову
16/28 октября 1870 г. (там же, стр. 292).
     Неясные слухи о холодном приеме новой  повести  доходили  до  Тургенева
сразу же после ее появления. 27 октября/8 ноября 1870 г. он жаловался Я.  П.
Полонскому, что его "публика мало поощряет", и утверждал:  ""Степной  король
Лир" по всему, что я слышу, получил так называемый "succes d'estime"  , а это для стареющего литератора хуже фиаско..." (там же,  стр.
301). Однако уже через несколько  дней