- Как вы можете? Это... это недемократично!
   - Еще как! - подтвердил Лютовой с великим удовольствием и потер ладони. -
Приближается великое время торжества наших идей!
   Я сказал неумолимо:
   - Время окончательно расстаться с иллюзией,  что  человек  -  это  звучит
гордо.  Эта  дурь  даже  не  двадцатого  века,  а  девятнадцатого,  а  то  и
восемнадцатого. Порождение французских  вольнодумцев  Вольтеров,  руссов  да
дидрей. Теперь мы знаем, человек - полнейшее дерьмо. С этим дерьмом  спорить
невозможно, воспитывать невозможно, договариваться невозможно и, конечно же,
невозможно с ним что-то строить доброе и вечное, вроде коммунизма или рая на
земле. И вот только теперь, когда мы признали, что человек - дерьмо, как раз
и начинается реальная работа с этим дерьмом. Все западное общество  основано
на постулате, что человек - дерьмо, что у него нет  ничего  святого.  И  что
всякие клятвы чести должны заменить  юридически  оформленные  договоры,  где
расписан каждый пунктик, сколько и какие  неприятности  получит  человек  за
нарушение.
   - Но это же правильно, - сказал Майданов слабо, - это гарантии... Так вы,
оказывается, не против западного общества?
   - Нет никакого западного, - ответил я, - нет  восточного,  северного  или
южного. Мы - одной крови,  как  сказал  великий  Балу.  Зато  сейчас,  когда
человек знает, что лучший друг может предать, как и жена, дети или родители,
когда наверняка обворует начальник или любовница и так далее, и  так  далее,
только в этом случае он застрахован от всяких  разочарований  и  потрясений.
Когда знает, что все вокруг - сволочи... то это уже не сволочи, а нормальное
и неосуждаемое состояние человека, что предавать всех и вся -  норма,  тогда
только можно медленно подниматься вверх. Именно вверх, потому что и  так  на
самом дне... Ошибка коммунистов в том, что  начинали  строить  коммунизм  на
слишком завышенном моральном фундаменте  человека.  Сейчас  подобной  ошибки
допускать нельзя.

ГЛАВА 3

   Я говорил все  медленнее,  утрясая  и  формулируя  для  себя,  перехватил
странные взгляды Лютового и Майданова. Даже Бабурин смотрит с открытым ртом,
на его лице мучительное раздумье: принадлежит  он  к  простому  народу,  как
слесарь, или же к элите - как глава болельщиков "Спартака"?
   Майданов сказал нерешительно:
   - Погодите, погодите... Но ведь нельзя же перечеркивать, к примеру, целое
направление художников-передвижников, что рисовали только простых людей!  До
них рисовали только героев, обычно библейских, потом - эллинских да римских!
А вот они - только грузчиков да извозчиков...
   Как ни был я погружен в свои думы,  но  заметил,  что  Майданов  на  диво
податлив, а разговор умело поддерживает на том уровне, когда его  достаточно
легко попинать. Лютовой  встал,  подошел  к  ограде,  долго  всматривался  в
марсианскую панораму ночного города.
   - Да, - обронил он,  не  поворачиваясь,  -  на  этом  был  построен  весь
реализм, натурализм  и  прочие  модные  измы.  Но  теперь...  хватит  врать.
Простонародье - всегда простонародье. Хоть  в  Средневековье,  хоть  сейчас.
Просто изменились методы управления.  Раньше  надо  было  кнутом,  а  теперь
достаточно  телевидения  или  пары  массовых  газет.   Простонародье   можно
натравить на любое учение, новшество, партию, его  можно  заставить  сменить
строй или поддерживать существующий...
   Бабурин все вертел головой, что-то все говорят такое непонятное,  наконец
брякнул:
   - Андрей Палиевич, а тот гад, что так с нашей Марьянкой...
   Наступило неловкое молчание,  мы  все  старательно  избегали  этой  темы,
особенно сам Майданов, а мы ему помогали, но Бабурин в самом деле -  простой
народ, даже очень простой, даже еще проще - болельщик, брякнул то, что у нас
у всех, непростых, вертелось на языке.
   Майданов сказал торопливо:
   - Все уже улажено, все улажено!..
   - Да?.. - удивился Бабурин, - но я не тилигент, я  ему  еще  козью  морду
сделаю. Так он в самом деле негра или прикидывается?
   Мы с Лютовым старательно отводили взоры. Жаль, чаю нет, сейчас  бы  нашли
даже о чем заговорить громко и убежденно.
   - Да, - сказал Майданов с достоинством, - он негр!..  А  что,  вы  будете
доказывать, что негры... то есть американцы афроазиатского  происхождения  -
люди второго сорта?
   Бабурин открыл рот, явно стал бы доказывать, но Лютовой, то  ли  стараясь
сгладить неприятный для Майданова разговор, то ли еще чего, вставил:
   - Упаси Боже! Это негр уверен, что профессор Майданов -  человек  второго
сорта. Просто мы очень любим Марьянку...
   Майданов сказал сварливо:
   - Спасибо. Ну так и не мешайте им. Этот Джон Блэк... он глубоко сожалеет!
Он извинялся, понимаете?
   Лютовой зыркнул в мою сторону. Нет, он не  понимал.  Он  бы  этого  Блэка
сразу к стенке. Еще до того, как тот изнасиловал Марьяну. Просто за то,  что
черномазый  осмеливается  кого-то  останавливать   на   московских   улицах,
проверяет  паспорта,  пусть  и  в  непосредственной  близости  от  юсовского
посольства, но все же это ему не там, а это здесь.
   Я сказал примирительно:
   -  Вы  уж  извините,  Андрей  Палиевич,  но  все  переменилось   чересчур
неожиданно. Я тоже за то, чтобы эту беду... ну, пусть не беду, а  несчастье,
небольшое несчастье, как-то сгладить, вообще постараться забыть... Просто уж
очень круто! У них там это вообще не считается, может  быть,  преступлением,
но что делать, Россия - все еще страна с наполовину старомодной моралью.
   Майданов сказал почти просяще:
   - Я вас понимаю, но и вы поймите... Кроме того,  вынося  приговор,  нужно
руководствоваться человеколюбием, осмотрительностью и милосердием.
   - Ага, - сказал Лютовой, - осмотрительностью. Майданов сказал нервно:
   - На первом месте я поставил человеколюбие!
   - Ах да, - протянул Лютовой, - негр ведь тоже человек...
   Значит, милосердие, подумал я. То самое, которое возводят  в  добродетель
либо из тщеславия, либо из страха. Ну, тщеславие  ни  при  чем,  мало  чести
профессору общаться с негром, что дослужился до сержанта, значит  -  глубоко
упрятанный страх русского интеллигента перед грубой силой. Так глубоко,  что
Майданов не желает признаваться даже себе.
   - Милосердие, - сказал Майданов нервно, - как известно, начинается у себя
дома! Никакое милосердие не бывает чрезмерным...
   Бабурин вклинился деловито:
   - А что он принес?.. В смысле, бабки какие?
   - Бабки? - переспросил Майданов растерянно. - Ах, вы о деньгах... При чем
тут деньги? Да, он предлагал, никто у него не  взял.  Он  не  понял  почему,
такой уж у них уровень культуры, но деньги спрятал.
   - Надо было брать, - заявил Бабурин. - Они ж до фига  получают!..  Им  за
Россию  платят,  как  за  джунгли  Вьетконга.  А  еще  суточные,  наградные,
полевые... для них Москва - минированное поле. Эта негра получает за  неделю
больше, чем наши академики за год!
   - Как вы можете такое говорить, - сказал Майданов с достоинством.  -  Как
вы можете!.. Здесь все  на  другом  уровне.  Милосердие  украшает  сильного,
значит, мы - сильнее.
   Бабурин раскрыл рот, не понял, повернулся ко мне:
   - А ты че, Бравляга?
   На балкон медленно вплыла с подносом в руках Анна Павловна. Лицо ее  было
слегка распухшее, словно после недавнего сна или  долгого  плача.  Распухший
нос  она  старательно  запудрила.  На  подносе  подрагивал   чайник,   чашки
позвякивали, только розеточки с вареньем стояли как приклеенные.
   Мы вчетвером принялись суетливо и бестолково перетаскивать  на  стол  это
все хозяйство, Анна Павловна поспешно разливала чай,  явно  мечтая  поскорее
уйти.
   Я ответил тихо:
   - Не знаю. Милосердие вроде бы хорошо, правильно, возвышенно... Но только
жизнь - вот она, совсем другая. А в ней милосердие не только слабость, но  и
несправедливость, ибо поощряет гадов.
   Майданов возразил нервно:
   - Не нами сказано, что каждый акт милосердия - ступенька к небесам! Чтобы
прощать, надо больше отваги, чем  для  наказания.  Слабые  думают  только  о
мести, а не о прощении! Прощать могут те, кто сильнее.
   Лютовой согласился:
   - Да, приходится прощать, когда нет силы, чтобы в пятак... Нетрудно  быть
целомудренным тому, у  кого  кривая  рожа...  Можно  мне  чашечку  пополнее?
Благодарю! Это варенье даже лучше,  чем  прошлое,  хотя  и  то  было  просто
божественное... Как вы его делаете?
   Анна Павловна грустно улыбнулась, на  бледных  щеках  на  миг  проступили
девичьи ямочки и тут же исчезли.
   - Я по старым книгам, - ответила она тихим голосом. - Да по рецептам моей
бабушки...
   Она попятилась к выходу с балкона, явно страшась, что спросим что-то  про
Марьянку или  про  негра,  отшатнулась,  ибо  навстречу  вышли  двое  весьма
респектабельных мужчин. Осмотрелись, приятно улыбаясь по книге Дейла Карнеги
"Как  заводить  друзей  и  влиять  на  общество",  глава  седьмая,  параграф
двенадцатый,  один  чем-то  неуловимо  похож  на  Майданова,  хотя  выше  на
полголовы, тяжелее вдвое, похож  на  канцлера  Коля,  прозванного  Медведем,
второй тоже похож на Майданова, хотя намного мельче,  суше,  без  живота,  с
длинным ястребиным носом.
   Они быстро, но без назойливости,  оглядели  нас,  и  тот,  что  похож  на
дрессированного  медведя,  вежливо  поклонился  и  сказал  густым  медвежьим
голосом:
   - Вы уж простите, что мы так... без звонков, без долгих согласований.  Но
дело нам показалось неотложным. Позвольте представиться, я - Ильясов, а  это
мистер  Джеггерсон.  Мы  из  научно-исследовательского   Центра   прикладной
генетики...
   Мы не нашлись, что сказать, только Бабурин сказал бодро:
   - Да-да, парни, вы мне звонили, помню!.. Ни хрена не понял, но это  фигня
- садитесь, щас вам чайку!
   Двое помялись нерешительно, наконец Ильясов сказал конфузливо:
   - Ну, если мы вас не обременим-с...
   И я понял, чем они с Майдановым похожи.
   - Так в чем дело, пиплы? - спросил Бабурин  жизнерадостно.  Оглянулся  на
нас, сказал весело:
   - Да плюйте щас, тут все други!..  Мы  -  одна  команда,  друг  друга  не
закладываем.
   Ильясов всматривался в него со  странным  выражением.  Я  бы  назвал  это
смесью брезгливости и восторга.
   - У нас в институте проходят сложные тесты, - сказал он конфузливо. - Все
анализы крови...
   Бабурин насторожился, даже с лица чуть опал.
   - Вы что, с дуба рухнули? Еще скажите, что у меня СПИД отыскали!
   Ильясов вскричал протестующе:
   - Нет-нет, что вы! Совсем наоборот! Даже совсем  наоборот.  Мы  потому  и
пришли к вам...
   - Ну?
   - Вашу ДНК проверили трижды, а потом прогнали по всем тестам, проверили и
перепроверили на всем ЭВМ. Даже советовались с коллегами из Штатов. Те  тоже
проверили на своих  компьютерах  и  подтвердили  полностью.  Словом,  мистер
Бабурин, чтобы не утомлять вас...
   - Ну-ну, телись дальше! Я ни фига не понял во всех твоих ДНК. Это  что  -
двинутый нападающий крайний?
   - Мистер Бабурин, это значит, что у вас - гениальная генетическая  карта!
Точнее, генетическая карта гения.
   Он откинулся на спинку кресла, наслаждаясь эффектом.  А  эффект  был.  Мы
таращились на Бабурина, друг на друга,  на  профессора  генетики,  снова  на
Бабурина. Лютовой хмыкнул, сказал, ни к кому не обращаясь:
   - Вот теперь и говори, что генетика - не лженаука! Бабурин сказал бодро:
   - А че, в каждом из нас спит гений. С каждым днем - все крепче!
   Ильясов сказал, приятно улыбаясь:
   - Уже нет, уже нет. Но вы меня не так поняли... Я не сказал,  что  мистер
Бабурин - гений. Я сказал, что у него генетическая карта - карта гения.  Что
значит, у него уникальный набор генов, создающий предпосылки... да-да, очень
ясные и легко прогнозируемые предпосылки!..
   - На что? - уточнил Лютовой.
   - Даже если мистер Бабурин и его дети не будут стараться подбирать себе в
жены умных женщин, все равно их набор генов, что передается из  поколения  в
поколение,  уже  запущен,  таймер  отстукивает   поколения,   и   в   шестом
поколении...   да-да,   это   просчитано   и    подтверждено    независимыми
исследователями! - в шестом поколении эта генетическая  мина  сработает.  На
свет  появится  Бабурин-младший,  которому  под  силу  будут  любые   науки,
открытия, изобретения, создание новых философских систем  и  религий...  Это
будет гений, которого еще не рождала эта планета! Потому мы и пришли к  вам,
мистер Бабурин, чтобы попоздравить вас...
   Он запнулся, а второй, перехватив взгляд профессора, сказал значительно с
сильным акцентом:
   - ...И просить вас быть крайне осторожным. Бабурин спросил обалдело:
   - Э-э... в чем? Ильясов сказал строго:
   - Во всем. Вы должны не рисковать, когда переходите улицу, не вступать  в
драки и стычки, не участвовать  в  митингах...  По  крайней  мере,  пока  не
обзаведетесь детьми. Желательно двумя-тремя. Можно и  больше,  тогда  эффект
генетической мины  может  проявиться  уже  в  пятом,  а  то  и  в  четвертом
поколении. Вы должны беречь себя!.. Будь я  на  месте  правительства,  я  бы
посадил вас в охраняемый дворец и не выпускал оттуда, чтобы вы  даже  занозу
под пальчик не того...
   Бабурин беззвучно открывал  и  закрывал  рот.  Анна  Павлозна  суетилась,
подлизала именитым гостям чайку. Это ж какое счастье: предок будущего гения,
этого ни на одном этаже нет, можно хвастать на своей бабьей тусовке.
   - Это ж чего, - спросил  Бабурин  неуверенно,  -  во  мне  такие  великие
гены?..
   - Да, - ответил Ильясов, сияя, как начищенный чайник. - Именно в вас!
   - Мдя... - сказал Бабурин, - а во мне они... чего, спят?.. За койку с них
брать, что ли?
   - Не спят, а находятся в некоем латентном состоянии, - объяснил  Ильясов.
- Они развиваются, развиваются, ко  этот  процесс  абсолютно  незаметен!  Вы
можете быть абсолютным ничтожеством, кем, по сути, и являетесь,  но  гены  у
вас самые что ни есть элитнейшие!.. Ваш  отец  жил  абсолютным  пустоцветом,
только и того, что породил вас, точно так и  вы  передадите  этот  ценнейший
набор генов дальше, в будущее!.. Вы, если можно так выразиться, - переносчик
генов!
   Бабурин переспросил обалдело:
   - Как шофер, да?
   - Вот-вот, - обрадовался Ильясов. - Как шофер, который везет пенный  груз
до определенного места, там  передает  другому  шоферу,  тот  везет  дальше,
передает третьему... и так  несколько  раз,  пока  последний  не...  Бабурин
прервал:
   - Я сам шоферил, знаю, что всегда пробуешь товар на дальнобойной трассе!
   - Этот, - сказал Ильясов, - попробовать  не  удастся!  Вы  -  всего  лишь
переносчик генов. Но тот, кто получит...
   Он зажмурился, покачал  головой.  Джеггерсон  взглянул  на  часы,  охнул,
сказал с акцентом, что проступил еще мощнее:
   - Мы же уговаривались быть к началу  конференции!..  Простите,  нам  надо
спешить. Мы и так едва выкроили время.
   Медведь с самым озабоченным видом ринулся к дверям, ястребиный нос  -  за
ним. Лютовой покачал головой вслед:
   - Какая конференция  в  двенадцать  ночи?..  Ах  да,  теперь  же  в  моде
видеоконфы, а часовые пояса по шарику разные...
   Бабурин хлопал глазами, Майданов тихо радовался, что про негру забыли,  а
Лютовой встал, с треском  отодвинул  стул.  Лицо  у  него  стало  строгим  и
торжественным.
   Мы обалдело наблюдали, как он чеканным шагом подошел к Бабурину и  крепко
пожал ему руку.
   - Поздравляю, товарищ Бабурин!.. В вашем лице мы  видим,  что  у  русской
нации - великое будущее!
   - Мдя... мля... - промлякал  Бабурин.  Он  то  краснел,  то  бледнел,  то
покрывался синюшными пятнами, руки суетливо теребили пояс треников. - Это  ж
чего они так...
   - Дык все  замечательно!  Вы  должны  беречь  себя.  Бабурин  выпрямился,
возгордясь, но тут же плечи опустились, а глаза зло блеснули.
   - Шо сказал, гад, шо сказал?.. Только мой праправнук станет гением?  А  я
даже не увижу?
   - Но они в вас, товарищ Бабурин, -  сказал  Лютовой  строго.  -  Берегите
себя. Теперь ваша жизнь принадлежит не вам, а Отечеству!
   - Служу Советскому... тьфу, да пошел ты... Я служу только "Спартаку". Ему
принадлежит моя жизнь!
   Он ушел по-английски, гордый и расстроенный разом.
   Мы еще малость перемыли кости этим  генетикам,  ведь  эксперименты  вроде
запрещены, а они не унимаются, поговорили о  новом  теракте  на  перекрестке
улиц Болотниковской и Разинской: взорван  автомобиль  издателя  газеты  "Наш
новый путь". Сам издатель с тяжелыми травмами отправлен в  больницу,  ему  и
шоферу оторвало ноги, что значит - бомба была прицеплена к днищу. Это третье
за неделю покушение на хозяев СМИ. Похоже, РНЕ начали наносить удары по  тем
средствам коммуникации, что в руках воинствующих коллаборационистов.
   Дни мелькали,  как  будто  перед  отрывным  календарем  поставили  мощный
вентилятор. С Таней виделись редко. По  крайней  мере,  я  считал,  что  это
редко. У нее простудилась дочь, врачам не  понравились  тесты  на  аллергию,
Таня все дни бегала по лабораториям, собирая анализы.
   Я совсем забросил работу в  холдинге,  появлялся  редко,  да  меня  и  не
тревожили: дела прут в гору. Все  оставшееся  время  я  сидел  за  компом  и
настукивал,  как  дятел,  по  клавесине,  стирал,  писал  заново,  с  трудом
формулировал неформулируемое. До чего же  легче  интеллигентам  пользоваться
готовыми мнениями экспертов ведущих телеканалов!
   Звякнул телефон. Не глядя, я снял трубку.
   - Алло?
   - Бравлин, - послышался голос Лютового, -  вы  не  сможете  заглянуть  ко
мне?
   В его обычно жестковатом металлическом голосе проступили нотки  смущения.
Я ощутил неудобство, при всей своей безрассудности, мне все же  надо  беречь
себя больше, чем  Бабурину.  У  того  в  роду  гений  появится  через  шесть
поколений, а я вот он, уже появился. Осталось только доказать это  всем  им,
гадам, что не понимают своего счастья, общаясь со  мной,  встречаясь  каждый
день на улице или даже в лифте!
   - Почему не смочь, - ответил я очень  неохотно,  -  не  калека...  Что-то
срочное?
   - А это уж вы сами решите... - ответил он тем же смущенным голосом.
   Я повернулся к компу,  сказал  строго  "Спать",  экран  послушно  померк,
перешел на энергосберегающий режим.
   Дверь Лютовой распахнул сразу. В квартире воздух уже вибрирует от  низких
басов, я узнал группу "Стальные парни",  что  специализируется  на  мелодиях
времен Второй мировой. Особенно ей удаются песни итальянских партизан...
   - Давайте на кухню, - предложил Лютовой. Заметив вопрос  в  моих  глазах,
отмахнулся:
   - Глушилки стопроцентные. Если какие-то службы  мною  заинтересуются,  то
для них стоит отдельный сидюк, я весь  мокрый  кручу  педали  на  тренажере,
здоровье сохраняю...
   На кухне светло и опрятно, все та же спартанская чистота и простота.
   - Что-то случилось? - спросил я и сразу добавил:
   - Только устранять никого не пойду!.. У меня важная  работа,  я  ее  хочу
обязательно закончить. Просто непременнейше, как  говаривал  вождь  мирового
пролетариата.
   Он сел за стол напротив, глаза  отводил,  арийски  надменное  лицо  стало
серым от непонятного и несвойственного ему смущения.
   - Бравлин, - сказал он, - вы можете оказать мне громадную услугу.
   - Говорите, - ответил я настороженно, - но я ничего не обещаю.
   - Вам не придется стрелять, - сказал он торопливо. - Вам вообще ничего не
придется брать в руки. Речь идет о неких переговорах... но даже  подписывать
ничего не понадобится!
   Я кивнул.
   - Слушаю. Но предупреждаю еще раз, ничего не обещаю.
   Он поерзал, глаза то вскидывал на меня, то ронял взгляд так резко, что  я
почти слышал резкий раскатистый стук по столешнице.
   - Словом... прибудет один человек...
   Снова замолчал, на щеках выступили злые пятна.
   - О чем переговоры?
   - О поставках оружия, - ответил он негромко. -  И...  передаче  некоторой
информации.
   - Ого, - сказал я. - Это... немосковские?
   - Да, - ответил он. - Немосковские. Даже совсем не московские. Но проблем
с языком не будет.
   Я зябко повел плечами.
   - Ого, - повторил я