забалдеть, оттянуться, расслабиться, словить кайф, не думать...
   Как их встряхнуть, напомнить  про  их  высокое  предназначение?  Понизить
ценность жизни отдельного человека? Нет, понижать ничего нельзя, даже  слово
такое надо выбросить... Речь может  идти  только  о  повышении...  Например,
повысить ценность общества, всего общественного! Человек должен  чувствовать
себя частицей общества, частицей огромного организма Бога. Вот во мне лично,
в моем малом теле человека клетки не ждут указаний от мозга и, тем более, не
уклоняются от приказов. Сами самоотверженно сражаются с вторгшейся  занозой,
навстречу чужим вирусам спешат белые кровяные тельца,  вступают  в  схватку,
гибнут сотнями, тысячами, но убивают врага, закрывают своими телами доступ в
организм новым врагам... в то время как  за  их  спинами  спешно  заделывают
проломы в стенах, возводят новые укрепления в виде шрамов.
   Но клетки, возразит любой, они ж неразумные, там простейшие инстинкты,  а
вот я - целый мир! Хоть и нарк, бомж, насильник, Чикатило, но все равно я  -
ценность. Вселенная!
   Что ж, в христианском мире праведники  шли  в  непонятный  рай,  довольно
скучное место, в исламе - в цветущий сад, где на  каждого  героя  по  десять
тысяч девственниц с его именем на лбу, это уже теплее, а  в  нашем  раю,  то
бишь, не раю, а в нашем мире - достигшие бессмертия  люди  делают  следующий
шаг: возрождают предков, что приближали их день победы, и  дают  возможность
жить дальше,  работать,  отдыхать,  познавать,  жить...  вечно.  Такой  рай,
пожалуй,  даже  привлекательнее  исламского.  Тем  более,  что   он   вполне
осуществим. И будет осуществлен.
   Но - этот земной рай, это будущее, только для тех, кто будет строить  мир
имортов.
   С улицы к нашему дому свернул крупный  автомобиль  с  красными  крестами,
проехал мимо подъезда,  водитель  высунулся,  что-то  спросил  у  пацана  на
велике. Мальчишка повернулся и указал пальцем, "Скорая помощь" сдала задом и
остановилась  перед  подъездом.  Сзади  поднялась  широкая  дверь,   изнутри
неспешно спустились трое в белых халатах. Крупный мужик и  две  женщины.  Из
салона подали такие же белые чемоданчики с крупными красными  крестами,  все
трое без суетливости втянулись в подъезд.
   Неужели Марьяна, мелькнула мысль. Бог ты мой, а ведь в самом деле  девять
месяцев  пролетело,  как  стая   воробьев.   Только   крыльями   пролопотали
быстро-быстро, и вот уже новые девять месяцев идут... Что они породят?
   Полдня  еще  из  квартиры  Майдановых  волнами   выкатывалась   нервозная
суматошность, хотя вроде бы к рождению ребенка приготовились заранее, а негр
так вообще натаскал и кучу всего непонятного, без чего теперь,  оказывается,
вообще не рожают. Сам взял у своего звездно-полосатого руководства  выходные
и теперь сутки сидит у постели Марьянки.
   Сегодня я вернулся поздно, у подъезда догнал Лютового. Он вызвал лифт,  а
когда я задержался у почтовых ящиков,  деликатно  придержал  дверь,  пока  я
вытаскивал  кучу  допотопной  почты  в  диких  по  нашим  временам  бумажных
конвертах.
   В лифте он  нажал  кнопку  нашего  этажа,  у  меня  руки  заняты,  сказал
нерешительно:
   - Знаете, Бравлин, одно мне в иммортизме не нравится...
   - Что?
   - Получается, - сказал он задумчиво, - что  юсовцам  удастся  избежать...
Ну, ваше учение как бы спасает их, уводит из-под удара. Мол, все мы  хороши,
не туда шли, не тем занимались... Ни фига! Вот посмотрите, заметка в газете:
актер Бен Факс за  роль  в  новом  фильме  получил  гонорар  в  размере  ста
миллионов долларов... Нет, это не зависть, как может  показаться  с  первого
взгляда... Вы заметили, что многие возмущаются, но молчат, ибо  им  навязали
оттуда же из Юсы взгляды, что деньги в чужом кармане  считать  неприлично?..
Прилично, прилично! И все они считают, ибо они нормальные люди, а вот нам  -
неприлично, ибо мы люди интеллигентные, европейцы. Тем более, во  всем  мире
интересуются: из каких источников получено? И как бы мне ни  доказывали,  но
я, человек с высшим образованием математика и экономиста, никогда не поверю,
что эти деньги получены действительно честным  путем!  Просто,  пока  другие
страны строили коммунизмы, культуру, цивилизацию, искали пути к Богу  -  эти
быстренько и ловко прихватывали их огороды, стада, пастбища, леса, снимали с
этих строителей последние рубашки - зачем идущим к Богу материальные  блага?
- а потом оказалось, что дороги к Богу и коммунизму тернисты, за  один  день
или столетие не пройти, а вот огородики за это время  тю-тю,  прибрал  более
приземленный и практичный сосед. Прибрал,  да  еще  и  новые  законы  морали
втихаря втюхал. Мол, теперь он здесь пасется по праву. По его праву.  И  все
эти права должны уважать, иначе они... фи!.. не интелигентные страны.
   Лифт остановился, двери  распахнулись.  Лютовой  вежливо  пропустил  меня
вперед. Я потащился по коридору, прижимая к груди груду писем.
   - Да, - ответил я в некотором затруднении, - иммортизм юсовцев спасает...
мог  бы  спасти.  Но  вы  помните  пример  Рима!  Их  не   спасло   принятие
христианства, ибо по своей развращенной природе тогдашние юсовцы постарались
и христианство приспособить к своему куцему миропониманию. Пришлось  явиться
германцам с их более радикальным толкованием. Рим разгромили, все  раскатали
по камешку, а народ практически... ну, под нож. На Капитолийском холме,  где
сенат принимал новые законы, среди развалин пастухи пасли коз. А уже  потом,
на развалинах, выросло то христианство, что имеем сейчас.
   - Гм, это утешает.
   - Ветвь христианства? Он скупо улыбнулся.
   - Нет, что Юсу пустим по кож. Несмотря ни на что. Они  все  равно  должны
расплатиться за все хорошее. Вы же застрелили жену и дочь казнокрада?  Всего
лишь за то, что те жрали, пили, одевали наворованные серьги с  бриллиантами?
Хотя сами и не воровали? Вас  не  остановило,  что  ни  в  одном  уголовном,
гражданском или даже писаном моральном кодексе нет статьи, что жены и  дети,
живущие на ворованные миллионы, тоже... несут ответственность?
   Всегда  бледное  лицо  утеряло  сдержанность,  он  дышал   чаще,   кулаки
сжимались.
   - Да, - ответил я осторожно, - но вы тогда приняли это... как чересчур.
   - Принял, - сказал он с гримасой, - ибо я человек этого  времени  и  этой
культуры! Она у меня в костях, а выдираться из нее труднее, чем  из  топкого
болота. Но я думал, думал... не улыбайтесь, у меня были бессонные ночи.  Да,
именно из-за ваших выстрелов в жену и дочь казнокрада. По всем  законам  они
вроде бы невиновны... но почему мое внутреннее нравственное чутье, что  дано
Богом, говорит твердо: виновны! Почему я слышу небесный глас насчет плевел и
сорной травы, что должна быть вырвана с корнем? Без  жалости  и  юридических
крючкотворств...
   Я смолчал, только развел руками.
   - Потому, - сказал он с нажимом, - и должна быть  уничтожена  вся  Юса...
потому что  оттуда  гребут  миллиарды  за  счет  нашей  нищеты.  Потому  что
обворовывают весь мир! И неважно, что это по их законам  выглядит  легально.
Эти законы написаны всего лишь людьми. Ими  же,  юсовцами!  А  мы  должны...
просто обязаны придерживаться законов, данных нам Богом.
   - Каким? - спросил я с интересом. Он развел руками:
   - Дорогой Бравлин, не ловите меня. В главных вопросах  все  боги  говорят
одно и то же. Так что меня поддерживают Яхве,  Род,  Аллах,  Христос,  Один,
Творец,  Провидение,  Верховный  Конструктор,  Системный  Админ   Вселенной,
Бсгомать и Кухулин... есть такой бог? Все равно, с нами - истина, Юса  будет
разрушена.
   Он улыбнулся и пошел к двери своей квартиры.

***

   Сегодня я даже не включил комп, в голове все еще  отголоски  разговора  с
Лютовым, а прямо с кухни включил жвачник. Пока наполнялся желудок,  я  тупо,
как русский интеллигент, переключал с канала на капал и морщил нос, что  все
не то.
   Правда, на этот раз в самом деле все каналы забиты прямым  репортажем  со
слета самых именитых лакеев планеты. Во  всех  ракурсах  показывают  процесс
награждения  этих  самых  лакеев,  так  называемое  присуждение  Нобелевской
премии. Показывают, каких высот может достигнуть  лакей  в  нашем  обществе.
Некогда один неглупый феодал, кстати - изобретатель  и  фабрикант  динамита,
построивший заводы по производству динамита, на крохи от  процентов  учредил
премию. Теперь феодальная премия имени фабриканта  динамита...  того  самого
динамита, который ежегодно уносит жизни тысяч и  тысяч  людей,  присуждается
самым выдающимся лакеям. Для этого лакеи должны не только чем-то  выделиться
из толпы, но и покорно прибыть в указанное место,  одеть  указанную  одежду,
встать на указанное место и сказать указанные слова.
   А феодалы этим послушным рабам бросят кость со своего стола.  Само  мясо,
то есть основную прибыль от производства динамита,  сожрут  сами,  а  лакеям
бросят  именно  кость,  часть  процентов  от  дохода  по  производству  того
динамита. Повторение слов "производство динамита"  это  не  косноязычие  или
неряшливость стиля,  просто  все  стараются  умалчивать,  из  каких  средств
черпается фонд премии. Делают вид, что эти деньги как бы от Бога,  а  не  из
обрызганных кровью рук фабриканта самого  смертоносного  оружия,  ведь  даже
атомное не убило столько людей, сколько успешная работа фабрик Нобеля.
   К чести творцов надо сказать, что не все из них - лакеи. Первым отказался
от Нобелевской премии Лев Толстой. Он никак не прокомментировал свой  отказ,
можно предположить только, что по своей прозорливости интуитивно  ощутил  ее
нечистоплотность. Затем прогремел отказ Камю. Этот вежливо сослался  на  то,
что более достоин Шолохов. На следующий год, не поняв  тонкого  французского
юмора, нобелевку дали Шолохову, однако Камю все  же  брезгливо  остался  вне
этой тусовки лакеев. Толстой, Камю - это уже не рядовые творцы, это Творцы с
большой буквы.
   Этот  феодально-компьютерный  мир   все   еще   не   понимает   гнусности
миропорядка, когда феодалы от щедрот... Нет, скажем, по-другому:  доступнее,
на пальцах, да и то большинство не поймет и возмутится: гнусен и не праведен
мир, в котором те, кто должен стоять в  самом  низу,  награждают  и  свысока
одаривают творцов, а те покорно принимают эти условия.
   Мы разнесем вдрызг этот старый феодальный мир. При  иммортизме  на  верху
лестницы встанут творцы. А лакеи,  даже  самые  бойкие,  все-таки  внизу.  И
творцы от щедрот будут бросать туда,  вниз,  награды  и  нобелевские  премии
всяким там президентам, канцлерам, королям, верховным советам  и  олигархам.
Ведь даже  президенты  самых  могущественных  держав  -  всего  лишь  лакеи,
обслуживающий персонал, да и то нанятый на определенные  сроки.  Этого  пока
еще не понимают.
   Вечером, когда я вышел на веранду, там уже сидел Бабурин и щелкал  орехи.
Хоть теперь у него  и  недостает  зуба  мудрости,  но  треск  такой,  словно
лопаются бетонные перекрытия. Мы посидели минут пять, явился Шершень,  сразу
спросил:
   - Ну как?
   - Ждем-с, - ответил Бабурин.
   - Первой звезды?
   - Да хотя б чего...
   Вскоре пришел Лютовой, спросил то же самое, а еще через пару минут явился
бледный исхудавший  Майданов.  Анна  Павловна  двигалась  следом  с  большим
подносом в обеих руках. Мы разобрали чашки, Анна Павловна  заботливо  налила
всем, сказала тихохонько:
   - Сахар на столе, а вареньице я сейчас принесу...
   И исчезла с несвойственной ее возрасту и солидности  скоростью.  Майданов
лишь приподнял чашку с чаем, она заходила ходуном, коричневые капли плеснули
через край. Он поспешно опустил, искательно и  виновато  заулыбался  во  все
стороны.
   - Курей крал, - заявил Бабурин авторитетно, - вот руки и трясутся. Ну как
там Марьяна?
   - Здорова,  -  ответил  Майданов  торопливо.  -  Да-да,  все  в  порядке,
здорова...
   Мы с Лютовым и Шершнем шумно  пили  чай,  хрустели  сухариками,  нарочито
громко  переговаривались  между  собой,  Майданов  косил  в   нашу   сторону
благодарным глазом, а Бабурин каркнул во все луженое горло болельщика:
   - Но роды-то прошли?
   - Да-да, - сказал Майданов еще торопливее, - да-да, спасибо...
   - А ребенык?.. - каркнул Бабурин. - Как там ребенук?..
   Майданов вздрогнул, задвигался, будто оказался на горячей  сковороде,  на
лбу мгновенно заблестели мельчайшие капельки.
   - Да что ребенак? - спросил он в ответ.  -  Здоровенький...  здоровенький
ребенок!
   Бабурин поинтересовался:
   - А какой он?
   - Я ж говорю - здоровенький, - ответил Майданов совсем нервно. - Ах да, я
не сказал - мальчик!.. Крупненький такой, пять двести!..  Просто  великан!..
Няню так ухватил за палец, что едва оторвали... Бабурин хохотнул:
   - Палец?.. Не, я ж не то спрашиваю!.. Какой он - черный? Как жук  черный,
или же коричневый... как другой жук? Знаешь, бывают и коричневые жуки,  хотя
тоже еще те жуки!
   Мы с Лютовым заговорили еще громче, хотя что за дурь, все  равно  шила  в
мешке не утаишь, скоро с ним начнут выходить на прогулку, весь  дом  увидит,
что уж тут скрывать, но Майданов  все  оттягивает  неприятный  момент,  хотя
Бабурин, сам того не понимая, делает доброе дело, ибо чем дальше  затягивать
- тем хуже...
   Майданов запнулся, на висках вздулись и запульсировали синие вены. У него
был вид человека, горло  которого  сжали  невидимые  пальцы.  Он  с  великим
усилием вздохнул, сказал хриплым измученным голосом:
   - Мальчик... Здоровенький, крепенький... Это ребенок... Просто ребенок...
Если хочешь знать такие мелочи, то да, он... с черной кожей...
   Бабурин ответил, не задумываясь:
   - Ну вот и сказал! А то телился. Нам же интересно, чудило!
   Майданов перевел дыхание, глаза все  еще  трусливо  бегали  по  сторонам.
Лютовой заботливо подвинул в его сторону вазу с сухариками.
   - А варенье в самом деле великолепное, - сказал я. - Просто чудо, как  вы
его умеете... ну, чтоб и запах, как будто только что ягоды с куста!
   Анна Павловна вынырнула из проема, перевела дыхание  так,  что  могла  бы
выдуть всех через перила. Майданов трясущимися руками взял сухарик,  тут  же
уронил в чашку с чаем.
   Бабурин сказал поучающе:
   - Для нас, интер... интернецу... наци... О, черт, интернаци...  в  общем,
для нас, общечеловеков, по фигу, черный или белый ребенок! Главное  -  чтобы
болел за "Спартак". Кто болеет за "Спартак" - высшая  раса,  кто  за  другие
команды - унтерменши, ни хрена не понимают, рылы поганые.
   Лютовой хмыкнул, сказал громко:
   - Думаю, что "Спартак" пролетает. Болеть он будет за бейсбол.
   - Или  за  американский  футбол,  -  вставил  Шершень.  Бабурин  подумал,
рассудил:
   - Главное, чтоб не против "Спартака"! А там пусть хоть за пинг-понг.  Или
макромой бонсаи тэквондирует.
   Майданов перевел дыхание. Пальцы все еще тряслись, но  он  заставил  себя
отпить чаю. Лохмотья расплывшегося сухарика суетливо и беспомощно вылавливал
ложечкой. Шершень придвинул чистое блюдечко, но Майданов сделал вид, что это
очень вкусно, все так и задумано, отправлял все пойманное в рот, только  что
не причмокивал, интеллигент должен не замечать промахи соседей, а уж свои  -
тем более.
   Разговор покатился легкий, без политики.  С  удовольствием  поговорили  о
последнем решении московских  властей  о  расширении  дорог,  это  и  юсовцы
желают, обсудили перемены в  общежитиях  московских  студентов.  Отныне,  по
решению  мэра,  ликвидируются  раздельные  общаги,   теперь   будут   только
совместные. Даже  в  комнатах,  где  четыре  кровати,  две  должны  занимать
обязательно мужчины, а две - женщины. Если же в каком институте, к примеру -
педагогическом,  женщин  намного  больше,  то  мужские  места   распределять
пропорционально: хотя бы по одному среди трех женских.
   - Тогда уж и принимать в пропорции один к трем, - заметил Майданов,  -  а
то в педагогическом пока что один юноша на двадцать три девушки!
   Бабурин восхитился:
   - Я вообще-то больше всего  в  женщине  люблю  три  достоинства:  лицо  и
грудь... Но в такой вот комнатке, в падагогическом, гм... это же  сколько  у
меня перед мордой будет голых сисек?.. И жоп?
   Шершень сказал ядовито:
   - В жизни каждого мужчины бывают периоды, когда он абсолютно равнодушен к
женщинам. Это первый, второй и третий периоды в хоккее.  Но  у  тебя  еще  и
футбол! Так что ты от них защищен.
   - Ничего, - возразил Бабурин бодро, - то, что все мы постоянно тянемся  к
светлому и возвышенному, не мешает время от  времени  оттягиваться  грубо  и
примитивно. А дружбу сексом не испортишь. Я вот скажу, это  наш  мэр  хорошо
придумал! И вовсе не из-за торжества общечеловеческих ценностей...
   - А почему же? - поинтересовался Шершень.
   - А пусть лучше две девки  в  общаге  на  одинокого  парня  лезут  обеими
ногами, чем одна с другой забавляются. А в комнатах, где одни парни, - самец
с самцом.
   Мы  переглянулись.  Бабурин  Бабуриным,  но  исхитрился  нечаянно  выдать
здравую мысль. При нынешнем  разгуле  гомосексуализма  и  прочих  перверсий,
достижений демократии, это мог  быть  отчаянный  жест  как  раз  блюстителей
нравственности...
   - Мэр у нас в порядке, - сказал Лютовой. - Крепкий орешек.  Такого  бы  в
президенты...
   - Сожрут, - возразил Шершень. - В президентах марионеточных  стран  могут
быть только полнейшие ничтожества.
   Майданов ощутил момент, когда может вставить и свою копеечку:
   - Почему именно в марионеточных? Почему?.. Это говорит лишь о  развитости
демократии, если президент - дурак. И ничего в этом нет обидного. Вон в США,
цитадели  демократии,  не  случайно   самый   тупой   из   всех   когда-либо
существовавших президентов. И предыдущий был  полным  ничтожеством.  Помните
того вечно улыбающегося красавца-идиота? А этот даже не красавец. Зато  всяк
видит, президент - такой же парень,  как  и  он.  Сейчас  в  США  демократия
достигла своего наивысшего развития: президент ей  не  нужен  вовсе.  Он  не
управляет...
   - Им управляют? - Опросил Лютовой с ехидцей.
   - Это тоже в прошлом, - спокойно и с  достоинством  ответил  Майданов.  -
Президент в демократической стране,  как  император  у  ацтеков  -  красивый
дурак, олицетворяющий здоровье страны! Но,  конечно,  он  не  правит.  Когда
проходил срок царствования, ацтеки своего императора приносили в  жертву,  а
на его место выбирали другого. Мы, демократы, делаем то же самое.  Пусть  не
так красочно, но так же функционально... Разве это не лучший вариант?
   Лютовой рассмеялся.
   - Вариант хорош! В самом деле. Во-первых, сразу становится видно, сколько
наворовал! Заодно открывается, сколько  наворовали  его  министры  и  прочие
семейки. Но, все-таки, кто его сажает на трон? Не простой же  народ,  именем
которого все делается!
   Майданов наморщил аристократический нос.
   - Алексей Викторович, - сказал он с мягким упреком - ну  зачем  вы  снова
про этот простой народ  такие  нехорошие  слова?..  Да  еще  повторяете  так
настойчиво? Словно вдалбливаете... Как-то нехорошо.
   - Ага, не ндравится?.. - сказал Лютовой с нарочитой злобностью. - А  кому
понравится, когда вот так в лоб всю правду?.. Но если мы хотим делать  дело,
то надо иметь дело с правдой. Если хотите, истиной. А истина в том,  что  со
средним, сиречь, простым человечком никто не считается. Ни политики, ни отцы
церкви, ни жоп-звезды. Могут  в  чем-то  ориентироваться  на  их  вкусы,  их
предпочтения, чтобы быстрее капусту срубить, но считаться  -  уж  н-е-еет!..
Так вот, это к тому, что и мы, иммортисты, считаться не будем.  Подчеркиваю,
не мы считаться не будем, а также и мы! Улавливаете разницу?
   - Уже уловили, - сказал за Майданова Шершень. - Давай, выкладывай, что  у
тебя там за пазухой...
   Лютовой раздвинул плечи и выпятил грудь, глаза сверкнули  мрачным  огнем,
уже раскрыл рот, но в этот миг все мы услышали крик на площадке.  И  хотя  я
был в самом дальнем углу веранды, крик услышал отчетливо. Все мы, как  стадо
испуганных оленей, ломанулись с  веранды,  толкаясь,  почти  отпихива