непрочно.   Его
подбрасывают и раскачивают медленно ползущие со  стороны  Донбасса  угольные
тучи. Иногда в них поблескивает, это свет отражается от сколов антрацита.
   К бровке вильнул автобус, притормозил, дверцы распахнулись.  Я  вспрыгнул
на ступеньки, сказал спасибо и положил деньги перед водителем. Тот их  вроде
бы не заметил, но когда я ушел в салон и плюхнулся  на  сиденье,  незаметным
движением смахнул в ящик.
   В черноте ночи небоскребы со  зловеще-желтыми  окнами  выглядят  странно,
словно силуэты, вырезанные из черного картона. Широкая лента шоссе разделена
на две огненные реки: слева  навстречу  несется  стремительный  поток  белых
огней, справа вместе с нами, но уже в противоположную  сторону  уходит  река
красных габаритных фонарей.
   Мобильник  зазвонил  так   пронзительно,   что   водитель   оглянулся   с
недоумением. Я поспешно вытащил, гаркнул сердито:
   - Алло?
   - Бравлин, - послышался усталый голос шефа, - тебе заказан билет на утро.
В четыре тридцать.
   - Ни фига себе утро, - вырвалось у меня. - Что же тогда ночь?  Кромешная,
опричная?
   - А ты что, сова?.. Вот и не ложись вовсе.
   - А что случилось?
   - Под Красноярском потерпел катастрофу самолет.  Пассажирский.  Туда  уже
вылетела бригада спасателей, а тебе можно не спеша... Отыщут черный ящик, ты
должен быть там, засвидетельствовать. Теперь  такова  процедура,  а  то  уже
пишут всякое...
   Я взмолился:
   - Тогда хоть не так рано?.. Дневным самолетом?
   - Бравлин, - сказал голос укоризненно, - ты совсем бесчувственный? Там же
люди погибли!
   Щелкнуло, я досадливо сунул мобильник в боковой карман, не люблю  держать
на виду, не мальчишка и не новый  русский.  Автобус  подкатил  к  остановке,
водитель оглянулся, я кивнул, что, мол, схожу. Дверцы распахнулись, я  вышел
навстречу   ночному   воздуху.   Между   двумя   двадцатиэтажными   башнями,
подсвеченными с улицы фонарями и фарами машин, чернеет жуткое звездное небо.
В детстве я еще узнавал ковшик Большой Медведицы, серебристый кружок Венеры,
красный уголек Марса, но в Москве небо редко бывает  чистым,  а  смотрим  на
него еще реже.
   В лифте я  нажал  кнопку  ниже  "своей",  меня  без  проблем  довезло  до
девятнадцатого, дальше я  отправился  по  узкой  пожарной,  она  же  черная,
молодежная, бомжатник и еще какая-то - лестнице. Двенадцать ступенек,  можно
Дальше, но я толкнул слева дверь, меня вынесло на огромный балкон. Посреди -
роскошный белый стол, чем-то похожий на большой праздничный рояль, такой  же
блестящий,  даже  блистающий.  Шесть  легких  пластиковых  кресел,  изящных,
удобных, располагающих к неспешной беседе с распитием чая.
   В нашем доме на каждом этаже по восемь квартир. Четыре  по  одну  сторону
лифта, четыре - по другую. Да не просто вот так сразу по сторонам  лифта,  а
сперва надо одолеть длинный и широкий, как  проспект  Мира,  коридор,  потом
поворот, и только там четыре двери. Еще дальше  -  отдельный  узкий  ход  по
ступенькам до самого низа.  На  случай  пожара  или  если  вдруг  оба  лифта
застрянут. Там же от черного хода на каждом этаже дверь  на  огромный  общий
балкон, рассчитанный на эти четыре квартиры.
   Дом из-за этих балконов выглядит красиво, экзотично, как огромный  ствол,
поросший  грибами.  Часть  жильцов  ворчала,  любое  излишество  удораживает
квартиры, кто на эти балконы будет ходить, в каждой квартире есть свои, туда
можно и в трусах, лучше бы метры  добавили...  да  и  коридоры  зачем  такие
агромадныя...
   Но  дом  строили,  когда  разобщенность  достигла  такого   уровня,   что
придумывались даже  такие  вот  меры,  полунасильственные,  чтобы  принудить
общаться жильцов, хотя бы соседей по  этажу.  Конечно,  все  это  с  треском
провалилось, гигантские балконы либо пусты  и  медленно  загаживаются,  либо
хозяйственные жильцы сразу поделили и заставили старой рухлядью.
   И только у нас, в нашем кусте четырех  квартир  на  этом  балконе  чисто,
почти  празднично.  Сюда  регулярно  собираемся  для  чаепития  и   ленивого
перемывания костей всем, кого вспомним. Все в мире на  энтузиастах,  и  наша
тусовка не исключение: Майданов, мой сосед - с жаром принял  идею,  что  все
наши беды от разобщенности, некоммуникабельности, и героически с нею бьется.
Его жена, милейшая женщина, обеспечивает чаем, сахаром и  вареньями,  раньше
даже печеньем да  сладкими  сухариками  снабжала  только  она,  пока  мы  не
разобрались что к чему и не  начали  покупать  "в  складчину",  но  это  так
называется, мы ж не немцы, кто будет считаться,  каждый  покупал  при  любом
заходе в супермаркет сухарики или печенье, так что Анна Павловна уже  слезно
умоляет хоть на время остановиться, квартира-то не резиновая...
   Если честно, всем нам недостает общения с себе подобными, но только  сами
не  в  состоянии  шелохнуть  и  пальцем.  Что-то  мешает,  но  когда  кто-то
организовывает, то  мы  принимаем  участие.  Правда,  такая  тусовка  быстро
утомляет, соседи-то разные, попьешь чайку, малость почешешь язык да уходишь,
но на другой день  снова  тянет  пойти  и  хотя  бы  послушать,  о  чем  там
сплетничают, пообщаться. Своя тусовка, что по интересам, конечно, лучше,  но
та обычно на другом конце города, а здесь только выйти за дверь квартиры...
   Я на ходу провел пальцем по блестящей поверхности стола. Ни пылинки,  что
значит - либо недавно чаевали, либо соберутся. Жаль, у меня в кармане  билет
в Тьмутаракань, даже хуже, ибо Тьмутаракань ближе, чем Сибирь, а мне  срочно
лететь туда, это ж четыре часа только в салоне самолета...
   Донеслись голоса, я быстро обогнул стол, толкнул другую дверь и вышел  на
свою  лестничную  площадку.  Дверь  квартиры  Майданова  распахнута,  оттуда
неспешно и хозяйски выходят двое крупных мужчин в штатском. В  штатском,  но
мощно повеяло скалозубовщиной  в  добротной  помеси  с  пришибеевщиной.  Оба
рослые, элитные, в безукоризненных костюмах. От обоих несет  еще  и  мощными
дезодорантами.  За  ними  семенил  Майданов,   растерянный,   красный,   как
переспелый помидор, а следом выглядывала его жена.
   Мужчины не повели на  меня  даже  глазом,  один  говорил  значительно,  с
сильным юсовским акцентом:
   - Так мы рассчитываем на вас, мистер... Майданофф, да?
   Майданов блеял нечто, я сумел разобрать только,  что,  мол,  раз  уж  так
получилось, то что ж делать, у  всех  же  семьи,  родители,  для  них  удар,
родители тоже люди...
   Второй мужчина придержал двери лифта, спросил нетерпеливо:
   - Так мы едем?
   - Да, - ответил первый. Он  покровительственно  кивнул  Майданову.  -  До
свиданья! Я вижу, вы настоящий гражданин демократического мира...
   Двери лифта за ними задвинулись. Я закончил открывать один замок, выловил
второй ключ, спросил глухо:
   - Что, приходили откупаться?
   Анна Павловна посмотрела на меня виновато и пропала в  глубине  квартиры.
Майданов суетливо развел руками.
   - Да, да... Они не такие уж и звери, вполне интеллигентные  люди!..  Один
даже Плутарха цитировал, а мы все - бивисы, бивисы!..
   - И что вы сказали? - спросил я, а на душе становилось все горше.
   Майданов виновато развел руками.
   - Но что я мог  сказать?  Ведь  уже  все  свершилось,  обратно  время  не
вернешь. К счастью, в посольство как раз  прибыла  инспекция.  Тем  солдатам
грозит выговор, а это подпортит личное дело. Вот эти и просили не подавать в
суд...
   Я удивился:
   - В суд?..
   - Ну да...
   - А что суд может сделать?
   Майданов снова пожал плечами, снова раскинул руки, потом  виновато  сунул
ладони под мышки.
   - Ничего, но с инспекцией - журналисты. Им хоть о  чем-то,  да  написать.
Раздуют, а это отразится на имидже всей американской армии. Ведь  их  войска
теперь уже в ста двадцати странах мира. Словом, эти уговаривали делу ход  не
давать. Принесли деньги, обещали помощь.
   Анна Павловна высунулась из-за спины мужа, всхлипнула, сказала  виноватой
скороговоркой:
   - Сказали, что суд все равно ничего не докажет. Второй солдат участия  не
принимал,  а  только  один...  Марьяна  это  мне  сама  сказала,  экспертиза
подтвердила. Адвокат будет доказывать, что это наша девочка  их  соблазняла,
приставала. И что все было по согласию, а потом она ушла, и где еще шлялась,
и кто ее избил - они знать не знают!
   - Сволочи, - сказал я с ненавистью. - Сволочи! Так чего же засуетились?..
Ах да, огласки боятся... Понятно, почему...
   - Почему? - спросил Майданов немедленно.
   - Да вы ни при чем... Они просят у Китая разрешения основать базу  на  их
территории! Очень настойчиво просят. Но в Китае, как и везде, уже все знают,
что суды на оккупированных землях против юсовцев вердикт не вынесут...
   Второй замок щелкнул, я начал открывать  дверь.  Майданов  с  облегчением
втянулся в свою прихожую. Я спросил раньше, чем он закрылся:
   - А вы... что, взяли?
   Он заколебался, ответил торопливым шепотом, опустив глаза:
   - Бравлин, первым  моим  движением...  что  понятно!.,  было  бросить  их
поганые доллары им в лицо! В лица, простите... Не  было  еще  такого,  чтобы
русского интеллигента вот так... Но, с другой стороны,  у  того  парня  дома
родители, отец и мать... Каково им услышать такое  о  своем  сыне?..  Просто
милосердие,  обыкновенное  милосердие,  так  свойственное  нашему  народу  и
особенно культивируемое в нашей интеллигентной среде!..
   Я спросил зло, хотя и чувствовал, что этого не стоит делать:
   - Но деньги все-таки взяли?
   - Что деньги? - ответил он еще  тише.  -  Деньги  всего  лишь  эквивалент
труда, а труд - всегда почетен. Лучше я истрачу их  на  лекарства...  а  что
останется - на книги, чем они просадят в  казино.  Извините,  Бравлин,  жена
зовет...
   Я успел увидеть его красное от стыда лицо. Дверь захлопнулась,  загремели
засовы. Я тяжело протащился через прихожую, сбросил рубашку и долго сидел на
кухне, не в силах даже поставить чайник.

ГЛАВА 5

   Час до Шереметьева, четыре часа на лайнере, полчаса на газике, еще  около
часа на гремящем, как камнедробилка прямо в черепе, вертолете. Меня высадили
на раскисшую от проливных дождей землю чуть ли не в самом  центре  сибирской
тайги. Пригнувшись, я отбежал подальше. В вертолет что-то погрузили, он  так
тяжело оторвался от земли, словно стартовал с Юпитера. Ко мне быстро подошел
коренастый мужчина в оранжевом комбинезоне и с  большими  буквами  на  груди
"МЧС". Дождь уже затих, но капли воды все еще блестели на лице и одежде.
   Я видел, как открывается и закрывается  рот,  но  ничего  не  слышал.  Он
догадался, приблизил губы к моему уху и прокричал громче:
   - Бравлин?
   Я судорожно закивал. Он прокричал:
   - Скоро пройдет!.. Что ж вас не предупредили, чтоб заглушки  в  уши?  Эх,
дикари!.. Ладно, приступайте!
   На вершине невысокой сопки, где мы стояли, деревья уже спилили. Спилили и
растащили в стороны, устраивая площадку для посадки вертолетов,  не  все  же
такие орлы, чтобы по линю вниз, но дальше, сколько я ни оглядывался, во  все
стороны только темно-зеленая холмистая равнина. Только холмы  -  это  сопки,
что прижаты тесно одна к другой,  а  зелень  -  вековая  непролазная  тайга,
завалы на каждом шагу. Тысячи деревьев только ждут  прикосновения,  чтобы  с
ужасающим грохотом повалиться и повалить еще с  десяток  других,  молодых  и
здоровых, после чего будет еще один завал, а вывернутые из земли вздыбленные
корни, похожие на огромных змей, напугают и остановят кого угодно.
   Катастрофа разбросала остатки самолета на  десятки  километров.  Дремучая
тайга, где не ступала нога человека, буреломы, ручьи, крутые  сопки,  камни,
щели... Здесь нет квадратного метра  ровной  земли,  здесь  сопка  жмется  к
сопке, все карабкаются по косогорам, везде из темно-зеленой чащи поднимаются
сизые дымки, но  то  ли  догорают  части  самолета,  раскиданные  чудовищным
взрывом, то ли сами спасатели, что работают здесь уже второй  день,  развели
костры, чтобы обсушиться и согреться.
   Последние трое суток  здесь  шел  проливной  дождь.  Сейчас,  к  счастью,
прекратился, но земля там, внизу, превратилась в болото. В  распадках  шумят
ручьи, несут мусор, издохших зверьков и трупики птиц.
   Самолет взорвался на большой высоте. Обломки, естественно, разбросало  на
огромное расстояние. Но если у нас еще оставались шансы найти хотя бы черный
ящик, то от тел семидесяти пассажиров и пяти - экипажа  пока  удалось  найти
малые фрагменты  костей.  Удачей  стала  находка  почти  уцелевшего  черепа,
застрял в развилке дерева. По нему сразу установили, чей - Пилипенко  Степан
Антонович, тут же сообщили о находке, а через день сюда сообщили, что  летит
родня. Правительство выделило для них специальный рейс,  потом  зафрахтовало
вертолет, и теперь в полевом  городке  добавилось  трое  постоянно  плачущих
женщин: мать, жена и дочь. Они не хотели улетать, пока не  отыщут  остальные
части тела.
   Городок быстро пополнялся  экспертами-криминалистами,  патологоанатомами.
Трижды в день прилетали огромные транспортные вертолеты.  Из  них  выгружали
новейшее оборудование, на сопке снова зазвенели бензопилы, деревья валились,
как  колосья.  Мощные  трактора,   их   доставили   военными   транспортными
вертолетами,  без  особых  усилий  выдергивали  огромные  пни.   На   спешно
расчищенном месте быстро выстроили  целое  здание,  где  специалисты  высшей
квалификации  по  крохотным  клочьям  плоти  или  обломкам  кости  старались
опознать погибших.
   Бригады эмчээсовцев самоотверженно продирались через заросли,  обшаривали
каждый  клочок  земли,  осматривали  стволы  деревьев,  ветви,   прощупывали
миноискателями почву, ибо металл мог уйти в вязкую землю без следа,  утонуть
во мху, что  тут  же  сомкнется  сверху,  как  будто  ничего  не  проглотил.
Продвигались очень медленно, сами тонули в болотах, их  тут  же  выдергивали
обратно, они ломали руки  и  ноги,  ибо  торопились,  словно  еще  надеялись
отыскать живых и оказать им помощь.
   К концу первой недели в поисках уже участвовали четыреста  высококлассных
специалистов из Министерства Чрезвычайных Ситуаций, четыре  тяжелых  военных
вертолета и десять высокоманевренных геликоптеров, принадлежащих самим  МЧС.
Из Москвы по распоряжению правительства прибыла вторая бригада, составленная
из лучших специалистов-патологоанатомов страны. Мощные  прожекторы  освещали
лагерь, что уже превратился в городок. Работа кипела круглые сутки.
   За десять дней поисков было найдено около сотни  останков  тел.  Опознать
удалось с полной вероятностью семерых, еще тридцать клочков  костей  и  мяса
были под вопросом. Министр, что был здесь с первых же  минут  после  аварии,
почерневший от усталости, объявил хриплым голосом:
   - Мы будем здесь до  тех  пор,  пока  не  прочешем  всю  тайгу  на  сотни
квадратных километров!
   Из толпы собравшихся захлопали.
   - Мы соберем все, - сказал он твердо. - Мы выполним свой долг!
   Похлопали снова, кто-то выкрикнул что-то одобрительное.
   - В тайге не останется ни одного фрагмента человеческого тела,  -  сказал
он громче и почему-то посмотрел в мою сторону недобрыми глазами, -  которого
мы бы... не нашли. Мы выполним свой долг, мы вернем домой всех,  кто  был  в
этом самолете!
   Похлопали громче, уже несколько голосов  выкрикнули  "ура".  Я  приподнял
ладони, но хлопнуть так и не смог. Вроде бы все правильно, но что-то в  этом
глубоко  не  правильное.  С  виду  все  абсолютно  верно,  глубоко  гуманно,
великодушно, это наш долг... правда, что за долг, не понял, но что-то в этом
есть не правильное...
   Министр бросил в мою сторону злой взгляд. Я попробовал  хлопнуть,  однако
ладони опустились сами по себе. Четыреста эмчээсовцев, мелькнула мысль,  под
проливным дождем ищут останки...  Добро  бы  надеялись  кого-то  спасти,  но
понятно же, что семьдесят пять человек погибли. Известно, кто погиб, ибо при
посадке на самолет все регистрируются. Все эти титанические  усилия  брошены
на то, чтобы собрать раздробленные кости и установить, где чья. И  доставить
каждую самолетом именно в нужные семьи. Чтобы Ивановы ни в  коем  случае  не
похоронили кости Петрова, а Петровы не похоронили кости  Иванова.  Четыреста
высокооплачиваемых  специалистов  эмчээс,  сорок  ведущих  светил  страны  в
области паталогоанатомии, десятки самолетов, вертолетов, тракторов...  Сотня
миллионов долларов коту под хвост, как будто мы такие уж богатые, как  будто
с жиру бесимся, как будто нет настоящих  дыр,  а  мы  тратим  на  соблюдение
чего-то крайне нелепого, не правильного, дикого, дикарского...
   Несмотря на холод, от большой  палатки,  куда  сносили  фрагменты,  несло
смрадом.  На  днях  доставили  портативные  рефрижераторы,   очень   мощные,
экономичные, но в рефрижераторах не проведешь исследования  на  молекулярном
уровне, не определишь ДНК,  приходится  вытаскивать  эти  почерневшие  куски
мяса, до которых люди успели добраться раньше, чем звери...
   Ко мне подошел человек с унылым вытянутым лицом, недельная щетина торчит,
как у рассерженного ежа.
   - А вы здесь зачем?
   - Черный ящик, - ответил я лаконично.
   Он устало покачал головой, руки его в задумчивости поскребли щетину.
   - А это зачем? Всегда доставляли в Москву, а вы там копались...
   Я пожал плечами.
   -  Спешат  показать  общественности  заботу.   Или   оперативность.   Или
оперативную заботу, не знаю. Словом, как только отыщете черный ящик, мы  тут
же его и вскроем. В присутствии комиссии, ессно. Или отвезем в  Москву,  как
скажут в последний момент.
   Он  сплюнул  под  ноги,  голос  его  был   сухой   и   хриплый,   как   у
старой-престарой вороны:
   - Ади„ты... Как есть ади„ты.
   - Начальство, - возразил я.
   - А что, начальство не бывает идиотами?
   - Нет, - ответил я. - Там ими становятся.
   - Ага, ну да... Иначе им там не выжить.
   Мы невесело посмеялись, я  чувствовал  симпатию  к  этому  измученному  и
разочарованному человеку. Возможно, завтра, когда поест и отдохнет,  он  уже
не будет считать начальство идиотами, но сейчас он измучен, голоден, устал и
потому мудр, как сто тысяч змиев.

***

   Черный ящик удалось отыскать к концу второй недели. Все это время городок
эмчээсовцев  постоянно  пополнялся.  К  присланным  специалистам  добавились
энтузиасты из различных организаций. От международных удалось отбиться,  там
все до единого шпионы, но свои  постоянно  присылали  добровольцев.  Причем,
энтузиасты эти бывали экипированы получше эмчээсовцев. В первые же дни  один
из добровольных помощников сломал ногу, еще один едва не утонул в болоте,  а
когда  в  конце  недели  двое  исчезли  вовсе,  министр  запретил  принимать
добровольцев.
   Мы вскрыли ящик, сняли все записи, запротоколировали и  отбыли  с  ним  в
Москву, чувствуя себя так, словно помимо  своей  воли  участвовали  в  очень
скверном спектакле. Причем, о спектакле знаем  все,  как  участники,  так  и
постановщики. Думаю, что понимают и зрители.
   На обратном пути самолет дважды проходил  над  мощным  грозовым  фронтом,
потом встретили чуть ли не тайфун. Уже опасались, что могут не дать посадку,
снова встряска нервам, наконец колеса коснулись бетонной  полосы.  Тряхнуло,
долго катило, потряхивая уже меньше, в салоне слышались щелчки отстегиваемых
ремней.
   Через контрольные пункты всегда проходил с легкостью, езжу налегке, но на
этот раз проверяли долго и скрупулезно. За пуленепробиваемым стеклом рядом с
угрюмым таможенником увидел двух  рослых  парней  в  форме  юсовской  армии.
Таможенник хмурился, задавал вопросы раздраженным голосом, сгоняя злость  на
мне, на лице было написано  крупными  буквами,  что  если  бы  земля  сейчас
разверзлась и дьявол утащил бы обоих юсовцев в ад, он тут же поставит свечку
перед иконой дьявола.
   - Что-то случилось? - спросил я.
   - Ничего не случилось, - буркнул он.
   - Но эти двое за спиной... Боевиков ловят? Он ответил зло:
   - Если бы!.. Теперь всегда будут здесь. Это называется -  берут  аэропорт
под свою защиту!
   - Да, -