просто утонул в сизом тумане,  а  небо  еще  долго
оставалось словно в окалине, уже не день, еще  не  ночь,  а  некое  странное
подобие вечера.
   На бульваре народ прогуливается, кто  с  собачкой,  кто  с  ребенком,  по
проезжей части иногда прошмыгнет запоздавшая машина - кто-то  задержался  на
службе, объясняя секретарше ее дополнительные обязанности.
   Странное узнавание  кольнуло  сердце.  Дежа  вю,  как  говорим  вслед  за
французами, но в самом деле острое ощущение, что вот так же стоял или  сидел
на высоте, смотрел на мир, и кто-то рядом говорил, говорил,  говорил...  Все
человечество - это один человек, пребывающий  вечно,  я  уже  бывал  в  этом
мире... да что там  бывал,  я  в  нем  пребываю  постоянно,  всюду  и  везде
одновременно, но вот сейчас очень остро вспомнился эпизод, когда  я  впервые
очень остро ощутил, насколько я ценен, ибо только я,  единственный  из  всех
многочисленных "я", ощутил и познал истинную природу всего  сущего,  природу
Бога, природу самого себя, ибо я и есть сын Бога и Бог одновременно,  потому
обязан принести людям истину, раскрыть им глаза...
   ...И тут же гаденький голос начал нашептывать, что ежели я сын  Бога,  то
Бог тоже считает меня сверхценностью, он выделяет меня из всех  прочих  "я",
которые еще не  осознали  истину  и,  скорее  всего,  никогда  не  осознают,
проживут,  аки  животные,  помрут  и  лишь  унавозят  собой  землю.   Но   я
сверхценность, Бог не даст мне погибнуть, ведь только я один знаю истину  и,
спустившись со скалы, сейчас  понесу  ее  людям...  Верю,  ответил  я  тогда
твердо, и сразу же гаденький голосок начал искушать броситься вниз со скалы,
на которой я стоял вот так же, в раздумьях и  в  просветлении.  Если  я  сын
Бога, если я такая сверхценность, то Бог не даст мне  погибнуть,  подхватит,
поставит у подножия невредимым, ибо он жаждет, чтобы я  сказал  человечеству
правду о его истинной  сущности,  спас  тем  самым  человечество,  идущее  к
пропасти, указал верный путь...
   Снизу раздалось резкое прерывистое завывание, у одной  из  припаркованных
внизу машин сработала сигнализация. Я вздрогнул, мысли  смешались,  пришлось
собрать  их  усилием  воли.  Да,   я   сейчас   познаю   истинную   сущность
Сверхсущества, именуемого в прошлые века Богом. Могу и я именовать его  так,
какая разница, пусть проходит как уважение к традициям, хотя  просто  в  лом
придумывать новые кликухи, и этот Бог сейчас явно выделяет меня, ибо  только
я нащупал единственно  верный  путь  к  Нему,  я  стремлюсь  раскрыть  всему
человечеству глаза на истинную  сущность  Бога  и  на  роль  человечества  в
огромной задаче, которую поставил перед ним Бог...
   Я свесился через  перила.  Двадцатый  этаж,  внизу  асфальт.  Если  вдруг
перевалюсь чуть сильнее, лететь всего несколько долгих секунд. Потом сильный
удар и... мозги расплескаются на десятки шагов. Да и  всего  меня  расплещет
ой-ой-ой, буду как жаба, перееханная катком. И мое сверхгениальное открытие,
моя сверхценная догадка, мое поистине божественное озарение погаснет  вместе
со мной?..  Останутся  другие  мои  "я",  в  других  телах,  намного  проще,
озабоченные поисками самки, еды, нехитрых развлечений?
   Вдруг представилось, что едва я начну  падать,  меня  подхватят  огромные
широкие ладони... конечно, незримые, и мягко опустят внизу на  асфальт.  Или
даже больше: вот начну перелезать через перила, а  большая  ласковая  ладонь
мягко загородит дорогу, толкнет обратно. Не может Бог допустить, чтобы погиб
именно я, ибо только я знаю, только меня озарило...
   Я невольно оглянулся, но на балконе я один. Никакого покрытого шерстью  с
рогами и  хвостом  рядом  нет,  никто  не  нашептывает  льстивые  слова,  не
соблазняет. Да, я уже в другом веке. Теперь и рай,  и  ад  не  разнесены  на
небеса и в подземелье, а собраны в самом человеке.  И  дьявол  не  прилетает
издалека, а мы его носим постоянно в себе.
   Неугасимый жар сжигал меня изнутри, как неостановимая болезнь, как  чума.
Перед глазами часто возникало лицо Тани, я  всюду  видел  ее  расширенные  в
удивлении глаза. Кулаки сжимались сами, я в бессилии спрашивал себя, что  за
наваждение, что за наказание...
   В этом огне ковал строки, выгранивал,  дабы  смутно  понятное  мне  стало
ясным сперва для меня самого, потом для других.  Для  всех.  Сейчас  вот  на
экране, повторяя движения моих пальцев, идут строки: "Вся  мощь  наша  будет
брошена на науку,  культуру  и  технику!  И  только  на  те,  что  возвышают
человека, а не тешат в нем скота".
   - Свет, - сказал я, и вспыхнувший в комнате огонь  загнал  тьму  в  углы,
добил ее там и сжег начисто. - Да будет новый чистый свет...
   От этой библейской или почти библейской фразы  мысль  метнулась  к  Богу,
которого решили... ладно, я решил - в новом учении признавать, хотя и в ином
облике. Итак, "Бог - бессмертен, человека создал по образу и подобию, но для
себя бессмертие человек должен обрести сам".  Где?  Не  в  молитвах,  ессно.
Бессмертие достижимо только в пылающем жерле науки. Человек уже  выковал  бы
себе бессмертие, если бы не  отдавал  свою  мощь  ублажению  скота  в  себе,
потаканию его прихотям.
   Мелькнула мысль, не пройтись ли по этим блудням  вавилонским,  но  решил,
что не стоит масло перемасливать, а соль пересаливать. Уже  все  видят,  что
перебрали, но не понимают,  что  делать,  и  перемасливают  еще  больше,  до
тошноты. Потому надо меньше обличать, пороки уже видны даже общечеловекам, а
я должен чаще указывать на выход из тупика.
   А выход - небывалый, резкий,  экстравагантный,  дикий...  Правда,  потом,
когда примут, покажется всем естественным, а как же иначе, все его  знали  и
видели... но пока что придется убеждать до хрипоты или до западания  клавиш.
Правда, бессмертия человек, понятно, желает, хоть и не признается, трусливая
тварь, на этот крючок его стоит ловить. Кроме того, надо обязательно вписать
и такое: "Став бессмертным, человек да вспомнит, кто ломал камень,  отесывал
и скреплял пьедестал для общего взлета - он восстановит  древних  строителей
из праха, да работают они дальше, ибо в этом их счастье". Это для  тех,  кто
наверняка скажет: а на фиг мне корячиться для потомков? Я-то успею подохнуть
на  строительстве  этой  суперпирамиды  Хеопса!  Мол,  благодарные   потомки
воздадут за труды...
   Так, теперь наверняка надо вот такое: "Вечная жизнь нужна человеку, чтобы
свободно и без помех перепробовав утехи дочеловека, убедился в их малости  и
скудости. Увидел сам, что, богатство и бесконечность  живут  только  в  мире
знаний, открытий, свершений. Рассветник уже без конфликта со своим диким "я"
презрительно пройдет мимо скотских утех и устремится в  безбрежный  звездный
океан".
   Правда, это разжевывание. Потом, возможно,  кое-что  придется  сократить,
дабы фразы стали короче и упруже. Да  и  само  слово  "рассветник",  как  ни
нравится, как ни смотрится поэтично, стоит заменить чем-нибудь более  сухим,
традиционно с латинским "измом" на кончике длинного хвоста...
   К примеру, "иммортист". Его сразу надо вводить в обиход, как  сокращенное
от "бессмертный человек". Точнее,  "человек,  стремящийся  к  бессмертию"...
Можно бы "имморталист", так точнее, но длинновато. Даже у  нас  сократят,  а
для юсовцев трехсложное слово уже проблема.
   Надо не обращать внимания, если обвинят, что я - убежденный атеист, вдруг
заговорил о Боге. Фигня это все:  есть  Бог,  нет  Бога.  Истинного  атеиста
ничего не волнует. У него нет проблемы: есть Бог - нету Бога.  Атеист  живет
растительно, по-юсовски, ни над чем не задумываясь и  ничего  не  переживая.
Как только он задумался, он уже не юсовец,  и  он  уже  на  пороге  к  Богу.
Человек может считать себя абсолютным атеистом, и все же он живет в  Боге...
В том Боге, частицей которого являемся мы все. Он знает только одну  молитву
- молитву делом. Только она доходит, только ее слышит, только по ней решает,
запустить этот образец снова на Землю, как доказавший свою пригодность,  или
же в аннигиляцию, как полный брак...
   Да, надо будет отметить и повторить пару раз, что юсовцы - брак,  ошибка.
Их всех в переплавку там наверху, а мы  должны  без  жалости  их  здесь,  на
планете Земля. Если Бог  существует,  то  наш  атеизм  должен  казаться  ему
меньшим оскорблением, чем показная религия юсовцев, их церкви, их обряды, их
священники, смеющие толковать Его волю так,  как  им,  ничтожным  и  грязным
скотам, выгодно...

***

   Вчера был ясный солнечный день, солнце припекало кожу, а сегодня  с  утра
задули холодные ветры. Ртутный столбик  на  термометре  за  окном  опустился
сразу на двадцать  градусов.  В  сводке  новостей  предупредили,  что  ночью
заморозки, водители пусть помнят, что на шоссе возможен  по  утрам  гололед.
Кто не сменил летнюю резину на зимнюю, может вдребезгнуться сам, это хрен  с
ним, но может задавить и других, что не совсем прекрасно...
   Бабье лето кончилось, но по ночам выстрелы гремят все так  же,  а  машины
взрываются и ночью, и днем. Говорили, что колабов стало меньше, устрашились,
но  по  стране  прокатывалась  волна  арестов,  по  телевидению   показывали
схваченных боевиков РНЕ, суды, где их  приговаривают  к  смертной  казни,  и
снова колабы возникали, как грибы на дерьме. Россия показывала  всему  миру,
что подонков в ней все-таки больше, чем героев.
   Сами юсовцы не спешили распространять свою власть по Москве,  хотя,  если
честно, могли бы сделать с легкостью. По крайней мере, если бы завтра уже по
всем улицам начали разъезжать  морские  пехотинцы,  а  вместо  омоновцев  за
спиной гаишников встали бы звезднополосатые коммандос, наши обыватели только
поворчали бы малость, а демократы и демократки так и вовсе вышли бы на улицы
с цветами.
   Не спешат юсовцы потому, что основательно увязли на  Ближнем  Востоке.  В
самих Штатах то и дело гремят выстрелы,  взрывы.  Сопротивление  не  то  что
набирает  силу,  но  и  подавить  его  не  удается.  Идет  тяжелая  затяжная
партизанская война. В этих условиях рискованно усиливать давление на Россию.
Во многом она  уже  под  юсовским  сапогом,  но  РНЕ,  которое  пока  только
постреливает да взрывает машины своих же  русских  свиней,  может  озвереть,
закусить удила и пойти так, как шли ее солдаты в войну с  немцами,  или  как
идут арабские бойцы сейчас.
   Как-то на минутку забежал Лютовой - помятый,  с  безумно  усталым  лицом.
Глаза ввалились, под ними темные круги. Долго и жадно пил воду  из  графина,
наконец выдохнул:
   - Нет, спасибо, рассиживаться  некогда.  Не  знаю,  может  быть,  сегодня
придут и за мной. Круг все сужается... У меня к вам просьба.
   - Слушаю, - сказал я настороженно, но напомнил себе, что автомат  в  руки
не возьму. Не дело генералов идти в окоп, когда битва только начинается.
   - Вы владеете словом... и знаете ситуацию.  Дайте  нам  лозунг...  девиз,
неважно что, но нечто такое, за что цеплялось  бы  внимание!  Наше  движение
нуждается в этом больше, чем в патронах. Да, и чтобы приток новых  бойцов...
Подумайте, прошу вас! Я зайду попозже.
   - Погодите, - сказал я. - Над  такими  вещами  чем  дольше  думаешь,  тем
хуже...
   Я в самом деле над такими вещами не думаю, это на уровне чувств, ломать -
не строить, тут слова сами идут, Лютовой смотрит с ожиданием, я предложил:
   - Экологи всех стран, объединяйтесь!
   Он вскинул брови, подождал продолжения, переспросил:
   - И все?.. Звучит интригующе, не спорю.  Но  если  спросят,  что  это  за
лозунг у человека с автоматом в руках?
   - Экологи всех стран, объединяйтесь! - повторил я. - Дескать, надо срочно
очистить планету от  жуткого  заразного  пятна,  что  расползается  по  всей
планете. Имя этому пятну - США. Пятно заразы  настолько  зловещее  и  грозит
всем, что человечество должно,  обязано  стать  экологами  и  взять  в  руки
автоматы, перья или мобильники - то, чем кто  владеет  лучше,  и  немедленно
взяться за работу.
   Он в сомнении покачал головой, сказал:
   - Не слишком абстрактно? По мне ближе ваши "Встретил юсовца - убей!", или
"Брат стал колабом? Убей оборотня!"
   - У каждого лозунга своя цель,  -  объяснил  я.  -  Мне  показалось,  что
недостает именно объединяющего...
   Он кивнул, крепко пожал руку и, перед самой дверью спросил:
   - А что с учением?
   - Я еще не сформулировал, - ответил я. Он изумился, покачал головой.
   - Это вы так шутите?.. Кто этого от вас требует?.. Вы говорите, говорите!
А мы на что, ваши двенадцать или  сколько  там  рыл?..  Сперва  нас  назовут
последователями, потом апостолами, а в конце и вовсе  святыми.  А  про  рылы
забудут. Мы все запомним, сформулируем, разложим по полочкам... Не Иисус  же
Евангелие писал!.. Он только бросал зерна,  вот  и  вы  бросайте.  Мы  зерна
выдавать не умеем, зато смогем вырастить. Я сказал с неловкостью:
   - Да, я не чувствую себя человеком, который смог бы довести до конца...
   Лютовой фыркнул:
   - А кто великие дела сам доводил до конца?  Кельнский  собор  триста  лет
строили, коммунизм тысячу лет взращивали, обтесывали... Ладно, я побежал! Но
вы подумайте, Бравлин. Нам достаточно зерен!

***

   Закаты становятся все холоднее, яркие  краски  тускнеют.  Ночь  наступает
ощутимо  рано.  Если  раньше,  летом,  мы  отсюда  из-за  стола  на  веранде
наблюдали, как небо постепенно темнеет, на западе разгорается багровая  заря
на полнеба,  а  оранжевое  солнце  распухает,  краснеет,  багровеет,  звезды
зажигаются поодиночке, то сейчас я выходил на веранду уже в глубокую ночь. И
сидим, разговариваем уже по-осеннему. Скоро задуют  холодные  зимние  ветры,
сюда будет наметать снег.
   Это свои личные балконы мы застеклили, утеплили, а кто-то и  вовсе  убрал
стенную перегородку, расширив квартиру за счет балкона, но здесь мы привыкли
смотреть через перила, "дышать свежим воздухом", как постоянно говорим  друг
другу.
   С Таней у нас все в том же странном равновесии, как  во  время  затяжного
прыжка из стратосферы. Встречаемся, бросаемся друг другу в объятия, дышим  и
чувствуем, как одно  существо,  но  теперь  я  сам  чувствую,  что  живу  на
пороховой бочке, а если забочусь о ней, то нехорошо, эгоистично  выдергивать
ее из теплого гнездышка, когда и за мной в любой день могут прийти  юсовские
коммандос.
   Однажды утром мы обнаружили, что веранда засыпана снегом.  На  улицах  за
ночь снегоочистительные машины не успели перебросить все это непотребство на
газоны, автобусы ползли  гуськом,  автомобили  закупорили  резко  сузившиеся
улицы. Начались массовые опоздания на службу.
   Снег не таял, ударили московские  морозы.  Зима  наступила,  как  всегда,
неожиданно, народ ломанулся  в  магазины  теплой  одежды,  взлетели  в  цене
обогреватели. В США захватили и взорвали  в  воздухе  еще  два  пассажирских
самолета, а третий самолет, тоже  пассажирский,  военно-воздушные  силы  США
вынужденно сбили прямо в воздухе. В массмедиа был крик, в самолете сто сорок
человек, ВВС оправдывались, что захваченный самолет, возможно, направлялся к
одному из тайных бункеров, где  во  время  ядерной  атаки  может  скрываться
президент.
   В Канаде столкнулись два пассажирских поезда. А мы: Бабурин, Лютовой и я,
заметили, что живот Марьянки заметно округлился.  Лицо  ее  медленно  теряло
четкость, на щеках  проступали  розовые  пятна.  Майданов  с  ног  сбивался,
доставал  лекарства,  поддерживающие  тонус.  Негр,  по  словам  всезнающего
Бабурина, начал появляться чаще.
   Вместо чаепития на  веранде,  мы  встречались  разве  что  на  лестничной
площадке, куда выходили покурить Бабурин и Лютовой. Я некурящий, мог попасть
на них только совершенно случайно, так что вчетвером совпали  только  уже  в
феврале, когда я возвращался со службы, а они трое стояли возле  распахнутой
двери Майданова и чесали языками.
   Сам Майданов говорил быстро и нервно:
   - Я сначала думал, что он просто хочет искупить свою вину... это само  по
себе  уже  благородно,  уже  приветствуется...  но  нам  не  нужно.  Мы  уже
простили... почти. Но когда узнал, что Марьянка забеременела, чуть с ума  не
сошел от счастья. Оказывается, поменял  трех  жен,  никто  от  него  не  мог
забеременеть...
   - Так, может, он сам, - предположил Бабурин, - не того?
   - Он не раз сдавал анализы, - возразил Майданов. - А сейчас он  только  и
думает, что у него будет ребенок!..
   Лютовой спросил брезгливо:
   - Ну и на фиг это вам?
   Из квартиры выглянула Анна Павловна, прижала к глазам платок и  торопливо
ушла. Майданов сжался, выдавил из себя:
   - Я не стану говорить, что это не  ваше  дело.  Мы  так  долго  привыкали
жить... вот этой общиной,  соборностью,  что  я  всех  вас  считаю...  почти
родней. Хотя и в родне, понятно, бывают разногласия.
   Бабурин хмыкнул.
   - Еще какие! С ножами брат на брата.
   - Это не простой вопрос, -  сказал  Майданов,  -  насчет  ребенка.  Но  я
подумал, а не  подает  ли  наш  Господь  Бог  знак?  Не  посылает  ли  новое
испытание, чтобы мы прошли через этот огонь...  либо  сгорели  в  нем,  либо
вышли, очищенные от лжи, грязи и окалины? Что есть верное решение?
   Бабурин бухнул:
   - Негру в шею, а беременность... дык щас ее прерывают на любом месяце.
   - Это убийство, - возразил Майданов, лицо его было одухотворенное,  глаза
горели, как будто мы не знаем, что Анна Павловна время от  времени  посещает
кабинет по прерыванию беременности. - Это нехорошо... И  церковь  против,  и
вся наша человеческая натура восстает... да, иногда делаем, когда прижаты  к
стене, но если есть другой выход?
   Лютовой поинтересовался негромко:
   - Какой?
   Майданов поколебался,  но  мы  все  смотрим  требовательно,  он  поелозил
взглядом по стене, ответил с предельной неохотой:
   - Джон Блэк приходил просить руки Марьянки. Бабурин крякнул и  остался  с
раскрытым ртом. Лютовой, не сдержавшись, за неимением стола  ударил  кулаком
себя в бок, выругался. Анна Павловна появилась, как джинн, прямо из воздуха,
суетливо сказала "ну что вы, что вы, зачем же  так  -  и  снова  исчезла.  Я
спросил очень вежливо:
   - И что вы сказали?
   Майданов снова поколебался, мы уже видели по его лицу, что он ответил. Он
тоже понял, что видим его насквозь, выдавил нехотя:
   - Я ответил, что... подумаем.
   - А Марьяна?
   - Марьяна с ним  не  общается.  Она  вообще  старается  больше  бывать  в
университете. Там друзья, подруги, наука...
   Лютовой дышал часто, со злобой, спросил резко:
   - Но от нее все-таки хоть что-то зависит, не так ли?
   - Мы ни к чему не принуждаем нашу дочь,  -  ответил  Майданов  гордо.  Он
вскинул подбородок, оглядел нас свысока, но жалко. - Ни к чему! И никогда не
принуждали. У нее всегда была полнейшая  свобода  выбора!..  Но,  как  более
мудрые в  жизни,  мы  просто  обязаны  что-то  подсказывать,  рекомендовать,
советовать... иначе что мы за родители?
   Некоторое время пыхтели сигаретами в полнейшем  молчании.  Бабурин  начал
пускать дым кольцами, сопел, хрюкал, чесался спиной  о  выступ  стены.  Анна
Павловна снова выглянула, словно из норки. Я видел, как ей жаждется  вынести
вазочку с покрытыми сахаром сухариками, чтобы Бабурин привычно порылся  там,
как свинья, выбирая самые  поджаренные,  чтобы  мы  пили  ее  душистый  чай,
беседовали, общались, и чтобы все было хорошо и по-соседски мирно.
   Лютовой сказал замедленно, негромко, но я видел,  как  он  душит  в  себе
гнев:
   - Да, вы мудрые родители. Конечно же, посоветовали  своему  ребенку,  как
лучше...
   - Да, - ответил Майданов с вызовом. - Да, как лучше!
   - Ибо вы знаете, - добавил Лютовой, - как лучше.
   - Да, -  повторил  Майданов.  Лицо  его  пошло  красными  пятнами.  -  Мы
заботимся о дочери!.. Но мы учитываем  и  то,  на  каком  пересечении  нитей
судьбы мы оказались!.. Сержант американской армии... Лютовой поправил:
   - Сержант оккупационной армии. Майданов раздраженно отмахнулся.
   - Даже если так, что с того?  Сержант  оккупационной  армии  просит  руки
русской девушки. Не в этом