ерес.
   - Мне нравится идея Бога, - заявил Шершень. - Почему нет? Для  умных  эти
слова - аллегория... мы же восклицаем "О, Господи!", даже когда атеисты?., а
не шибко умные, но хорошие люди увидят  действительную  мобилизацию  Бога  в
наши ряды. С нами Бог - кто же против нас? Так что постоянные ссылки на Бога
- это здорово. Вы создаете, так сказать, проправительственную партию с Богом
во главе.
   Я сказал мирно:
   - Вы не дочитали до конца. Я в самом деле признаю существование Бога...
   Он хохотнул:
   - Такого Бога, как вы нарисовали, примут даже самые-самые из  атеистов!..
Правда, и традиционалисты, хоть со скрипом, но  примут.  Ведь  не  отрицаете
Бога, а всего лишь... ха-ха!.. осовременили. Честно говоря, давно пора. Даже
удивляюсь, что никто раньше не додумался...
   Лютовой молчал, Бабурин молчал, я тоже  молча  отхлебывал  чай.  Майданов
поерзал, дело слишком серьезное, потом сказал почти виновато:
   - Я не хочу сказать,  что  России  на  роду  написано  быть  косорукой  и
соплевытиральной. Просто так всегда получается, но... может быть, это просто
совпадения. Несколько сот тысяч совпадений кряду. Я просто хочу  указать  на
один подводный камень. Не с самим иммортизмом, а с  его  распространением...
Да - иммортизм мог бы спасти нас, но... Россия - самая  неподходящая  страна
для собственного учения! Вспомните, все религии, учения - все  рождалось  на
Востоке. Потом такой же процесс шел в странах Запада. У нас - увы, увы. Даже
наше православие целиком перенесено из Византии вместе с двухголовым  орлом.
За всю  тысячу  лет  христианства  в  России  к  нему  абсолютно  ничего  не
прибавили!.. Это в Европе  гремели  Лютер  и  Кальвин,  слышались  страстные
проповеди Савонаролы, папы отлучали друг друга, не  говоря  уже  о  королях,
создавались манифесты, возникали кровавые ереси, кальвинисты схлестывались с
католиками, католики резали  протестантов...  На  Востоке,  сами  знаете,  и
сейчас как грибы эти новые толкования Корана, все эти талибы и ваххабиты, но
в России... в России всегда было мертво.
   Я ощутил горечь, он беспощадно прав, возразил с трудом:
   - Но мир... един. В России не подхватят, так в Европе поймут, что  это  -
единственный выход.
   Анна Павловна счастливо хлопотала, перетаскивая из квартиры на  стол  уже
не просто сухарики, а всякого  рода  шанежки,  ватрушки,  домашние  пирожки.
Иммортизм? Великолепно, интересно,  ново,  обещающе,  но  человек  достигает
великого рывками. Он всего  достигает  рывками,  вообще  живет  и  двигается
рывками, а в перерывах либо в  коматозном  состоянии  полусмерти,  именуемой
сном, либо  просто  снижает  интеллектуальную  деятельность  до  минимума  с
помощью алкоголя.
   Мы, интеллигенты, способны снижать деятельность мозга  до  минимума  безо
всякого алкоголя, всего лишь красиво и вычурно рассуждая о Вечных Ценностях.
В этом случае речь журчит легко и афористично, без запинки  идут  цитаты  из
великих и ссылки на авторитеты. Мы тоже балдеем  и  оттягиваемся  по-своему,
ловим кайф, мозг  спит,  все  на  уровне  рефлексов,  а  вопросы  и  ответы,
подобранные из обалденных источников, в  формате  MPEG4  лежат  на  мозговом
харде.
   Сейчас, перетрудившись с иммортизмом, Майданов с облегчением заговорил  о
международном терроризме, об угрозе со стороны международного терроризма,  о
способах борьбы с международным терроризмом, о союзе всех  цивилизованных...
ага, цивилизованных!.. стран для борьбы с международным  терроризмом.  Слова
льются гладко, у меня хорошая память, я сразу выхватывал из его  речи  целые
блоки из речей всякого рода телевизионных аналитиков  и  экспертов,  главное
достоинство которых  -  умение  говорить  красиво,  образно,  доходчиво  для
простого русского интеллигента. Вообще вся речь Майданова  из  этих  блоков,
скрепленная  только  союзами  "и",  в  этом  и  есть   мастерство   русского
интеллигента,  что  умеет  запоминать   на   уровне   крупного   попугая   и
грамматически правильно пользоваться соединительными союзами.
   В середине одного из таких периодов он неожиданно обратился ко мне:
   - А как вы относитесь, Бравлин, к международному терроризму? И к способам
борьбы с ним, международным терроризмом?
   Лучше бы не спрашивал, я и так чувствовал немалое раздражение, не  говоря
уже об уязвленном самолюбии.
   - Вы о тех идиотах, - поинтересовался я грубо, - что наивно  рассчитывают
разгромить некие базы, после чего настанет мир и покой?
   Майданов несколько опешил от моего агрессивного тона.
   - А что, не так?
   Я сказал зло:
   - Нет никакого международного терроризма!.. Нет. Просто нет.
   - Да? А что же есть?
   Шершень посматривал  заинтересованно,  Бабурин  сидел  почему-то  хмурый,
сопел, дул уже четвертую чашку и пожирал третью розетку варенья.
   - Есть, - ответил я, - реакция здорового... пока еще здорового  организма
на занозу! Там уже загнивает, нагноение прет по всему телу. Первые  фагоциты
уже  в  бою,  своей  гибелью  сдерживают  распространение  заразы,   спасают
организм. Сколько бы их ни погибло, организм будет вырабатывать их  вновь!..
Пока зараза не будет уничтожена полностью. Очень наивно и  глупо  надеяться,
что придуманные юсовцами террористы находятся где-то в арабской пустыне  или
джунглях Амазонки. Террористы, если уж вам так  нравится  это  слово,  -  по
всему миру. В том числе и в Америке. Многие из них...  даже  из  нас!...  не
подозревают, что они - террористы. Но вот наступает час,  когда  просыпается
могучий и светлый инстинкт спасения не своей шкуры, а спасения своего стада,
своего племени, своего человечества! И человек выпрямляется, берет  автомат,
нож или просто камень и выходит из уютного мирка придуманных для него ложных
ценностей в большой мир Истины.
   Майданов замахал на меня обеими руками, будто я  дым  и  от  его  взмахов
исчезну. Еще бы зажмурился, так еще проще  не  видеть  реального  мира.  Как
страус, что чем глубже засовывает голову  в  песок,  тем  лучше  подставляет
голую  задницу.  Бабурин  поднял  на  меня  глаза,  в   них   была   угрюмая
враждебность.
   - Ну, знаете ли, - сказал Майданов с очень и очень заметным неодобрением,
- вы прямо хвалу терроризму закатили!.. Нет, я полагаю,  что  где  их  можно
отыскать, туда надо крылатыми ракетами!.. А в нашем  мире  усилить  защитные
меры...

ГЛАВА 4

   Он взял  из  рук  супруги  чашку  с  чаем.  Мы  все  заметили,  что  руки
подрагивают,  разволновался.  Да  фигня,  хотел  было  я  сказать,  все  эти
предосторожности  против   террористов...   но   не   сказал,   пожалел.   И
бронированные двери к летчикам фигня, и суперпросвечивающие всех и вся лучи,
и камеры фейсконтроля на каждом углу и  даже  в  туалетах.  Да,  этим  могут
спастись от террористов из далеких арабских стран. Допустим, что  могут.  Но
как спасутся от мусульман, граждан Юсы, которых в стране многие миллионы? Да
любой, уверовавший в высокую правоту Талибана, может взять в руки  оружие  и
ударить изнутри... Или станут ограничивать своих мусульман в правах?
   Нет, не понимают. Закрывают границы, усиливают контроль  за  приезжающими
иностранцами,  следят  за  всеми  подозрительными,  всеми   чужаками...   Не
понимают. Не понимают! Не понимают, что завтра  я  могу  их  граждан,  самых
лояльных и вне подозрения, превратить в...  скажем,  тех,  кого  они  меньше
всего хотели бы видеть.
   И те нанесут удар изнутри.
   Шершень сказал веселым тоном:
   - Ну, террористы - добро это или зло...  Все  зависит,  с  какой  стороны
посмотреть! Вот с точки зрения  стульев,  на  которых  мы  сидим,  все  люди
безголовые!
   Бабурин даже не хохотнул, Майданов слабо и как-то вымученно улыбнулся.
   - Террористы - зло, - сказал  он  убежденно.  -  От  них  можно  и  нужно
защищаться. При современных методах контроля...
   Он умолк, посмотрел беспомощно на меня. Я развел руками.
   - Да?  А  что  контролеры  сделают,  если  добропорядочный  американец...
неважно, чечен, араб или стопроцентный янки, завезет в свою  квартиру  мешок
взрывчатки?.. А потом с безопасного места взорвет?.. Нет, не так. В квартиры
исконных американцев,  которых  даже  если  заподозришь,  то  все  равно  не
проверишь - только мусульман в Юсе двадцать миллионов, в квартиры, повторяю,
американцев  завозят  взрывчатку.  Сами  семьи  тем  временем   выезжают   в
безопасное место. Скажем, в арабские страны. Шершень сказал быстро:
   - Это можно проверить по заказанным авиабилетам... Хотя,  конечно,  ордер
на обыск с таким обоснованием все равно не дадут.
   - И вот, - продолжил я, - гремят взрывы. Так можно обрушить, как песчаные
замки, дома по всей Юсе! Достаточно взорвать, как  уже  видим,  квартиру  на
любом этаже. Нижние этажи развалятся  под  весом  падающих  верхних.  В  США
домов, где живут мусульмане... или просто  люди,  ненавидящие  юсовость,  не
один миллион, не один. Ну и как собираетесь защищаться от них?
   Майданов сказал сердито:
   - Распространением культуры!.. В том числе и культуры общежития.
   - Массовая культура не обязана быть культурной, - заметил Шершень. -  Она
может быть... гм... для нас несколько неудобной.
   Он посмотрел на меня за поддержкой. Я кивнул:
   - Было такое: во время  военных  действий  начиняли  взрывчаткой  детские
игрушки и оставляли в квартирах и на улицах. Сейчас  США  проделывает  нечто
подобное, а на крики возмущения отвечает  с  невинными  глазками:  а  вы  не
берите!.. Да, у нас вроде бы полная свобода - что брать из  США,  а  что  не
брать. Но это только кажущаяся свобода. Мы хотели бы не брать  оттуда  грипп
или СПИД, но при нынешней свободе передвижения  это  нонсенс.  Единственное,
что другие страны могут на сегодняшний  день,  это  беспомощно  требовать  -
именно беспомощно! - чтобы там на месте как-то справились с этим СПИДом,  не
экспортировали в  наши  страны.  Наивные...  Вы  правы,  то  же  самое  и  с
разрушительным действием поп-культуры. А вы не берите, отвечают в  США,  как
будто эту поп-культуру надо перевозить через океан только на особом корабле,
а подключения к Интернету, телевизору, газетам - недостаточно!
   - Что вы этим хотите сказать? - поинтересовался Майданов ядовито.
   - Лишь то, - ответил я, - что каждая страна в ответе за культуру, которую
создает. В гораздо большей степени, чем  за  свой  внутренний  строй,  права
человека и прочую лабуду.  И  здесь  США  виноваты  в  геноциде  европейской
культуры,  в  разлагающем  влиянии  на  восточную,  виноваты  в   стремлении
разрушить все культуры мира и навязать населению планеты свое мировоззрение.
   Майданов сказал саркастически:
   - Вердикт: США - виновны! Сбросить на них  все  бомбы,  что  все  еще  не
проржавели!
   Шершень сказал равнодушно:
   - Предложите вариант получше. Или вы не  согласны,  что  каждый  народ  в
настоящее... именно настоящее время глобализации коммуникаций уже  в  ответе
за культуру, которую создает? Не только перед  собой,  но  и  перед  другими
народами, куда она проникает?
   Майданов поморщился:
   - С этим никто не спорит. Мир  изменился,  все  культуры  взаимопроникают
друг в друга. Но мне не  нравятся  ваши  злобные  выражения...  э-э...  лиц.
Да-да, лиц. С такими лицами нельзя говорить о культуре. Культура - это нечто
мягкое, белое и пушистое.
   Он явно смягчал разговор, искательно улыбался, всеми телодвижениями давал
понять, что шутит, шутит, что мы здесь  просто  пьем  чай  и  приятно,  даже
приятственно общаемся, незачем в наше приятственное общение привносить  злые
нотки.
   - Да? - удивился Шершень. - Включите телевизор. Там на любом канале  прет
по этому мягкому и пушистому бронетранспортер со  звездно-полосатым  флагом.
Где он пройдет, от мягкого и  пушистого  даже  шкурок  не  остается.  Против
бронетранспортера нужно...
   Лютовой сказал с ходу отрывисто:
   - Свой бронетранспортер. Надо сделать и свою культуру такой же.
   - То есть такой  же  тупой?  -  уточнил  Шершень.  -  Видите  ли,  против
бронетранспортера или танка вовсе не обязательны танк или  бронетранспортер.
Хватит птурса или умело  брошенной  гранаты.  Что,  собственно,  давно  пора
сделать.
   Анна Павловна оглядела стол, исчезла. Вернулась через минуту, у нее  дома
все  приготовлено,  в  руках  огромное  блюдо  с   традиционными   сахарными
сухариками. Идя навстречу невысказанным пожеланиям Шершня, добавлены  хорошо
прожаренные сухарики с маком.
   - Вот, - сказала она счастливо, - Павел Геннадиевич, это ваши любимые!
   Шершень приятно удивился:
   - Как, вы заметили?
   - Я такие вещи замечаю, - сообщила Анна Павловна гордо.  -  Сегодня  пять
магазинов обошла, но теперь мне пообещали оставлять!
   Шершень умилился, растрогался, прижал руки к сердцу, словно богомол перед
прыжком на кузнечика.
   - Я право... мне так неловко... да стоило ли так беспокоиться?
   - Стоило, - сообщила она. - С вами в самом деле стало уютнее.
   Я хмыкнул, с ядовитым Шершнем уюта мало, Анна Павловна же  посмотрела  на
Бабурина, сказала жалостливо:
   - Что-то вы, Женя, совсем смурной в последние дни... Случилось что? Или у
вас это потому невесело, что один в такой большой квартире?.. Нет-нет, я  не
про женитьбу, не пугайтесь!.. Но вам бы собачку завести бы, чтобы  встречала
вас в прихожей, или кошечку... Наверное, кошечку даже лучше...
   Бабурин содрогнулся всем телом. Сказал, внезапно побледнев:
   -  Никогда  не  стану  заводить  ни  собак,  ни  кошек!   Анна   Павловна
поинтересовалась с огорчением в голосе:
   - Почему?
   Он зябко повел плечами. Это было странно и жутковато видеть при его росте
и массе.
   - Я как-то был в гостях у тетки, - сказал он внезапно охрипшим голосом. -
У нее кошка... окотилась. Тетка позвала  меня  в  гости,  накормила,  налила
водочки, а потом внезапно  слиняла  срочно  по  делу,  попросив  меня  между
делом... а на столе осталось еще полбутылки водки и еще  одна  непочатая  на
подоконнике!.. между таким приятным делом - утопить котят. Я сказал:  о'кей,
все путем, сам и в мусорный ящик отнесу. Тетка смылась,  а  я...  приступил,
урод.
   Мы слушали внимательно, всегда одинаковый и жизнерадостный Бабурин был на
себя на похож, а это страньше, чем  если  бы  юсовцы  отказались  от  планов
дотоптать Россию.
   - Взял я их всех, - продолжил  Бабурин  несчастным  голосом,  -  отнес  в
ванную, наполнил водой, побросал туда. Они  ж  слепые,  совсем  беспомощные.
Вышел, закрыл дверь, пошел принять на грудь водочки. Принял. Подождал, иду в
ванную, чтобы вытащить, сложить в пакет и отнести на улицу в  мусорный  бак.
Зашел, а они еще барахтаются, раздулись, как пузыри,  воды  наглотались,  ко
все еще... мявкают, да так жалобно!.. Выскочил я, закрыл дверь, снова принял
водочки. А они, гады,  так  мявкают,  что  через  дверь  слышно.  Включил  я
телевизор погромче... Выждал, вернулся. Все на дне, только двое  еще  как-то
держатся на поверхности, барахтаются, мявчат... Да так жалобно!  И  на  меня
смотрят: спаси! Спаси, ты же сильный, ты же все можешь! Тебе ж  только  руку
протянуть... Черт, выскочил я, сердце колотится. Постоял, а в груди  заноза,
в самом деле, заболело. Нашел я  у  тетки  в  аптечке  валериану,  корвалол,
налил... не знаю сколько надо, отпил, гадость какая, но вроде чуть  в  груди
отпустило... Наконец, когда зашел, они уже все на дне...
   Он замолчал, дрожащими руками достал из вазы сухарик, преломил,  но  есть
не стал. Глаза невидяще смотрели сквозь стол, щеки побледнели.
   - Собрал в мусорный пакет, - сказал он, - сердце опять заболело. Поскорее
вынес на улицу, у тетки прямо перед  домом  этот  железный  бак,  где  мусор
помещается, но тогда, к счастью,  почти  пустой...  Словом,  забросил  туда,
вернулся, и уже не знаю, водочку допить или  от  сердца  всякое...  Решил  -
водочку.
   Шершень, которого тоже проняло, сказал с наигранным оптимизмом:
   - Правильное решение, товарищ!.. Принять на грудь литру-другую - что есть
лучше?
   Бабурин содрогнулся.
   - Я так и сделал, - ответил он погасшим голосом. - Так упился, что еле из
дома вышел. Помню, тетка на меня как-то странно смотрела. Но я ей:  все  чин
чинарем, котят утопил и выбросил,  водочку  оприходовал,  погостил,  пирогов
поел... Да только когда вышел...
   Он замолчал, уставился в стол  невидящим  взором.  Побледнели  не  только
щеки, смертельной белизной залило шею, лоб, скулы выступили резче,  а  глаза
потемнели. Майданов смотрел на  него  с  беспокойством,  осторожно  протянул
белую  руку  интеллигента  и  похлопал  по  мощной  волосатой   лапе   главы
болельщиков.
   - Что? - спросил Лютовой. - Что, когда вышел?
   - Шел мимо того проклятого бака!..  Слышу,  шебуршится.  Сперва  подумал,
чудится. А потом их мявканье!.. Черненький такой  один  так  мявкал,  и  еще
вроде бы голос подал еще один - полосатенький... Я их голоса сразу  запомнил
и... теперь даже помню.
   Шершень покачал головой:
   - Да-а-а... дела. Это  человек  может  полежать  под  водой  утопленником
девять минут, потом -  кранты,  а  кошка,  наверное,  больше...  Ну,  и  что
дальше?
   Бабурин сказал хриплым голосом:
   - Я чуть не бросился расковыривать там,  в  баке.  За  это  время  сверху
навалили целую гору, а они ж мявчат там в низу, задыхаются... Но  мимо  прет
народ, я ж не как бомж, в мусорном ящике рыться, что подумают?
   Тут же тете накапают про ее племянника... Словом, дотащился я  домой,  по
дороге - в аптеку. Там добрые бабы  попались,  только  посмотрели  на  меня,
сразу в пузырек накапали всякой гадости, заставили выпить. Не отпустили. Так
и сидел там, как дурак, с полчаса, пока в груди та наковальня не рассосалась
до размеров кувалды. Дотащился домой сам, не хватало еще, чтобы старухи  под
руки вели!.. Дома полпузырька выпил, а потом таблетки под  языком  держал...
Так неделю жил - на каплях, таблетках!.. И пил, пил  -  беспробудно.  Потом,
как-то лет через  пять  на  одной  медкомиссии  хмырь  в  белом  халате  все
выспрашивал, откуда у меня шрам на сердце. На инфарктик, дескать, похоже, но
откуда инфаркт у такого здоровенного жлоба? Нет, он не сказал про жлоба,  но
я после тех котят иногда по рылам  вижу,  кто  что  думает,  когда  на  меня
смотрит. Шершень сказал с наигранным испугом:
   - Не надо, не надо, не видь!.. Наши рыла обманчивыя!
   Майданов поглядывал на  Бабурина  с  испугом  и  недоумением,  а  у  Анны
Павловны в глазах появились слезы,  она  всхлипнула,  застеснялась,  вытерла
лицо и убежала с веранды.
   - Вот уж не думал, - проговорил Майданов, - что у  нашего  Евгения  такое
чувствительное сердце...
   - Да не чувствительное оно, - сердито возразил Бабурин. - Человека я хоть
щас удавлю с превеликим удовольствием!
   Он вытянул на столе руки, больше  похожие  на  лапы  Кинг-Конга.  Лютовой
сказал с кривой усмешкой:
   - Да, Конан с сердцем лани...
   Что означало это замечание, мало кто понял, наступило неловкое  молчание,
я сказал, только бы как-то нарушить, вернуть к интеллигентному  разговору  о
высоком, о литературе, об искусстве, словом, о чем  можно  чесать  языки  до
бесконечности:
   - Есть целый цикл романов, принимаемый в США на "ура", о некой сволочи  с
мускулами по всему телу и длинным мечом в руке, что идет  "завоевывать  себе
королевство". Обратите внимание, не  создавать  королевство,  не  основывать
королевство, а именно  завоевывать!..  То  есть  наткнуться  на  такое,  где
гуманный король не рубит головы всем чужакам, слишком мягок, вот его и...  И
заодно порубить его жену, детей, племянников и всю  родню,  чтобы  никто  не
притязал на трон "по праву". Майданов спросил с подозрением:
   - Это вы о ком?
   - И - все, - продолжил я, будто не  слыша  вопроса.  -  Дальше  -  только
властвовать. Горько, что этого дебила начали принимать и у нас. Как же,  так
сладко отождествлять свои  стыдные  тайные  желания  с  его  действиями:  не
трудиться, сажая сад, не горбиться, поливая, спасая от гусениц и саранчи,  а
сразу явиться к урожаю, зарубить хозяина, войти в дом и взять  вс