чествам.  Тот,  кто  им  следует,  -  уже
благородный класс, а кто не следует - простолюдин,  несмотря  на  двенадцать
поколений благородных предков.
   Я сходил на кухню, приготовил на скорую руку омлет, нарезал хлеба  и  тут
же  о  нем  забыл,  ибо  мысли  рассерженно  заметались   вокруг   основного
препятствия на пути моей идеи.
   Самое податливое для  манипулирования  -  это  стадо,  именуемое  русской
интеллигенцией. К самой интеллигенции оно отношения имеет мало, хотя  имеет,
но все-таки именно этих тупых и закомплексованных баранов принимают за  Цвет
нации. Лишь потому, что они сами себя так называют всегда и везде, громко  и
без стеснения. Эти существа панически страшатся, как бы  их  не  приняли  за
мало знающих или  мало  понимающих  в  искусстве,  это  они  коллекционируют
альбомы по искусству и держат их на видных местах  для  демонстрации  своего
высокого рейтинга, как мальчишки журналы  "Плейбой"  в  подтверждение  своей
половой зрелости.
   Этих существ давно и прочно поймали на крючок, дав им внешние и  заметные
издали признаки интеллигентности. Как раньше  этими  признаками  были  очки,
борода и шляпа, так теперь нужно всюду громко ругать власть,  любую  власть,
говорить  о  грязной  политике  и  недопустимости   смертной   казни   ввиду
сверхценности  человеческой  жизни  любого  существа,  даже  Чикатило,   ибо
"возможны ошибки следствия".
   Этого уже достаточно, чтобы слыть или считать себя  интеллигентом,  солью
нации, и всех остальных - быдлом, хотя вслух все  же  громогласно  вещать  о
равенстве всех и вся. Эту вот интеллигенцию,  страдающую  от  того,  как  бы
другие не увидели, что они на самом деле -  туповатые  бараны,  очень  легко
направлять  по  другой  дороге,  всего  лишь  сказав,  что  вот  сюда   идти
интеллигентно, а сюда - нет. И эти бараны сразу же побегут  во  всю  баранью
прыть, побегут бездумно, не рассуждая,  не  допытываясь,  ибо  "о  некоторых
вещах даже рассуждать и спрашивать постыдно".
   Да, человечество едино... в этом я не только согласен с  юсовцами,  но  и
готов утверждать это громче их самих.  Потому  что  это  справедливо  в  обе
стороны. Мир един, и все, что происходит здесь, на  земном  шаре,  благодаря
Интернету и СМИ  моментально  аукается  во  всех  странах,  как  в  глубоких
колодцах. Сейчас наибольшую роль  играют  США,  так  что  к  ним  наибольшее
внимание и наистрожайший спрос. Ибо, что сейчас в Замбези,  хрен  с  нею,  с
этой Замбезией, а вот выборы президента США у нас обсуждали  так  же  бурно,
как и в самих США. А это значит, что события в США влияют на жизнь в России,
и всего мира. А из этого следует неопровержимый вывод, что Россия и весь мир
не только имеют право, но и обязаны вмешиваться в жизнь США. Обязаны вовремя
останавливать прямо на месте разрушительные тенденции для культуры Европы  и
Востока, для их самобытности и прочих -  ценноcтей,  которые  США  по  своей
слоновьей тупости ценностями не считает.
   Второй закон: вмешиваться в жизнь США мы, остальное  человечество,  имеем
право с тем инструментом или оружием, которое у нас есть. У США самые мощные
в мире СМИ, но это не  значит,  что  мы  должны  противостоять  только  теми
жалкими средствами СМИ, что у нас есть. На войне как на войне, и здесь воюют
как статьями и видеосъемками, так и патронами, снарядами и ядерными  бомбами
в чемоданчиках.
   Мы обязаны вмешиваться в жизнь США, их культуру и политику куда с большей
активностью, чем они вмешиваются в нашу жизнь. Обязаны! А  мы  пока  что  по
всему миру отступаем  в  беспорядке,  бросая  по  дороге  раненые  ценности,
контуженную культуру, выдохшуюся мораль...
   Резко и неприятно позвонил домофон. Ругнувшись, я оставил  премудрости  и
потащился в прихожую.
   - Алло?
   - Откройте, - донесся из мембраны усталый голос, - я почтальон...
   - Там окошко консьержки, - бросил я.
   - Ее нет, куда-то ушла...
   - Тогда оставьте бомбу на улице, - посоветовал я и повесил трубку.
   Вернулся, но вспугнутые мысли кружились где-то  очень  высоко,  я  только
смутно видел искорки на слюдяных крылышках. Это мысли о  бабах,  всегда  вот
они, тяжелые, потные и зримые, их не надо ловить и подманивать, от них еще и
отбиваешься, а вот о Великом хрен изловишь, а если далее изловишь, то  легче
удержать в руках только что вытащенного из реки скользкого сома...
   Сейчас то, что зовется бабьим летом, но жара в эти дни  вернулась  такая,
что все живое  забилось  в  щели,  пережидает  знойный  полдень.  Тени  чуть
удлинились, но даже в них видно и осязаемо, насколько сух и прокален воздух.
Комары и даже мухи попрятались, кто не спрятался, тот иссох. В доме напротив
на окна спущены жалюзи, занавески, сдвинуты шторы.
   Люди двигаются  перебежками  от  тени  к  тени,  словно  под  снайперским
обстрелом. Я  походил  по  квартире,  мысли  попрятались  вслед  за  мухами.
Бесцельно отправился на общую веранду, постоял еще  и  там,  тупо  глядя  на
город. Нечаянно выдвинулся на освещенный край веранды,  на  голову  и  плечи
плеснуло  раскаленной  смолой,  будто  я  штурмовал  вражескую  крепость.  Я
поспешно отодвинулся в тень.
   - Что, - послышался сзади голос, - тоже не работается?
   На веранду вышел Лютовой.
   - Простаиваю, - согласился я.
   - Одна голова хорошо, - сказал Лютовой, - две - лучше, а три - уже  повод
выпить... Тьфу-тьфу, только бы Бабурина не принесло!
   - Русский человек,  -  отшутился  я,  -  не  может  рассуждать  здраво  и
трезво...  одновременно.  Я  кроме  кофе  никаких   спиртных   напитков   не
принимаю... за станком.
   - Как у вас с апгрейдом?.. Не достает эта постоянная гонка?
   - Нет проблем, - ответил я. - Мне это самому нравится.
   Он покачал головой.
   - Как может нравиться ремонт, которому  нет  конца?  Действительно,  умом
Россию не понять... А другими местами - очень больно.
   Он улыбался, но глаза оставались серьезными. Он все  старался  подойти  к
чему-то, но натыкался  на  невидимые  мне  препятствия,  обходил,  натыкался
снова. Я видел по его глазам, что именно он хочет спросить, но на  эти  темы
не  хочется,  мозги  стонут,  просят  отдыха...  Я  это   называю   защитным
торможением: мол, прикидываются, на самом деле еще не устали, еще  пахать  и
пахать...
   -  Загляну  сюда  вечерком,  -  обронил   я.   -   Все-таки   человек   -
общественное... Когда посидишь взаперти в четырех стенах, даже Бабурину рад.
   - Да? - сказал он с прежней нерешительностью в голосе. - Тогда...  э-э...
сможете заглянуть ко мне на минутку?
   - Ну, вообще-то...
   - Да прямо сейчас, -  сказал  Лютовой  уже  решительнее.  -  Пока  вы  не
погрузились в работу, работищу. А вечерком все  здесь  соберемся,  пофехтуем
эрудицией, попьем чайку, кого-то раздраконим, снова чайку...
   Он пошел со мной рядом, дальше молчали до самых дверей его квартиры. Едва
переступили порог, он щелкнул выключателем, сразу пошли бухать басы, и,  как
я понимаю, заработала глушилка, Лютовой  для  верности  приоткрыл  панельку,
проверил, кивнул:
   - Работает... Кроме музыки ничего не запишется. Бравлин, вы в прошлый раз
меня просто поразили... Я уж молчу, что вы буквально выдернули головы  ребят
из петли.
   Я молча пошел за ним на кухню, говорить что-то нет смысла, Лютовой указал
мне на единственно свободное от книг сиденье, сам сразу полез в холодильник.
   - Водки, вина, пива?
   - Вы прям  как  юсовец,  -  сказал  я  с  отвращением.  -  Еще  бы  виски
предложили!.. Если есть, то стаканчик сока. Или минеральной  воды.  Говорят,
напиток мудрецов - вода, а я временами чуйствую  себя  таким  мудрым,  таким
мудрым, что самому противно... Короче,  у  меня  еще  работы  прорва...  Что
хотите узнать? Как я себя чувствовал?
   - Черт, вы не ясновидящий? Я подумал, пожал плечами.
   - Не знаю. Для отдельного людья - точно нет. А  для  всего  стада,  гм...
это, наверное, профессиональное.
   - Поговаривают, вам платят за прогнозы? Я ответил уклончиво:
   - Скажем иначе, составляю сценарии последствий от тех  или  иных  решений
нашей компании. Но  так  как  я  составляю  их  не  на  основании  графиков,
сложнейших  вычислений  и  обработки  гигантского  массива  данных,  то  мои
сценарии всегда точнее...
   - А на основании чего вы составляете? - полюбопытствовал он.
   - От фонаря, - объяснил я.
   Он остановился с пакетом сока в ладони,  смотрел  непонимающими  глазами,
ибо я говорил совершенно серьезно.
   - Но... не наугад же? Я пожал плечами.
   - Да с этими прогнозами хоть рта не раскрывай. Хорошо скажешь -  сглазил,
плохо - накаркал!
   Он смотрел очень серьезно.
   - Значит, сбываются?
   - Увы, да.
   - И все наугад?
   - Зачем? - ответил я без охоты. - Есть здравый смысл. Если я сунул руку в
огонь и обжегся, я уже понимаю, что если снова суну ее в  пламя,  пусть  уже
другого костра, то снова обожгусь. Далее, я понимаю, что если другой человек
сунет руку в огонь, он тоже обожжется. Есть и менее  явные  "озарения",  но,
если порыться, всегда можно докопаться, почему и как. Но на фиг мне  рыться?
Я привык доверять себе, своему чутью... В старину бы его назвали  озарением,
вдохновением, но я предпочитаю проще - интуиция. А интуиция  по  мне  -  это
мгновенный перебор вариантов, когда вроде бы сразу выдается конечный вариант
ответа, минуя сложнейшие вычисления... На  самом  деле  они  проводятся,  но
только на уровне подсознания. Плюс кое-что...
   Лютовой  кивнул,  на  лице  удивление,  но  удовольствовался,   не   стал
расспрашивать, что за "кое-что"  еще,  и  мне  не  пришлось  изворачиваться,
выскальзывать, только бы не брякнуть  о  Сверхорганизме,  от  которого  тоже
получаю кое-какие смутные наводки, подсказки.
   Я  осматривал  кухню,  у  Лютового  просто,  удобно,  функционально,  без
излишеств. Как-то ухитряется не загромождать, как у всех  у  нас  получается
само собой.
   - Значит, - сказал он осторожно, - вас не тряхнуло?
   - Не знаю, - ответил я. -  Начал  было  разбираться,  что  же  это  я  за
чудовище, но бросил... Наверное, не интеллигент, не люблю копаться в дерьме.
Даже, если это дерьмо - мое. Или даже я сам. Знаю, что я  не  хуже  основной
массы населения. Но если я вот так... и трепета не  ощутил,  то  и  они  все
могут.  Знаете,  стыдно  признаться,  но  я  чувствовал  только  страх,  что
зацапают, остановят, обыщут, найдут пистолет. А потом пару дней ждал, что  в
квартиру вломятся парни в пятнистых комбинезонах. Но чтоб трепет перед судом
Божьим, или, как теперь говорят, судом своей совести... а вот  ни  капельки!
Убил и убил. Мог бы еще и ногами попинать, никаких угрызений.
   - Мда, - протянул он.
   Я понял, что сказать ему нечего, развел руками:
   -  Где-то  наша  цивилизация...  или  культура?.,  дали  сбой.  Все  века
воспитывался  человек  в  духе,  что  должен  страшиться  суда  внутреннего!
Подчиняться некоему нравственному закону... Но юсовость уже  захватила  весь
мир. Я тоже стал незаметно юсовцем, увы. Юсовцем  быть  легко,  а  стать  им
проще простого! Теперь мне, как юсовцу, нужно, чтобы  я  был  прав  с  точки
зрения юриста. А все нравственное - это лажа.
   - Так в чем же сбой?
   - А  что  вся  культура  оказалась  бессильной!  Я,  знаете  ли,  хороший
человек... не смейтесь! Я же могу сравнивать себя с другими?.. Так вот я пал
под натиском юсовости. Я страшился милиционера, а не угрызений совести.
   Он сказал задумчиво:
   - Может быть, дело в том,  что  вы  чувствовали  глубокую  нравственность
своего поступка? Ну, некую высшую справедливость?
   Я огрызнулся:
   - Но все равно, я убил троих че-ло-век! А во все века нам  вдалбливалось:
не убий! К тому же я замочил двух женщин, что уж вовсе, по старым  нормам  -
безнравственно Во всем высшем чувстве, я  должен  был  бы  потерзаться  хоть
малость, потом бы мои высшие  гражданские  чуйства  одолели  бы  мои  личные
моральные установки... но ? ни фига! Я вышел оттуда и только думал,  как  бы
не оглядываться, чтоб пистолет не выпячивался, надо  бы  в  рюкзачок  еще  и
тряпку положить... Но я все-таки гомо мыслящий! Понимаю,  что  быть  юсовцем
хоть и клево для самого человека, но тупиково для общества. Оно сейчас  прет
по пути технического прогресса еще на  старых  запасах  нравственности,  как
Россия, что проедает остатки созданного СССР. Но потом нас всех ждет  жуткий
крах...
   По его глазам я уловил, что он уже потерял нить моих  рассуждений.  Да  и
мне, если честно, вдруг перехотелось продолжать, ибо придется сознаться, что
оттачиваю тезисы "как жить правильно в XXI веке". А Лютовому это не надо, он
и так знает: Россия - превыше всего, Юса  -  мает  дай,  жидов  и  негров  -
перетопить в Тихом океане. Лучше над Марианской впадиной, там глыбже.
   - У меня к вам большая просьба, - сказал он вдруг. - Нет-нет,  никуда  не
посылаю! Я сам туда иду. Но было бы очень здорово,  если  вы  бы  меня  туда
сопроводили.
   -  Что,  много  противников?  -  поинтересовался  я.  Глаза  его  сердито
блеснули.
   - Меня много не пугает. Но я, в отличие от вас, склонен  доверять  вашему
нравственному чувству!.. Вот такой я урод. Потому и прошу побывать со мной в
одном месте. Вы мне поможете принять решение. То... или иное.
   - А сейчас не скажете, куда и зачем?
   - По дороге расскажу, - пообещал он.

ГЛАВА 7

   Я  хотел  взять  машину,  но  Лютовой  предпочел  такси.  Потом  проехали
остановку троллейбусом, а затем еще и квартала три пешком через дворы.  Дома
привычные, стандартные, стоят тесно, потом внезапно открылось чистое  место,
зелень, газон, а в середке красивый гриб не нового, но приличного дома.
   Лютовой набрал код, металлическая дверь отворилась. Лифтом  поднялись  на
седьмой этаж, Лютовой позвонил в  обитую  дорогой  коричневой  кожей  дверь.
Послышался топот, дверь открыли  рывком.  По  ту  сторону  стояла  роскошная
женщина в халатике. От нее пахло свежестью. Хорошо промытые волосы блестели.
На бровях сверкали жемчужинами капли воды.
   - О, - сказала она, - вас двое? Что-то вы рано...
   - Лучше раньше, чем никогда, - ответил Лютовой, он улыбался лучезарно.  Я
вошел вслед за ним, Лютовой закрыл дверь, вытащил пистолет и сказал тихо:
   - А теперь ни звука. Мы пришли грабить.
   Женщина отшатнулась,  полы  халата  распахнулись.  Тело  ее  было  белое,
совершенно не  тронутое  солнечным  загаром,  нежное,  совершенное,  сочное.
Чувствовалось, что и тренажеры тут пока не работали, малость  полновата,  но
самое то, что обожают мужчины.
   Лютовой проводил ее в комнату, она плюхнулась на диван. Ноги  ее  красиво
легли одна на другую, а халат вовсе сполз  с  плеч.  Крупная  грудь,  слегка
размятая частой мужской хваткой, слегка опустилась под действием гравитации,
но все равно оставалось эротичной и зазывающей.
   - Так вы, - сказала она вопросительно, - не те клиенты, которые должны...
   - Нет, - ответил Лютовой коротко. - Не те.
   - Может быть, - сказала она вопросительно, - вы оттрахаете меня... на том
и кончим?..
   - Может быть, - согласился Лютовой, - но все-таки пограбим тоже.
   Она вздохнула.
   - Ну что ж... Легко пришло, легко уходит. Берите... Я ничего не  понимал,
а Лютовой сказал задумчиво:
   - Хотя, может быть, мы ничего не возьмем. Как думаешь, Орел?
   Я понял, что это я Орел, кивнул.
   - На фиг! У нас этого добра хватает. Женщина оживилась.
   - Так мне приступать?
   Лютовой предостерегающе поднял пистолет.
   - Погоди. Нам нужен твой нынешний клиент... Ага, вот и он!
   В  прихожей  требовательно  прозвенел  звонок.   Женщина   насторожилась,
приподнялась и застыла, глядя на пистолет в руке Лютового.
   - Слушай сюда, - сказал Лютовой.  -  Твои  сокровища  нам  не  нужны.  Мы
пограбим только твоего клиента. Так что иди открывай двери... Чтоб ни звука,
ни знака, поняла?
   Она торопливо кивнула.
   - Да-да, конечно!.. Он набит баксами под завязку.
   - Еще и тебе отстегнем за помощь, - пообещал Лютовой.
   Я отступил на кухню,  слышал  оттуда  щелчок  замка,  незнакомый  мужской
голос, игривое контральто женщины, стук закрывшейся  двери...  затем  резкий
окрик Лютового. Я выскочил,  в  комнату  из  прихожей  на  деревянных  ногах
двигался низенький пухлый человек в малиновом пиджаке. У него тряслись щеки,
Лютовой больно упер ему в спину ствол пистолета.
   Увидев меня, совсем пал духом. То ли я выгляжу страшнее Лютового,  то  ли
надеялся, что вдвоем с женщиной как-то  сумеют  выкрутиться.  Лютовой  ткнул
пистолетом в сторону дивана.
   - Вон туда, жлоб. Итак, кто ты и что ты?
   - Я? - пролепетал человек  в  малиновом  пиджаке.  -  Я  Эдуард  Джексон,
менеджер компании...
   Лютовой кивнул мне на этого Джексона.
   - Это тот самый знаменитый Иван Семихвост, не слышал?
   Джексон изменился в  лице,  зато  я  начал  всматриваться  в  него  очень
внимательно. Год назад он был  еще  депутатом  Госдумы.  Не  знаю,  как  ему
удалось набрать голоса, слухи ходили самые грязные, но он сумел  протолкнуть
законопроект, что отныне каждый гражданин России, достигший шестнадцати лет,
имеет право менять в паспорте имя, фамилию и национальность. Это  подавалось
как  великое  завоевание  цивилизации,  культуры,  свободы   волеизъявления.
Огромная, дескать, победа над расизмом, шовинизмом  и  патриотизмом,  первый
шаг к человеку будущего...
   После чего этот прохвост, сам став  Эдуардом  Джексоном,  ушел  из  Думы,
основал фирму и начал в массовом порядке "способствовать" превращению всяких
Иванов в Джонов и Джеков. Сам закон  хоть  и  был  принят,  но  был  обвешан
ограничениями: менять не чаще, чем один раз в пять лет, мол, это ж не хобби,
кроме того, не должно быть  судимостей  или  хвостов  из  психдиспансеров  и
прочих неприятных мест. Джексон сразу набрал юристов,  что  умеют  открывать
двери нужных госучреждений, фирма  быстро  увеличивается,  доход  растет,  к
Джексону уже очередь из лучших юристов: бескрайнее поле деятельности!
   - Да, - сказал я медленно, - это уж колаб из колабов...
   Джексон вздрогнул, побледнел, вжался в спинку  дивана.  Глаза  его  стали
дикими, но в них все еще жила надежда, что мы - простые грабители.
   - У меня есть баксы, -  сказал  он  торопливо,  -  есть...  Можем  вместе
съездить в банк, я получу...
   Он даже сделал движение приподняться, Лютовой пошевелил пистолетом.
   - Сиди.
   - Как скажете, - сказал Джексон еще торопливее. - Вы можете запросить  за
меня выкуп, да... Не очень много, но все же...
   Он коротко взглянул в сторону женщины, торопливо отвел глаза. Она  сидела
достаточно уверенная, слушала с интересом. Ей привычнее, чем ему:  разборки,
грубые громилы, что попутно и насилуют, лучше  не  спорить,  а  делать,  как
прикажут,  это  издержки   профессии,   зато   зашибает   больше,   чем   ее
одноклассница, ставшая профессоршей.
   Страх в его глазах все рос. Лицо Лютового неподвижно, но это  спокойствие
сродни невозмутимости айсберга, что прет через океан на встречу с  роскошным
"Титаником".
   - Что скажете, коллега? - обратился он ко мне.
   - Я не  считаю,  что  такая  перемена  нужна  цивилизации,  -  ответил  я
медленно, - это жажда менее совестливых проехаться на более совестливых...
   Мой большой палец указал в пол. Женщина смотрела с интересом, никогда  не
видела этого  жеста  римских  зрителей,  зато  Джексон,  похоже,  понял.  Он
вскрикнул, начал подниматься. Пистолет Лютового дернулся,  звук  был  совсем
тихий, Джексона отшвырнуло назад.  В  середине  лба  образовалась  крохотная
кровавая дырочка,  оттуда  выступила  кровь,  но  сразу  закупорило  изнутри
кровавым сгустком. Он остался сидеть, глядя невидяще.
   Женщина напряглась, Лютовой сказал ей быстро:
   - Тихо, ты нам не нужна. Я тебя не трону!
   Она заметно расслабилась. Лютовой начал отступать к дверям,  я  пошел  за
ним, вынул пистолет из его вспотевшей ладони. Женщина все еще  смотрела  нам
вслед остановившимися глазами.  Я  сделал  несколько  шагов  назад,  глазами
держал ловчилу в малиновом пиджаке, будто решил еще и пошарить по  карманам