не то аятоллой.
   Я засмеялся:
   - Не старайтесь меня задеть, Иван Семенович. Никем я себя не объявлял, но
свое учение создал. И оно уже начинает набирать обороты.
   - Что за учение? - спросил он любопытствующе. - Опять строить коммунизм?
   - С коммунизмом ничего не получилось, - сообщил я на тот случай, если  он
думает, что у нас все еще Советская  власть.  -  Слишком  высокая  цель  для
простого человечка - счастье человечества!.. А  вот  с  иммортизмом,  так  я
назвал свое учение, может пройти. Все-таки  во  главу  угла  ставим  шкурные
интересы...  А  прикрыть  их  высокими  словами  сможет  всякий.   Строители
коммунизма уже во втором поколении растеряли энтузиазм, хоть  и  видели  еще
цель, а вот третье поколение потеряло из виду и цель... Здесь же  будет  все
наоборот: чем дальше будет уходить общество от сегодняшнего дня,  тем  ближе
будет  осуществление   самой   сокровенной   мечты   человечества   -   быть
бессмертным!..
   - Ого, - сказал он не то с уважением, не то с насмешкой. - На  бессмертие
замахнулся... Да, это приманка для простого человека, лакомая приманка. Душу
дьяволу продаст... тебе, Бравлин,  тебе!..  только  бы  добраться  до  этого
бессмертия... И как ты это мыслишь? Я сказал устало:
   - Человек обязан освободиться от презренной плоти и  стать  существом  из
чистой энергии. Те, кто воспевает прелести существования человека в смертном
теле - слуги Тьмы, Хаоса, Небытия. Те, кто доказывает,  что  человек  должен
оставаться смертным, - служит дьяволу. Вот вкратце. Ну как?
   Он пожал плечами.
   - Никак. Что-то меня это не задело. Совершенно!
   - Что делать, - ответил я тихо. - Что делать...
   - Как что делать? - сказал он сердито.  -  Отказаться  о  всех  ненаучных
глупостей... подчеркиваю - ненаучных!.. и взяться  за  науку.  За  ту  самую
науку, в которой ты блистал.
   Я развел руками.
   - Что делать, - повторил я снова. - Я взялся за нечто общее, где наука  и
религия - лишь камешки в мозаике.
   - Мозаике чего?
   - Не знаю, - ответил я. - Еще не знаю. Наверное, души.
   Он поморщился, но руки все так же безостановочно отрывали ягоды,  челюсти
работали хорошо, мерно, не мешали ровному течению слов:
   - Души... Сейчас о ней модно вспоминать, когда разговор заходит  об  этих
грязных талибах, ваххабитах, аддашидах...  Но  что  можно  ожидать  от  этих
грязных невежественных  фанатиков?  Проще  стереть  их  с  лица  земли,  чем
пытаться найти общую тему для разговоров!
   Я взглянул на его мерно работающие  челюсти,  на  крупное  волевое  лицо,
ощутил тоску, что трачу время хрен знает на какой  бесполезный  разговор,  а
мне надо бы сейчас сидеть и выгранивать строки, добиваться  их  бронзовости,
чеканности.
   - Абсолютно все так называемое цивилизованное человечество, - пробормотал
я, - дружно, плечом к  плечу,  в  едином  порыве,  чувствуя  солидарность...
кричит:  "Распни  его!  Распни  его!"  Распни  этого  грязного,  нечесаного,
неграмотного и не имеющего диплома об  университетском  образовании  талиба.
Ишь, посмел выдвигать свои идеи, выгонять из наших священных храмов менял  и
торговцев, опрокидывать наши столики  с  деньгами,  ломать  башни  Торгового
Центра и вервиями изгонять этих самых торговцев из нашего же храма!.. Распни
его крылатыми ракетами!.. Не позволим  этому  талибу  Иисусу  распространить
свои сумасшедшие идеи на весь мир!.. Точечными бомбовыми ударами,  чтобы  не
осталось ни одного аэродрома, ни одной школы, ни одной  больницы,  ни  одной
дороги!.. Если надо, то и ядерных бомб не пожалеем, хоть они и деньги стоют.
Правда,  деньги  качаем  из  тех  же  стран,  кого  намечаем  для  следующей
бомбардировки, так что ладно, будем бомбить. Выжжем все так, чтоб и тараканы
там передохли. Чтобы никто не мешал нам снова  поставить  в  храмах  столики
менял и ростовщиков, торговать, трахаться, пусть даже с животными, ибо это и
есть завоевание свободы и достижение демократии. Но на  этот  раз  никто  не
сожжет наши Содом и Гоморру, ибо все громы небесные  -  ха-ха!  -  отныне  в
наших руках. Теперь мы - Бог, теперь мы определяем, что  считать  грехом,  а
что - общечеловеческими ценностями "всего цивилизованного человечества"...
   Он поморщился.
   - Бравлин, не ерничай. Хотя, признаю, часть  правды  в  твоих  постулатах
есть. Но только часть. А на такой малой части ничего нельзя основывать.  Все
рухнет, Бравлин!
   - Так вы познакомились с моими постулатами? Он отмахнулся.
   - Так, пробежал взглядом наискосок.
   - Ну и как вы оценили?
   - Я же говорю, ничего не получится. А  что  ты  с  литературой  намудрил?
Насчет потакания низменным слабостям?  Да  литература  всегда  проповедовала
только высокое!
   - Высокое? -  возразил  я.  -  Литература  проповедовала  высокое?..  Ну,
простите... Я такие образцы пересчитаю по пальцам.  Пальцам  одной  руки!  С
литературой вообще... можно сказать, надо начинать все сначала.  Особенно  с
западной. Умом мы все понимаем, что общество  возникло  только  потому,  что
пещерные   дикари   согласились   урезать   свои   личные   свободы,   чтобы
сосуществовать вместе. Или  что  совместное  сосуществование  несет  в  себе
больше плюсов, чем минусов... Для того и возникли законы, ограничения. Чтобы
общество жило, развивалось, защищало членов своего  общества!  Но  у  нас  в
крови  слишком  много  от  пещерных  дикарей,  что   не   приемлют   правил,
ограничений, законов... Даже не  от  дикарей  -  от  неразумных  животных!..
Оттого у нас такая любовь ко всяким нарушителям, что идут  против  закона  и
прогресса, всяким  там  робингудам,  трем  мушкетерам,  Пугачевым,  стенькам
разиным и Новодворским... Да  что  там  прогресса:  против  всех  законов  и
запретов, возьмите те же истории о нарушении супружеской верности:  на  чьей
стороне наши симпатии? А преподлейшая литература, которой надо заработать со
стола феодала сладкую косточку, да еще желательно с остатками мяса, всячески
потакала такому неосознанному скотству в нас, создавая романтичные истории о
великих бунтарях, начиная  с  дьявола,  Каина,  Спартака  и  кончая...  Нет,
дьявольский шабаш еще  не  кончился!  Так  называемые  великие  бунтари  уже
сражаются в межгалактических просторах, взрывают тысячи солнц, принадлежащих
тиранам...
   - Хрен им в задницу, - прервал он.  -  До  звезд  мы  этих  придурков  не
допустим. Всех еще здесь под ноготь!
   - Это будет великая битва, - сказал я мрачно. - Самая  жестокая  из  всех
существующих. Человек инстинктивно сопротивляется порядку! Я  сопротивляюсь,
вы сопротивляетесь, все мы противимся, не будем  скрывать.  Просто  взрослые
люди понимают необходимость порядка, законности, строгих правил, мы сами  же
приняли законы,  что  наказывают  нас  же  самих  за  нарушение,  проявления
скотскости... ну, скажем, насрал среди улицы или схватил незнакомую  женщину
и принялся  насиловать.  Однако  в  подсознании  мы  еще  те  скоты!  И  вот
литература позволяет тешить этого скота в нас.  Какая-то  часть  литераторов
делает это открыто, не стану  называть  фамилии,  сами  этих  орлов  знаете,
какая-то  чуть-чуть  маскирует  красивыми  словами  о  борьбе  с   тиранией,
диктатурой, деспотизмом, говорит о  свободе  поведения,  жизни  и  всяческом
самовыражении... Самая востребованная сказка - о Емеле и щуке,  где  все  на
халяву, самая большая мечта придурка - чтобы на голову надели обруч и  сразу
закачали туда все знания и умения, дабы в школу  вообще  не  ходить...  Один
психиатр хохотал: мол,  встретил  уже  пятерых,  кто  в  прошлой  жизни  был
Александром Македонским, но не встретил еще ни одного  конюха  Македонского,
хотя конюхов у него были сотни!.. Вы не обратили внимание,  что  как  только
для придурков ваяется роман, то обязательно наш Емеля  попадает  в  прошлое,
где сразу - обратите внимание! - просыпается как минимум  бароном,  а  то  и
сразу королем, у него кучи слуг...
   Перевертенев хохотнул:
   - А все знания и умения ему с этим обручем сразу вкладывают в  голову!  А
также добавляется объем бицепсов и умение биться  любым  оружием  на  уровне
суперчемпиона мира. Да, это наша страсть к халяве. Я даже не  знаю,  как  вы
намереваетесь справиться...
   - Да вот, представьте себе.
   - Не представляю, - признался он. - Это в каждом из нас, увы. Что делать,
я - Емеля. Но я душу в себе этого гада, душу!.. Да только он живуч.  Как  бы
не переживучил меня самого.
   Я отвел взгляд в сторону. Не надо вглядываться слишком пристально,  чтобы
увидеть, что Емеля в Перевертеневе переживучил навсегда и бесповоротно. Вряд
ли он даже ощутил сопротивление. Так что не надо, дорогой Иван Семенович,  о
борьбе своей духовности с низменным началом. Не надо, я вас умоляю.
   - Вообще-то, - сказал он с кривой усмешкой, - даже  странно,  что  юсовцы
тебя просмотрели... Ты  же  для  них  даже  с  такими  хроменькими  тезисами
страшнее бомбы, сброшенной над всеми их городами!  Хотя  и  понятно,  почему
просмотрели.
   - Почему?
   Он отмахнулся с пренебрежением.
   - Они всерьез уверовали, что они самые-самые во всем.  Даже  умные!..  Ты
заметил, что если лет сорок назад в США переводили почти всю верхушку  нашей
литературы, все крупные научные работы, то сейчас нет  ни  одного  перевода?
Причем, перестали переводить  не  только  наши  работы,  но  и  европейские!
Уверены, что все лучшее рождается именно у них. Они так долго запускали  эту
утку по всему миру, что сами и поверили. Правда, некоторое  основание  есть,
ведь все лучшие специалисты из России выехали именно в  США.  Они  рассудили
здраво: какой смысл наблюдать за  вырождающейся  Россией?..  Кстати,  ты  не
собираешься хотя бы съездить в США?
   Я удивился:
   - Зачем?
   Он ухмыльнулся.
   - На заработки, конечно. Раз уж ты предпочитаешь большие  деньги  большой
науке!  Выступил  бы  с  лекциями  в  штатовских   универах.   Платят   там,
закачаешься! Здесь за год столько не насобираешь, сколько там  в  конвертике
за неделю. И свои идеи бы развил. Штатовская  молодежь  -  радикальная.  Еще
Гувер, шеф ФБР, сказал, что если человек в студенчестве не был коммунистом -
у него нет сердца, но если он и в сорок лет все еще коммунист - у  него  нет
головы.  Университетская  молодежь  Америки  первая  твои  мысли  подхватит,
понесет по всему миру... Не соблазняет?
   Звучало, в самом деле, соблазнительно, я хотел было  спросить  о  деталях
такой поездки, кто оформляет, от кого взять приглашение... еще не для  того,
чтобы ехать, а просто интересно, как другие это проделывают, но наши взгляды
случайно пересеклись, всего на миг, и я застыл,  словно  оказался  на  самом
краешке над бездонной пропастью. Из  его  зрачков  на  меня  смотрел  черный
мертвый космос. Не наш, где планеты, звезды  и  галактики,  а  тот,  что  за
Краем, где ничто.
   - Звучит соблазнительно, - ответил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, -
я, пожалуй, подумаю...
   Он смотрел пристально, не мог  же  я  так  легко  заглотнуть  наживку.  Я
старался выглядеть все тем же, только не показать бы, что увидел  в  нем,  в
его теле - его настоящего. Он не поверит, но я это в нем увидел.
   - Если надумаешь, - сказал  он  оживленно,  -  дай  знать.  У  меня  есть
кое-какие концы. Стоит дернуть всего разок... Организуем по высшему  классу!
Нет, лучше я сам тебе позвоню, а то ты когда еще раскачаешься!
   - Да, - ответил я пересохшим ртом, - да... позвони. Он поднялся, рука его
была сухая и крепкая, я ощутил настоящее  мужское  рукопожатие,  открытое  и
сильное, отработанное на мячике эспандера, поставленное имиджейером, ибо для
его типа людей гораздо важнее производить впечатление открытого  и  честного
человека, чем им быть.
   Я проводил его до лифта, он поинтересовался:
   - Дом у вас с общей верандой? И как этот возврат к социализму, работает?
   -  В  новых  условиях,  -  ответил  я,  -  да.  Когда  у  всех   квартиры
изолированные, все тянутся к общению...
   -  Интересно,  -  сказал  он.  Нажал  темную  кнопку  вызова  лифта,  она
засветилась  красным  глазом.  Вверху  по  узкой  продольной  полоске  пошел
сиротливый огонек, старательно  переползая  с  клеточки  на  клеточку.  Лифт
поднимается с первого этажа. - Покажешь?
   - Да ради бога, - сказал я. - Вон дальше по площадке,  там  за  поворотом
дверь...
   На веранде уже чаевничали Майданов, Лютовой и Бабурин.  Увидев  входящего
Перевертенева, обалдели, а я испытал гаденькое чувство гордости,  вот,  мол,
какие люди ко мне ходють. Черт, как же  мы,  презирая  дешевую  популярность
клоунов, сами же поддаемся ее влиянию!
   По лицу обмершего от  счастья  Майданова  я  увидел,  что  после  отбытия
высокого гостя будет добиваться, чтобы вот прямо здесь повесили мемориальную
доску, такой великий человек  побывал,  его  ж  кажный  день  по  телевизору
показывают!
   Перевертенев с интересом осмотрел наш стол, Анна Павловна  рассыпалась  в
любезностях. Он взглянул на часы.
   - Пожалуй,  на  пять  минут  присяду,  большое  спасибо...  Да,  можно  с
вареньем. Благодарю вас!
   Майданов суетливо придвигал вазу с сахарным печеньем:
   - Отведайте... Детям буду рассказывать!
   Перевертенев улыбнулся, взял печенье, с хрустом сжевал, показывая, что он
такой же простой, как и мы здесь, отечески обратился к Майданову, признав  в
нем хозяина застолья:
   - У вас здесь славно...  Но  вот  моего  лучшего  ученика,  Бравлина,  не
удержали, не удержали в рамках!.. Какие же вы соседи?  Он  же  мог  такое  в
науке совершить! Да не только в науке - в политике,  дипломатии,  истории...
Но вот потянуло на дешевую популярность, увы, это вечный соблазн  молодости.
Я уже ему сказал, что его идеи смехотворны, язык беден, построения не  новы,
логика не выдерживает никакой критики, но и вы здесь меня поддержите... Увы,
великие перемены в обществе  уже  невозможны.  Предстоит  только  плавное  и
неизменное развитие западного образа жизни, к которому, кстати,  мы  сами  и
принадлежим.  Хотя,  почему  "увы"?..   Это   прекрасно.   Общество   должно
развиваться по прямой линии.
   Майданов улыбался и часто-часто кивал. Я  заметил,  что  даже  Лютовой  и
Бабурин, один в оппозиции по идейным соображениям, другому по  барабану  все
академики, если не за "Спартак", смотрят  на  Перевертенева  чуть  ли  не  с
отвисшими челюстями. Еще бы, Перевертенева часто показывают по жвачнику:  на
одном канале дает интервью, на другом комментирует, он приходит на все  шоу,
на которые  приглашают,  -  тем  самым  создается  имидж  человека,  который
широко-широко известен. И даже если кто-то к нему в оппозиции, то все  равно
может  дома  сказать  с  тайной  гордостью:  а  сегодня,   мол,   на   улице
Перевертенева встретил. Вообще-то он не последняя свинья,  мне  даже  дорогу
уступил и дверь передо мной открыл, так  как  я  нес  на  плече  мешок...  А
домашние бросятся к нему с расспросами: а какой он в жизни, а как одевается,
а чем пахнет, а как держится... А человечек усядется  и  начет  рассказывать
про то, как он встретился с самим Перевертеневым.
   Перевертенев наконец взглянул на часы, охнул,  поднялся,  развел  руками.
Улыбка у него была виноватая, мол, еще бы посидел с вами, да президент ждет,
надо государственные дела решать, он же без меня никуда, да и  Госдуме  надо
подсказать, какой ногой сморкаться.
   Когда отбыл, Анна Павловна рассыпалась  в  восторгах,  какой  обаятельный
мужчина, а сам Майданов сказал укоризненно:
   - Вот видите, Бравлин...
   - Что? - спросил я.
   - Как что? Не одобряет он ваши идеи!
   - Ну и что? - спросил я.
   - Как что?.. - растерялся Майданов. - Когда такой человек, человек такого
масштабища не одобряет... это... это много! Это, с позволения  сказать,  это
все. Труба, как говорит ныне молодежь.
   - Молодежь так не говорит,  -  сообщил  Бабурин.  Он  оглянулся  на  Анну
Павловну. - Молодежь говорит... другие слова.
   Я сказал медленно:
   - Андрей Палиевич, как раз то,  что  Перевертенев  не  одобряет,  и  есть
лучшее из доказательств, что я прав. Ведь Перевертенев  -  человек,  который
устроился в этом не лучшем обществе наилучшим образом. Он  умен,  талантлив,
энергичен. И все эти достоинства использовал не для того, чтобы улучшить это
общество... хоть на копеечку, а для того, чтобы  устроиться  в  нем  самому!
Повторяю, наилучшим образом. Теперь у него и материальные блага - всякие там
особняки, виллы, счет в швейцарском банке, у  него  научные  работы  касаемо
этого общества и этого строя, у него научные звания, награды,  дипломы...  И
что же? Вы в самом деле полагаете, что он мог бы  одобрить  учение,  которое
разрушает... да что там разрушает - вдребезги его мир?
   Майданов покачал головой.
   - Мне кажется,  здесь  что-то  не  так.  Когда  такой  человек....  такой
человек!.. говорит, что вы не правы, я склонен поверить больше  ему,  уж  не
обижайтесь. Тем более, что я сам  слышал  по  телевизору,  он  порой  весьма
порицает отдельные еще изредка встречающиеся недостатки  нашего  общества...
критикует действия отдельных членов правительства!
   Я пожал плечами.
   - Не  обижаюсь.  Я  все  понимаю.  Представьте  ситуацию:  к  нормальному
неглупому римлянину подходит  римский  сенатор,  он  же  -  крупный  римский
ученый, философ, историк, знаток всех стран, народов и событий, и, показывая
на бредущего по дороге Иисуса Христа... или нет, это слишком,  показывая  на
бредущего по дороге человека, который уверовал в христианство и несет его  в
Рим... так вот, римский сенатор показывает и говорит: кому ты больше веришь,
ему или мне? Понятно, нормальный человек поверит  сенатору,  ибо  сенатор  -
высококультурный  и  интеллигентный  человек,  знает  пять  языков,  окончил
академию, имеет широчайшие знания, издал пять работ по  философии...  а  что
малограмотный христианин? Что может сказать? Только и того, что будущее - за
христианством? Да не смешите мою тетю!.. Много было этих всяких христианств,
а Римская империя будет расти и могущественеть, пока не покорит весь  мир  и
не упрочит там свои общечеловеческие ценности!
   Анна Павловна суетилась  как  радушный  хомяк,  таскала  из  квартиры  на
веранду печенье, подливала чай. Над столом  как  будто  промелькнула  черная
тень, лица у всех чуть потемнели, брови сдвинулись. Даже Бабурин посматривал
то на одного, то на другого, но помалкивал.
   - Будут битвы, - сказал я и с пронзительной ясностью ощутил,  что  так  и
будет. - Будут греметь кровавые информационные  битвы...  Иммортализм  будут
стараться втоптать в грязь, ибо со  времен  того  павшего  Рима  у  нынешних
римлян богаче арсенал шельмования противника. К  счастью,  они  все  еще  по
своей тупости полагают, что сила - в крылатых ракетах! Но те, кто в их рядах
поумнее, уже сегодня увидели опасность и начали снижать иммортизм, порочить,
объявлять его детским садом  для  придурков,  а  это  негласное  приглашение
всем-всем,  кто  не  хочет  быть  заподозренным  в  придуркизме,  немедленно
выступить  против   иммортизма!   Появление   иммортизма   будут   объяснять
подавленными сексуальными желаниями, вывихом психики - все слышали о Фрейде,
хотя никто не читал, будут привставать на цыпочки и говорить  с  придыханием
красиво и возвышенно, однако... однако  во  всех  этих  случаях  вспоминайте
Христа, первых христиан. Им нечего было возразить  ни  римским  юристам,  ни
римским историкам, ни римским ораторам, ни всезнающим философам. Но они и не
увязали в спорах! Они ломали хребет могучей Римской империи. А потом  на  ее
обломках перевешали всех этих докторов наук, предавших в себе человека  ради
скота в себе...
   Я умолк, в черепе  сталкивались  фразы,  выгранивались,  летели  искры  и
обжигали мозг неземным светом. На  меня  смотрели  молча,  в  напряжении,  с
расширенными глазами, будто я шел к ним через пустыню в белой плащанице и  с
семью заповедями на глиняных табличках в загорелой  длани.  Бабурин  спросил
тихонько:
   - Ну и как? Сломали? Я улыбнулся.
   - Да, наша взяла. И мы тоже сломаем, а п