ень старый!.. А вот не убиваю же! Потому что не герой. Был бы
я герой...
     Юноша еще раз кивнул, не слушая Филида и глядя на улицу,  по  которой
совсем недавно шел герой Амфитрион Персеид.
     Улица была пуста, но юноше все мерещились  крылья  дорогого  плаща  и
уверенная поступь ночного гостя, похожего на бога.
     Веселого, бесстрашного и беспощадного.



                                    2

     Пройдя через двор, Амфитрион легко взбежал по ступенькам  и  вошел  в
дом, который покинул почти год назад, уйдя в поход на тафийцев.
     "Стоили ли этого все захваченные острова?" - подумал он,  приближаясь
к опочивальне, и невесело улыбнулся, так и оставив этот вопрос без ответа.
Спавшая  на  пороге  девчонка-рабыня  не  проснулась  при  его  появлении,
свернувшись калачиком и сладко посапывая -  и  пришлось  сперва  пнуть  ее
ногой, а потом зажать рот, чтобы она с перепугу не  разбудила  всю  челядь
своим визгом. Когда  до  глупой  девчонки  дошло,  что  никто  на  нее  не
покушается (чем она была немало огорчена), а  это  просто  вернулся  долго
отсутствовавший хозяин - она проворно убежала  вглубь  дома,  а  Амфитрион
расстегнул фибулу плаща, дав ему упасть  на  пол,  шагнул  через  порог  и
замер, как мальчишка.
     У него  были  женщины.  У  него,  тридцатитрехлетнего  мужчины,  было
множество женщин - и до Алкмены, и после нее;  он  знал  все  уловки  жриц
Афродиты, он знал случайную страсть дочерей  и  сестер  тех  гостеприимных
хозяев, в чьих домах ему приходилось останавливаться,  он  испытал  острое
наслаждение ужасом и болью пленниц, зачастую  еще  не  достигших  женского
совершеннолетия  -  но  никогда  и  никого  он  не  любил  так,  как   эту
разметавшуюся на ложе женщину, дочь своего  дяди  Электриона,  дочь  своей
родной  сестры  Анаксо,  свою  племянницу,  двоюродную   сестру   и   жену
одновременно.
     До беспамятства.
     Неистово и самозабвенно.
     Той любовью, которую боги не прощают.
     Амфитрион резко выдохнул воздух, ставший вдруг  болезненно-жгучим,  и
упал на колени подле ложа, срывая и отшвыривая в  сторону  льняной  хитон,
ткнувшись лицом в жаркую вседозволенность и не успев удивиться  тому,  что
постель оказалась смятой и разбросанной, как если  бы  в  ней  приносились
обильные жертвы Киприде Черной,  владычице  плотских  утех,  или  если  бы
Алкмену всю ночь мучили кошмары.
     Он не думал и не удивлялся.
     Он был неловок и жаден, и непривычно тороплив.
     Он - был.


     ...Когда способность рассуждать вернулась к нему, он устало откинулся
на подушки, разбросав мощные бугристые руки в шрамах и  бездумно  глядя  в
потолок.
     Что-то мешало расслабиться.
     Не так представлял он себе  миг  возвращения.  Слишком  обыденно  все
вышло, слишком быстро и пресно, и  неудовлетворенность  занозой  сидела  в
мозгу, мешая успокоиться и сказать самому себе: "Ну, вот я и дома!"
     Тяжелая ладонь Амфитриона, покрытая мозолями от копья и рукояти меча,
машинально легла на грудь так и не проснувшейся окончательно жены.
     Грудь была влажной и горячей.
     - Хвала небу, - сонно  пробормотала  Алкмена,  слегка  выгибаясь  под
прикосновением. - А говорил - рана, мол, копьем сунули по-глупому... вот и
не выходит, как раньше. Вышло, наконец... Как раньше.  Врал,  небось,  про
рану? Пленницы измучили, да?
     Сперва он не понял.
     - Какая рана? - спросил он, приподнимая голову.
     Алкмена не ответила. Она дышала ровно и глубоко, и спутанная грива ее
черных волос слабо поблескивала в полумраке опочивальни.
     - Какая рана-то? -  раздраженно  переспросил  Амфитрион,  холодея  от
странного предчувствия, что сейчас в  его  судьбе  что-то  рвется,  только
никто этого не знает, и изменить уже ничего нельзя.
     - Твоя рана, какая еще, - не открывая глаз, ответила  Алкмена  с  еле
заметной хрипотцой в голосе, так волновавшей его раньше. - Ты ведь чуть ли
не с полуночи маешься... раз пять начинал, и так, и эдак - а потом  зубами
скрежещешь и бегаешь туда-сюда! Ну, спи, спи,  тебе  отдыхать  надо...  не
ходи ты никуда больше, милый, давай  поживем,  как  люди...  я  тебе  сына
рожу... двоих... и дочку...
     Он дождался, пока Алкмена уснет совсем, потом  поднялся  и  вышел  во
двор в одной набедренной повязке.
     Небо было серым и блеклым.
     Амфитрион Персеид смотрел в небо, и лишь враги, убитые им  во  многих
сражениях, могли бы подтвердить: да, именно такими глазами он  смотрел  на
нас,  нанося  последний  удар.  Не  зря  шептались  люди,  что  у   Персея
Горгоноубийцы и всего его потомства во взгляде осталось нечто  от  взгляда
Медузы, превращавшей живое в паросский мрамор.
     - Кто бы ты ни был, - глухо прорычал Амфитрион, и на шее его вздулись
лиловые вены, - кто бы ты ни был - будь проклят! Слышишь? Проклят!
     Потом он упал на колени, как падал перед ложем жены, и ткнулся лбом в
песок двора, остывший за ночь.
     Испуганная рабыня выглянула из дома, беззвучно ойкнула  и  спряталась
обратно.



                                    3

     - Я не верю своим глазам! Клянусь копытами Силена! Ты  ли  это,  друг
мой, великий и достославный лавагет [военачальник, полководец] Амфитрион?!
Вина! Вина мне и моему другу,  прамнейского  красного  и  кувшин  холодной
воды! Герои пьют по-колхски, не разбавляя, а  воду  льют  себе  на  голову
после попойки!.. Забирайся сюда, Амфитрион - здесь,  на  этом  возвышении,
чувствуешь  себя  ближе  к  небу,  а  я  помню  твою   любовь   ко   всему
возвышенному... Нет, это не твоя любовь, а Кефала из Торика, но твои вкусы
я тоже помню, не будь я Эльпистик Трезенец! Я все помню, все...
     "Помнишь, помнишь, но совершенно необязательно орать об этом  на  всю
таверну", - с легкой досадой подумал Амфитрион, забираясь на возвышение  и
присаживаясь на табурет рядом со  своим  бывшим  союзником  по  тафийскому
походу Эльпистиком Трезенцем - дородным рыжебородым детиной  в  хитоне  из
дорогой ткани, первоначальный цвет которой уже было  невозможно  выяснить,
до такой степени одежда была залита вином и жиром.
     Возле Трезенца на столике  стоял  наполовину  опорожненный  кувшин  и
валялась обгрызенная бычья ляжка, словно побывавшая в пасти у льва.
     - Вина! - рявкнул Эльпистик и грохнул кулачищем о край стола.  Кувшин
подскочил, упав на  бок,  и  остатки  его  содержимого  вылились  на  пол.
Эльпистик посмотрел на образовавшуюся лужу, вздохнул и уже тише добавил:
     - Ну, тогда тем более - вина...
     Амфитрион прекрасно знал, что обижаться на Эльпистика,  равно  как  и
воспринимать его всерьез, глупо и бесполезно. Трезенец всегда  был  таким,
хоть трезвый  (что  случалось  нечасто),  хоть  навеселе  -  громогласный,
непосредственный и простой, как угол стола.
     Впрочем, воевать Эльпистик умел. А предавать - не умел.  Большего  от
союзника и не требовалось. В тафийском походе Амфитрион и Эльпистик успели
сдружиться, и необузданное бешенство Эльпистика отлично дополнялось в  бою
холодной расчетливостью Амфитриона - так что последний  был  даже  отчасти
рад этой случайной встрече, позволявшей забыться и окунуться  в  бездумный
солдатский разгул.


     Два с лишним месяца, прошедшие после возвращения, были для Амфитриона
подобны пытке. Он с головой погружался в дела,  лично  следил  за  дележом
добычи и выделением доли семьям павших воинов, почти до самого Копаидского
озера проводил пастухов со стадом коров -  ежегодной  данью  воинственному
городу Орхомену, данью, которую  сам  Амфитрион  считал  унизительной,  но
опасался напрямик заявить об этом Креонту Фиванскому. Потом он  заказал  у
оружейников новый щит и дюжину копейных  наконечников;  домой  возвращался
поздно, был ласков с женой и каждую минуту боялся сорваться и ударить ее.
     Наотмашь, как бьют хозяева  дешевых  шлюх-порн  в  портах,  когда  те
утаивают часть выручки.
     Он понимал, что Алкмена ни в чем не виновата.
     Просто когда он глядел на нее, когда прикасался к ее телу, слушал  ее
стоны и прерывистое дыхание - он не мог избавиться от мысли, что вот  так,
искренне и самозабвенно, она отдавала себя тому, ночному, чужому, не сумев
отличить мужа от бога.
     А утром он вставал и уходил из дома.


     Толстопузый хозяин уже спешил к ним с кувшином в  одной  руке  -  они
были очень похожи, пузатый кувшин и разъевшийся хозяин -  и  посеребренным
кубком в другой. Такой же кубок стоял рядом с Эльпистиком. Предназначалась
дорогая посуда только для дорогих гостей, то  есть  для  тех,  которые  не
попытаются сунуть кубок за  пазуху  и  втихомолку  удрать  с  ним.  Легкий
ветерок, прохладный и в то же время пропитанный ароматами  жарящихся  туш,
обдувал разгоряченные лица, мясо показалось Амфитриону неожиданно вкусным,
а вино - отнюдь не таким дрянным, как предполагалось вначале; он устроился
поудобнее, шум таверны и повседневные заботы странным образом переплелись,
смешались  и  отодвинулись  куда-то  вниз  -  здесь,  на   возвышении,   в
искусственном одиночестве, Амфитрион действительно почувствовал себя ближе
к небу и еще подумал, что рыжий Эльпистик и впрямь выбирает лучшие  места,
будь то в бою или в таверне...
     Только  тут  он  заметил,  что  Трезенец   уже   давно   что-то   ему
рассказывает, и заставил себя сосредоточиться на собеседнике.
     - И вот что я тебе скажу, дружище, - Эльпистик понизил голос, как ему
казалось, до шепота, только шепот этот вышел весьма и  весьма  громким.  -
Боги к нам явно благоволят! Понял?
     - П-понял, - качнул тяжелой головой уже слегка захмелевший Амфитрион.
- Боги к нам благоволят! А... а почему ты так решил? К прорицателю  ходил,
что ли?
     - Да ты вспомни наш поход! Все битвы одна  в  одну!  Хвала,  конечно,
Аресу, но  и  мы  с  тобой  не  плошали!  Потом  -  колодцы,  когда  надо,
попадались, и никто туда гнилого мяса не кидал; перебежчики  к  нам  валом
валили, эта, как ее... Комето, дочка басилея Птерелая, в тебя влюбилась по
уши и весь Тафос нам, как на ладошке... у-у, гнездо  пиратское,  правильно
мы его!..
     - А я ее потом убил, -  хмуро  отозвался  Амфитрион,  тщетно  пытаясь
вспомнить лицо тафийской царевны Комето. Крик ее помнил, когда лезвие меча
без привычного сопротивления погрузилось в мягкий женский живот, кровь  на
белом пеплосе тоже помнил, а вот лицо почему-то не вспоминалось.
     Никак.
     - И молодец! - обрадовался  Эльпистик,  увлеченно  размахивая  бычьей
костью. - Я еще Панопею говорю:  слышь,  Панопейчик,  а  Амфитрион  у  нас
молодец! Правильно, мол, понимает - Тафос теперь все равно наш, никуда  не
денется, а отцеубийцу эту, змею тафийскую, не домой же везти?!  Боги  твою
руку направляли, друг мой, истинно боги...
     - А я ее потом убил, -  не  слушая  Эльпистика,  повторил  Амфитрион,
наливая себе из кувшина. - Живот у  нее  был...  мягкий.  А  меч  я  после
сломал. Зря, наверное...
     - Конечно, зря, -  Эльпистик  попытался  укусить  кость,  на  которой
совершенно не осталось мяса, и укусил-таки, но потом передумал и  запустил
ею в хозяина, возившегося внизу у очага.
     - Зря! Мечи нам еще понадобятся... Не сегодня-завтра  снова  в  поход
пойдем. Мне знак недавно был! Оттуда!
     И ткнул лоснящимся пальцем в небо.
     - Знак? - заинтересовался Амфитрион. - Какой знак?
     Эльпистик с заметным усилием наклонился  к  уху  друга  и  трагически
зашептал:
     - Мою Энонию - ну, ты ее знаешь! - посетил сам бог войны Арес!
     - Да ну?! - притворно  удивился  Амфитрион,  поскольку  действительно
знал  грудастую  Энонию,  жену  Трезенца,  и  знал  гораздо   лучше,   чем
предполагал  сам  Эльпистик.  А  в  памяти  всплывало:  ночь,   сонная   и
равнодушно-отрешенная Алкмена, неприятный холод в груди и ее слова: "Хвала
небу... вышло, наконец... Пленницы замучили, да?" И  песок,  стылый  песок
двора, больно царапающий лоб, и вой, поднимающийся изнутри вой, из глубин,
из таких бездн души, о которых Амфитрион никогда и не подозревал.
     Кто же был у нее той ночью?!
     - Да точно тебе говорю! - не унимался Эльпистик. - Энония теперь дитя
от него носит! Жирная стала, брюхо выше носа... хрюкать скоро начнет.
     - Какой месяц? -  машинально  осведомился  Амфитрион,  уставившись  в
кубок.
     - Третий. А живот - как на шестом.
     - И у моей - третий...
     - Что, тоже Арес?
     - Не знаю. Я, наверное... или Арес.
     - А у меня - без сомнений! Он! Арес-Эниалий! [Эниалий - Воинственный;
обычное прозвище бога войны Арея (Ареса)] Энония говорила - даже во  время
этого дела шлема не снимал. Почтил, значит. Вот только дура моя, Энония  -
ничего с ней поделать не могу! Что ни ночь твердит: "Вот Арес  -  это  да!
Это было божественно! Истинно - бог... копьеносец! А ты - козел драный..."
А что - я? Ну не копьеносец я -  хотя  до  сих  пор  бабы  не  жаловались!
Слушай, Амфитрион, пошли в поход! А то я сдохну, ее ублажая...
     - Да брось ты! - неожиданно для  самого  себя  сквозь  зубы  процедил
Амфитрион. - Божественно, божественно... Знаем мы, как оно -  божественно!
Зубами скрежещут да по опочивальне бегают - и всей любви-то!
     - Чего? - вытаращил глаза Эльпистик.
     - Того! Того самого! По мужской части! Мы с тобой хоть и помрем, зато
помрем мужиками, и через Ахерон нас мужиками повезут, а они  так  и  будут
дальше... я сам сколько раз богом назывался, когда к чужим женам бегал! То
Аресом, то Гермесом, а  то  вообще  какого-то  Пантифлея-Речного  на  ходу
сочинил...
     - Нет, ты постой! -  Эльпистик  уцепил  Амфитриона  за  плечо.  -  Ты
погоди! Ты мне на богов не наговаривай! Тоже мне  Пантифлей-Речной...  Моя
Энония после Ареса и ложиться со мной не хочет! Я уже и шлем одеваю, и щит
беру - ни в какую! А ты говоришь - по мужской части...
     -  Говорю,  значит,  знаю!  -  совершенно  забывшись,  повысил  голос
Амфитрион. - Знаю! Ты Энонию свою хоть копьем люби после Ареса - а я знаю!
У моей Алкмены тоже один из этих побывал! Из олимпийцев!
     - Ну и?!.. - подался вперед Эльпистик.
     - "Ну и?!" - передразнил его Амфитрион. - И ничего!  Он  уже  и  мною
притворялся - глухо. Не вышло! Как возлег на ложе - так и ушел, не  солоно
хлебавши. Копьеносец! Копье - и то само не стоит, все падает.  А  тут  как
раз я вернулся - и за него,  за  олимпийца,  расстарался!  Еще  удивлялся,
дурак, что Алкмена такая... усталая, что ли? И постель вся перемятая...
     - Так она ж у тебя в тягости! - непонимающе нахмурился  Эльпистик.  -
Сам говорил!
     - Говорил! В тягости - только моим ребенком!  Моим!  И  только  моим!
Божественно! Ха!
     - Ну а кто это был? - Эльпистик явно поверил рассказу, и теперь его в
первую очередь интересовало: какое божество так позорно оскандалилось?!
     - Не знаю, - Амфитрион припал к кубку и стал жадно пить, разбрызгивая
вино.
     - А на кого думаешь?
     Ответить  Амфитрион  не  успел.  Подавившись  вином,   он   судорожно
закашлялся и, услышав треск, не  сразу  понял,  что  это  сломалась  ножка
табурета  Эльпистика.  Трезенец  вскрикнул,  заваливаясь  назад,  взмахнул
руками, словно собрался лететь, но удержать  равновесия  не  смог  и  всей
своей немалой тушей загремел с возвышения вниз.
     Амфитрион ничего не мог сделать. Он сидел, кашлял и тупо смотрел, как
Эльпистик валится спиной вперед, настолько неудачно, насколько это  вообще
было возможно, и затылком ударяется о торчащий из стены бронзовый крюк для
вертелов.
     Кашель как рукой сняло. Кровь резко отхлынула от лица  Амфитриона,  и
багровый цвет его щек мгновенно сменился мертвенной бледностью, а  на  лбу
выступили крупные капли пота.
     - Эльпистик! Ты... ты жив?
     На негнущихся ногах спустился Амфитрион  с  возвышения,  где  он  еще
недавно был ближе к небу, и склонился  над  распростертым  на  полу  телом
друга.
     - Эльпистик...
     Трезенец был мертв. Крюк заостренным  концом  пробил  его  затылок  и
наполовину вошел в мозг, так что Эльпистик умер  сразу  -  наверное,  даже
испугаться не успел.
     Впрочем, он и не умел - пугаться.
     А теперь и не научится никогда.
     Вокруг  уже  собирались  люди,  суетился  и  всхлипывал  горбатенький
мальчик-раб из поварят, кто-то побежал за лекарем, хотя  в  этом  не  было
никакой нужды; рядом причитал хозяин, сокрушавшийся не столько  по  нелепо
погибшему гостю, сколько по возможной потере прибылей своего  заведения  -
ибо многие ли пойдут пить в заведение, пользующееся дурной славой?..
     - Как же так? - растерянно забормотал Амфитрион, пятясь назад. -  Как
же так? Сколько сражений - и ни царапины! А тут...
     - А вы бы меньше болтали, почтеннейший, - прошептал на ухо Амфитриону
чей-то  незнакомый  и  неприятный  голос.  -  Меньше  болтайте  -   дольше
проживете. А станете язык распускать - и под  вами  что-нибудь  обвалиться
может! Ни с того ни с сего. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
     Когда до Амфитриона наконец дошел смысл сказанного, он  повернулся  -
рывком, всем телом, как поворачивался в щитовом бою - но увидел лишь спину
в грязной хламиде с капюшоном, скрывающуюся в толпе. Рванулся было  следом
- где там, таинственного советчика и след простыл.
     ...Домой Амфитрион вернулся хмурый  и  абсолютно  трезвый.  И  крепко
задумался.
     Было о чем.



                                    4

     Несколько дней после этого прискорбного происшествия Амфитрион ходил,
как громом ударенный: не слышал, что ему говорят, то и дело  натыкался  на
столы и ложа, ронял всякую домашнюю утварь; говорил мало и все  больше  не
по делу, почти не ел, зато много пил, не пьянея; часто застывал на  месте,
подолгу глядя в небо (или в потолок) и беззвучно шевеля губами...
     Бедная Алкмена совсем извелась, видя, что творится с мужем, и  будучи
не в силах ничем помочь - но дней через десять здоровая натура  Амфитриона
взяла свое, и он стал понемногу приходить в себя. Вспомнил о  накопившихся
за это время делах, приказал для начала выпороть  двоих  нерадивых  рабов,
чем сразу же превратил их в радивых и даже очень - короче, внук  Персея  и
сын  Алкея  Микенского  быстро   превращался   в   прежнего   деятельного,
громогласного и властного Амфитриона; и Алкмена вздохнула с облегчением.
     Хвала небесам, не забрали боги разум у мужа!
     Впрочем, никто и не собирался забирать разум у  Амфитриона  -  богам,
похоже, хватало и своего, а если  и  не  хватало,  то  они  тем  более  не
додумались бы позаимствовать сей ценный (или  не  очень)  предмет  у  мужа
прекрасной Алкмены.
     Просто Амфитрион Персеид, которого раньше звали изгнанником, а  потом
- героем, впервые в жизни всерьез задумался над тем, чего стоит его  жизнь
в этом мире - да и любая жизнь вообще. Не столько сама  смерть  Эльпистика
потрясла Амфитриона - на своем веку он повидал достаточно  смертей,  более
нелепых, чем эта, и более страшных, и всяких - сколько обстоятельства этой
гибели. Визит к Алкмене осрамившегося в итоге божества;  его,  Амфитриона,
глупый и неосторожный рассказ - и крюк  в  затылке  Трезенца...  и  голос,
неприятный голос оборванца в грязной хламиде с капюшоном, предупреждавшего
о пагубных последствиях чрезмерной болтливости.
     Но все равно - долго думать, особенно когда думай не думай,  а  толку
никакого, Амфитрион не мог. А тут еще, как на  грех,  пришло  сообщение  с
пастбищ в ближайшей  долине  Кефиса,  что  там-де  объявились  разбойники,
которые воруют коз и овец.
     Амфитрион немедленно вооружил  часть  своей  челяди  -  выбрав  людей
проверенных и побывавших в бою  -  и  выступил  на  юго-восток  в  сторону
Кефиса, дабы пресечь разбой.
     Правда, по  приезду  почти  сразу  выяснилось,  что  разбой  есть,  а
разбойников нет; вернее, не то чтобы  совсем  нет,  и  козы  действительно
пропадают - но только потому, что  пастыри  стад,  сиречь  пастухи,  очень
любят мясо. И любят его чаще, чем положено.  Особенно  под  молодое  вино,
которое в тех местах чуть ли не в ручьях текло.
     Мяса было много. Оно мекало, блеяло и пас