орабел или Тифий-кормщик? С собой в Колхиду возьмете?
Небось, раньше за честь бы почли..."
     Он чуть не подпрыгнул, когда почувствовал, как  чья-то  тяжелая  рука
гладит его по макушке.
     Позади стоял Ликимний, сводный брат Алкмены.
     За последние пять лет Ликимний сильно  изменился.  Роскошные  некогда
волосы поредели, лицо покрылось  пятнами  неопределенного  цвета,  и  лишь
глаза оставались почти прежними  -  черные,  миндалевидные,  в  обрамлении
густых ресниц -  только  белок  глазного  яблока  треснул  сетью  кровяных
прожилок, помутнел, отчего казалось, что Ликимний только что проснулся.
     - Ожил? - бодро поинтересовался Ликимний, нависая над  мальчишкой.  -
Ну, хвала богам! Тебе, Иолай, больше бегать надо, одежду в клочья рвать, а
не с няньками в доме сидеть!
     "А тебе пить меньше надо", - чуть не вырвалось у Амфитриона.
     Смотреть на бывшего шурина снизу вверх оказалось  делом  непростым  и
раздражающим.
     Особенно если этот почти сорокалетний мужчина непрерывно  поглаживает
твою макушку.
     - Я в твои годы... - Ликимний не договорил, как бы  предполагая,  что
собеседник и без того знает, чем занимался Ликимний в его  годы;  знает  и
всячески восхищается.
     - И-эх, Иолайчик... земля под ногами горела! Синяки, шишки - навалом!
А ты прямо как девчонка - болеешь, болеешь... И друзей  у  тебя  настоящих
нет. Ты знаешь, дорогой, я как твой двоюродный дед и потомок Персея...
     - Шел бы ты лучше, Ликимний, - непроизвольно отозвался  Амфитрион,  с
удивлением слыша собственный голос, тонкий  и  высокий.  -  Как  дед...  и
двоюродный потомок Персея.
     И стряхнул с себя пухлую ладонь.
     Как выяснилось, зря - ладонь немедленно впечаталась в затылок, бросив
Амфитриона наземь.
     Он  еле  успел  увернуться,  чтобы  скулой  не  налететь  на  черенок
валявшейся на земле деревянной лопаты.
     Тело слушалось плохо, но слушалось.
     - Щенок! - разъяренный Ликимний нагнулся и ухватил наглого  мальчишку
за шиворот. - Распустил язык, бабкин любимчик! Аггхх... оуууююй!..
     Последнее относилось к лопате, воткнувшейся ему между ног.
     Следующее,  в  чем  несчастному   Ликимнию   пришлось   убедиться   -
оказывается, оплеуха  лопатой  гораздо  менее  приятна,  чем  это  кажется
вначале.
     То есть даже вначале оплеуха эта не  кажется  подарком  судьбы,  а  в
конце - ну так совсем...
     - Больно, - задумчиво сказал Ликимний, лежа на спине. - Очень больно.
Я как твой дед... и вообще.
     Над ним склонилось хмурое мальчишечье лицо.
     Без малейших проблесков участия.
     - Пожалуешься сестре - убью, - скучно пообещал маленький Иолай.  -  И
вот что, дедушка: не гладь меня больше по голове. Никогда. Договорились?
     - Договорились, - кивнул Ликимний, чувствуя, что сходит с ума.
     И потрогал пальцем шатающийся зуб.



                                    3

     ...Алкмена знала, что в этой жизни у нее не  осталось  ничего,  кроме
внуков.
     Вот уже почти пять лет она знала это - с того самого дня, когда  Фивы
впустили победителей, вернувшихся домой. Наверно,  многие  тогда  осуждали
ее, жену погибшего лавагета, так ни разу и не заплакавшую над телом  мужа.
Над Амфитрионом убивались все: живые и родичи живых -  благодаря  за  этот
дар; те, чьи семьи опустели - видя в лавагете своих родных,  оставшихся  в
проклятой долине; уронил  скупую  государственную  слезу  басилей  Креонт,
разрыдалась его жена Навсикая, выла  у  погребального  костра  сумасшедшая
карлица Галинтиада, в исступлении целуя золотой диск,  некогда  подаренный
ей умершим; отвернулся от людей скорбный Автолик,  хитрейший  из  эллинов,
скрывая предательский блеск глаз...
     Алкмена не плакала.
     Ни слезинки, ни вздоха, ни всхлипа.
     "Еще бы, после Зевса-то!" - шептались фиванцы.
     И когда подошли к Алкмене ее сыновья вместе с Креонтом Фиванским,  то
озноб пробрал всех троих - так взглянула им в лица жена покойного.
     Вдова.
     Но всем городом в одни глаза не заглянешь.
     - Я отдам героям в жены своих дочерей:  Алкиду  -  Мегару,  Ификлу  -
Астеропею,  -  пробормотал  Креонт,  в  единый  миг  растеряв  все   слова
заготовленной речи.
     Алкмена молчала.
     - Я... я воздвигну великому Амфитриону такой толос, в  каком  никогда
не погребали ни одного из басилеев, - сказал Креонт, не зная, что говорить
дальше.
     Алкмена молчала.
     - Мы воздвигнем в Фивах храм, мама, - сказали близнецы. - Храм Отца.
     - Да, правильно, - одобрил  Креонт.  -  Храм  Зевса-Победителя,  отца
богов и смертных.
     - Храм Отца, - словно и не  слыша  басилея,  одним  голосом  ответили
братья, и Креонт счел за благо промолчать.
     Алкмена подошла к пепелищу и взяла горсть углей и золы.
     И чудилось: драгоценные камни мечут искры с ладони последней  женщины
Громовержца.
     - Это заложите в основание, - тихо бросила Алкмена.
     И  высыпала  раскаленный  прах  в  подставленные  руки  сыновей:   по
полгорсти - каждому.
     Даже Креонт, муж государственный, понял тогда:  плоть  бесчувственна,
когда горит сердце.
     - Хаа-ай, гроза над морем, - вполголоса запела Алкмена и пошла прочь,
- хаа-ай, Тифон стоглавый...
     И братьям, беспокоившимся, не повредилась ли мать рассудком, внезапно
почудился грохот колесницы, несущейся по краю обрыва между морем и небом.
     Так ясно, будто они его уже когда-то слышали.


     Но живые живут, и время не ухватишь за хвост, как ни старайся.
     Упокоился в грандиозном толосе Амфитрион-Изгнанник, за два года вырос
храм, который вслух все называли храмом Зевса, но правый бицепс  у  статуи
Громовержца был странно надколот, словно плохо сросшись после удара мечом;
неутомимая Мегара, дочь Креонта, родила Алкиду сероглазого Теримаха, потом
крепыша Деикоонта, и  наконец  -  крикливого  Креонтиада;  Астеропея  тоже
принесла Ификлу двух сыновей и дочь, ласково  относясь  к  первенцу  мужа,
хрупкому Иолаю...
     Впрочем, все - невестки, сыновья, челядь - знали, что Иолай был, есть
и останется бабушкиным любимцем.
     Потому что первый.
     Потому что слабенький.
     Потому что вырос на Алкмениных руках, до  четырех  лет  зовя  бабушку
мамой.
     Потому что лицом неуловимо похож... только не спрашивайте у Алкмены -
на кого?
     Не ответит.
     Вот и сейчас, когда шестилетний Иолай пришел в себя после чуть ли  не
двухнедельной горячки, Алкмена боялась ответить  самой  себе:  почему  так
изменился любимый внук, и что мерещится ей во взгляде маленького ребенка?
     Да и не знала она ответа.
     Не бывало такого раньше, чтобы Иолайчик  избегал  обожаемую  бабушку,
заменившую ему мать, которой мальчик не знал - а сейчас приласкать себя не
дает, из объятий выворачивается, все норовит  стороной  обойти,  поцелуешь
его чуть ли не насильно, а он мимо глядит и в глазах тоска смертная, будто
и не целуют его, а на части режут. Молоко  козье,  кипяченое,  что  всегда
дважды в день пил - наземь вылил. Нянька пробовала сперва уговорить, потом
заставить - так на  няньку  вызверился,  что  бедной  целую  декаду  потом
кошмары снились; и велел мяса подать. Жареного,  с  кровью.  Опять  же  со
сверстниками и до того не больно-то игрался, а теперь  и  вовсе  перестал.
Около взрослых трется. И молчит. Нехорошо  молчит,  по-стариковски.  Телем
Гундосый, караульщик бывший, помер на днях  -  Иолай  как  услышал,  сразу
велел себя на похороны отвести. Дескать, так  и  так  пойду.  Ну  кто  ему
старый Телем?! Меньше, чем никто. Нет же, стоял у костра, бормотал что-то,
закусив губу, а в глазах...
     Боги, за что караете?!
     Кому жаловаться? Навсикае? - этой ее дочки столько внуков  наплодили,
что не до чужого Иолая ей...
     Вот и сейчас - Алкид опять в Трезену уехал, по торговым делам,  Ификл
с утра в палестру собрался,  к  ученикам,  а  Иолай  к  отцу  и  подходит,
вразвалочку.
     - Папа, - говорит...



                                    4

     - Папа, - это слово далось Амфитриону с немалым трудом, - я  с  тобой
пойду.
     Ификл  посмотрел  на  сына  -  худенького   белобрысого   мальчугана,
уставившегося в пол.
     - Куда это? - с нарочитой строгостью спросил он.
     Мальчишка вдруг поднял голову и твердо посмотрел в лицо Ификлу.
     - В палестру, - буркнул Амфитрион и подумал про  себя:  "Паршивый  из
тебя родитель, сынок! Я-то вас с братом  гонял  да  выгонял...  оболтусов!
Сам, небось, с шести лет по палестрам!"
     Ификл недоверчиво хмыкнул, помассировал затекшую со сна шею, и  вдруг
засмеялся, ухватив сына под мышки и подбросив к потолку.
     - Что, герой, надоело с женщинами сидеть?!  -  крикнул  он.  -  Кровь
заиграла? Ну что ж, это правильно, у нас с тобой кровь звонкая, хорошая...
Собирайся, пойдем!
     "Тяжелый он какой-то стал, Иолай мой!" - краем мелькнула мысль.
     - Если обижать кто станет - отцу жалуйся! - всполошилась Алкмена. - И
не бегай много, тебе нельзя!
     - Правильно, мама! - Ификл опустил сына и поцеловал мать  в  щеку.  -
Бегать нельзя, прыгать нельзя, молоко кипятить надо... Не повезло  тебе  -
хотела девочку, а вышел мальчик! Эй, мальчик Иолайчик,  что  делать  надо,
когда обижать станут?
     - Кричать, - угрюмо ответил Амфитрион.
     - Что кричать? -  удивился  Ификл,  ожидавший  иного  ответа.  -  Что
кричать-то?! Папа, на помощь?
     - Тебя,  папа,  дождешься  на  помощь,  как  же!  -  на  мальчишеском
скуластом лице обнаружилась кривая ухмылка. - То у тебя река разлилась, то
стрелы кончились... нет уж, мы, Персеиды, другое кричим!
     И, пока Ификл стоял столбом, не веря  собственному  слуху,  маленький
Иолай подпрыгнул, уцепился за шею отца и мигом вскарабкался ему на плечи.
     - Маленьких обижают! - прогремел старинный боевой клич, и  две  тощие
ноги на удивление цепко охватили Ификлову шею,  а  две  узкие  ладошки  на
удивление хлестко ударили по Ификловым ушам.
     Спрыгивая, мальчишка по дороге лягнул отца в грудь - и приземлился не
самым удачным образом, ободрав левую коленку.
     - Ну вот, - расстроенно бросил Амфитрион, - куда это годится? Нет,  в
палестру, в палестру, срочно! - а то скиснешь тут от молока и любви вашей!
Догоняй, папаша!
     И выскочил за дверь.
     - А что? - неожиданно заявил Ификл. - Молодец! Весь  в  меня.  Или  в
деда.
     Алкмена замахала на сына руками.
     - Типун тебе на язык, сынок! Вот уж чего внуку не  пожелаю,  так  это
дедовой судьбы! Сам знаешь - герои долго не живут. Да  и  жизнь  у  них...
никому не в радость. Вон Тиресий - слепой, а живет себе и живет...
     - Ладно, мама, - оборвал ее Ификл. - Не будем об этом.  Алкид  клятву
давал, я тебе обещал - вон, в Иолк, приглашали, "Арго" строить, так мы  не
поехали...
     И дверь хлопнула еще раз.
     Алкмена вздохнула и пошла в гинекей,  откуда  доносился  младенческий
плач и еле слышный голос Астеропеи, баюкавшей девочку.
     Впервые она почувствовала себя совсем старой.


     ...а палестра шумела так же, как всегда. На появление  Ификлова  сына
никто не обратил внимания - что Амфитриона вполне устроило.  Единственное,
за чем приходилось следить - так это расписание занятий: когда ученики шли
в крытый гимнасий, он бегал на стадионе, когда подростки  метали  диски  и
копья, он шел в гимнасий, когда  работали  с  оружием,  он  направлялся  в
сектор для прыжков.
     К вечеру он твердо знал, что ему нужна только сила -  прежние  навыки
сохранились полностью, что было неудивительно, юное  тело  быстро  училось
всему, чему надо, и это с одной  стороны  радовало,  а  с  другой  грозило
разрывом неподготовленных связок или  вывихом  по-детски  гибких,  но  еще
слабых суставов.
     Принесшая обед рабыня позже осчастливила Алкмену известием о том, что
любимый внук ест за троих с геройским аппетитом, чего  раньше  никогда  не
случалось.
     Так с этого дня  и  повелось:  палестра,  обильная  пища  и  никакого
кипяченого молока.
     Одно оставил Амфитрион от прежнего  Иолая  -  спать  ложился  рано  и
просыпался от того, что около  полуночи  заботливая  бабушка  на  цыпочках
входила в покои внука,  поправляла  на  нем  покрывало,  прислушивалась  к
дыханию и удалялась.
     А маленький мальчик, сцепив зубы, ждал, пока затихнут ее шаги,  после
чего вскакивал, выскальзывал из покоев и,  никем  не  замеченный,  еще  на
два-три часа убегал в ночную палестру.
     Ему надо было спешить.
     Через месяц из Трезен вернулся Алкид. К этому времени  Амфитрион  сто
раз успел насладиться историей первой поездки сына (дяди?)  к  трезенскому
басилею  Питфею  Мудрому,  когда  при  виде  сброшенной  на  кресло  шкуры
Киферонского льва всех Питфеевых внуков объял страх,  кроме  юного  Тезея,
кинувшегося на зверя с топором.
     После чего Алкид якобы предрек Тезею блестящее будущее.
     Сам Амфитрион всерьез сомневался в особом блеске будущего Тезея, если
тот в двенадцать лет кидается на шкуру с топором.
     Впрочем, когда  вся  семья  собралась  в  мегароне,  чтобы  послушать
рассказ Алкида о его нынешней и весьма удачной поездке - сам  Алкид  очень
не понравился Амфитриону, наблюдавшему за ним из укромного угла.
     Нездоровое возбуждение захлестывало старшего сына, щеки его то  резко
бледнели, то покрывались пунцовыми пятнами, разговаривал  Алкид  чрезмерно
громко и размахивал при разговоре руками, чего раньше за ним не  водилось;
и во всем его поведении сквозила странная  истеричность,  не  свойственная
мужчинам его возраста и телосложения.
     После трехдневной слежки за Алкидом в палестре Амфитрион  уверился  в
полном физическом здоровье сына - чего не мог сказать о здоровье духовном.
Алкид часто кричал на жену Мегару (правда, при ее характере  это  было  не
особо удивительно), был с детьми или подчеркнуто ласков, или  неоправданно
раздражителен; кроме  того,  он  зачастил  в  храмы,  где  подолгу  стоял,
наблюдая за обрядами жертвоприношений и кусая губы, после чего  до  вечера
бывал хмур и неразговорчив.
     Он походил на  пьяницу,  надолго  лишенного  вина;  тафийцы  называли
подобное состояние "кумаром".
     Амфитрион  даже  думать  боялся,  что  сыну  может  не  хватать   его
младенческого проклятия - приступов безумия.
     Боялся, а думал.
     И по ночам, после изнурительных бдений в палестре, шестилетнему Иолаю
снились Острова Блаженства - безбрежное, безнадежное одиночество - и тень,
кричащая в пустоту:
     - Я - Амфитрион-Изгнанник!..
     Иногда ему казалось, что не умри он тогда, под  Орхоменом,  пять  лет
назад - Алкид, его сын, которого Амфитрион и Зевс  рвали  из  рук  друг  у
друга, остался бы прежним.



                                    5

     В тот вечер Амфитрион проснулся как всегда, за полчаса  до  полуночи,
от ласковых прикосновений Алкмены, очень старавшейся не разбудить внука.
     Он подождал, пока его жена... его бывшая жена, а теперь - бабушка,  к
чему невозможно было привыкнуть, - короче, пока Алкмена удалится,  и  шаги
ее затихнут в гинекее; и соскочил с ложа.
     Выбраться  из  дома  незамеченным  было  несложно  -   все,   включая
растяпу-привратника, крепко  спали.  Вскарабкаться  на  стену,  окружающую
двор, для шестилетнего невысокого мальчишки  было  несколько  труднее,  но
Амфитрион проделывал это далеко не в первый  раз,  а  сегодня  к  тому  же
ощущал какой-то особый прилив сил.
     "Может, это потому, что вчера был мой день  рождения,  день  рождения
Амфитриона из Микен, и  Алкмена  приносила  жертвы  отправившемуся  в  Аид
мужу?"  -  подумал  Амфитрион.  И  удивился  тому,  до  чего  естественной
показалась ему подобная идея.
     Ноги быстро несли Амфитриона к  пустующей  ночью  палестре,  а  мысли
продолжали  жерновами  вертеться   в   голове   почти   шестидесятилетнего
мальчишки.
     Владыка Аид говорил, что приступов у Алкида не  случалось  со  времен
Орхоменской войны. Значит,  пять  лет...  и  сейчас  Алкид,  судя  по  его
поведению, на грани срыва. Что-то должно произойти.  Либо  Тартар  вот-вот
снова возьмется за него, как кошка за мышь  -  и  долгожданная  жертва  на
время растворит в своей крови истерзанный рассудок Алкида - либо...
     Либо он сорвется сам!
     "Нельзя больше ждать!" - думал Амфитрион, пока тело  его  накручивало
круги на беговой дорожке, прыгало, метало камни (диски на ночь  запирали),
постепенно наполняя мышцы здоровой усталостью, которая со временем  должна
была превратиться в упругость и силу.
     Он готовил новое тело тщательно и кропотливо.
     Он, Амфитрион-Изгнанник, снова был  на  войне.  Только  это  была  не
привычная война людей, где все ясно: вот жизнь, а вот смерть, и от  первой
до второй мечом подать. Бессмертные вели войну иначе - вот  жизнь,  и  вот
жизнь, и никакие войска не выстраиваются на равнине,  блестя  панцирями  и
шлемами...
     Но и на этой войне лилась кровь.
     Кровь смертных.
     Мелочь для обеих противоборствующих сторон.
     И он, Амфитрион-Изгнанник, волею  Ананки-Неотвратимости,  оказался  в
одном из враждующих лагерей.
     Боги, титаны, Павшие... и я.
     Смешно?
     Нет, не так: боги, титаны, Павшие... и мы.
     Я и сыновья - это уже мы.
     И это уже не смешно.


     Бледно сияющая Луна-Селена и звездноглазый Аргус  равнодушно  взирали
на двигавшуюся внутри пустой  палестры  маленькую  фигурку.  Амфитрион  не
знал, что именно в эту ночь светловолосой и тихой жене Ификла Астеропее не
спалось; встав с ложа, она некоторое  время  бесцельно  бродила  по  дому,
потом,  уже  совсем  было  собравшись  снова  лечь,  по  примеру  свекрови
заглянула на детскую половину - и обнаружила пустое ложе Иолая.
     Ее крики разбудили сперва рабыню-няньку, после остальных  домочадцев,
и вскоре весь дом был на ногах, засверкав огнями светильников и факелов.
     Иолая нигде не было.
     Когда порядком уставший  Амфитрион  перелез  обратно  через  стену  и
направился к своим покоям, в мегароне он неожиданно для себя обнаружил всю
семью в полном составе: хмурый  Алкид,  взволнованный  Ификл,  заплаканная
Алкмена, раздраженная Мегара (впрочем, это  было  ее  обычное  состояние),
растерянно моргавшая Астеропея - и даже жившие отдельно Ликимний  и  молча
вздыхавшая в углу Перимеда, его жена.
     "Еще б  Креонта  вызвали!  -  скривился  Амфитрион,  глядя  на  толпу
родичей. - Что ж это они, без басилея-то?!"
     - Иолайчик! Хвала Зевсу, живой! - всплеснула руками Алкмена, бросаясь
к внуку, и ее огромная тень заполошно метнулась по стене мегарона.
     - Ну и где  ты  шлялся,  гулена?!  -  угрюмо  поинтересовался  Ификл,
тщательно скрывая свою радость по поводу  благополучного  завершения  всех
треволнений этой ночи.
     - В палестре, - лаконично ответил Амфитрион.
     -  В  палестре?  -  не   удержался   заспанный   Ликимний,   зачем-то
поворачиваясь к мальчишке боком и вжимая голову  в  плечи.  -  Ночью?  Что
можно делать ночью в палестре?!
     - Тренироваться.
     - И не страшно было?
     - Не страшно, - отрезал Амфитрион, начиная тяготиться этим допросом.
     Ификл задумчиво сощурился, и домочадцы незаметно  для  себя  умолкли,
вопросительно глядя на Иолаева отца.
     - Странный ты какой-то стал, сынок... нет, палестра - это хорошо,  да
и ты окреп, подрос, ешь за троих! Только чего б тебе  со  сверстниками  не
играть, ночью спать, как все люди, а в палестре днем  заниматься?!  Молчун
ты у меня, слова не вытянешь... а мы волнуемся!
     Амфитрион терпеливо молчал,  оправдывая  последние  слова  Ификла,  и
глядел мимо родни.
     - Может, привиделось что-то? - участливо поинтересовалась  Астеропея.
- Или из богов во сне кто-нибудь  являлся?  Ты  не  стесняйся,  Иолай,  ты
расскажи!
     И тут Амфитрион решился.
     Он не видел иного способа заинтересовать Одержимых Тартаром  собой  -
безобидным малолетним Иолаем, сыном Ификла и племянником Алкида.
     Собой.
     Приманкой.
     Жертвой.
     - Являлся, - во всеуслышанье заявил он. - Только, кажется, не бог.
     - А кто? - Амфитрион