еты, а потом... потом назвать не то имя, которое заранее назовет ему отец. В чем, в чем, а в этом сомневаться не приходится: отец наверняка подберет для него какую-нибудь дочку Ледяной Лисицы... Или, может быть, все же сказать? Объяснить отцу? Нет, не поймет. Будет только хуже.
     И еще одно мучило Нагу: сама Ата. С ней-то поговорить необходимо; чем раньше, тем лучше: ведь за ним могут прийти когда угодно - сегодня, завтра. А Нагу никак не мог на это решиться. Он искоса посматривал на Ату, склонившуюся над шитьем, и вспоминал снова и снова: ?Ата только кажется девчонкой; она уже взрослая...? Так почему же он думает, что она согласится уйти туда, к детям Тигрольва, где многое, очень многое совсем не так, как тут... с ним, с мальчишкой?
     Почему-то другое, сказанное Армером, не вспоминалось.
     А потом приключилась беда. Или удача - как посмотреть.

3

     Их было много, спешащих к реке порадоваться последнему осеннему солнцу, поискать съедобные раковины, поохотиться на рыбу, а то и на уток, если повезет. И ребята постарше, с легкими копьями и луками, и их сестры с корзинками да мешками для сборов, и мелюзга, снующая вокруг, под ногами путающаяся, за одежду цепляющаяся... А визгу-то, визгу - уши закладывает.
     По мокрому скользкому склону вниз, к прибрежным кустам; то один падает, то другой и сам хохочет вместе с остальными.
     Никто не знает, откуда он взялся здесь, в прибрежном кустарнике, хорошо знакомом, лазаном-перелазаном. Да и кто видел его раньше, это чудовище, - волосатое, с налитыми кровью злобными глазками, такими крошечными на этой огромной тупой башке, увенчанной страшным рогом? Разве что кто-нибудь из стариков; для них же, весело спешивших к реке, волосатый единорог был страшной сказкой - вроде громадного черного Вурра или крылатого ползуна Айга... Идущие впереди видели, как вдруг зашевелились густые, почти оголенные ветви, - и была мысль: там кто-то из своих, из взрослых... Но навстречу опешившим от неожиданности и ужаса детям и подросткам вырвался этот невиданный зверь... остановился... замер... Его бока, поросшие густой, слипшейся от влаги темно-рыжей шерстью, тяжело вздымались и опадали, его уродливая голова не поворачивалась, и маленькие глаза, казалось, смотрели в одну точку - то ли видя всех и каждого, то ли вообще ничего не замечая. Из открытой пасти свешивался необычайно длинный красный язык, двумя ручьями стекала слюна... Это страшилище наклонило голову, выставив вперед свой чудовищный рог, и издало пронзительный, неожиданно тонкий визг, который мог бы даже показаться смешным...
     Первым опомнился Йорр:
     - Бегите! Вверх, врассыпную - к деревьям! Малышей...
     Зверь ринулся вверх по склону. Похоже, ему было нелегко, но скользящая глина только усиливала его беспричинную ярость.
     - В стороны! В стороны!
     Нагу понял, что кто-то теребит его ногу. И плачет. Он с трудом оторвал взгляд от неуклонно приближающейся всесокрушающей слепой силы.
     ...Девчонка. Совсем кроха, вцепилась обеими ручонками и теребит его штанину... (Ата! Где Ата?!) Рядом и, кажется, что-то кричит...
     - Ата, беги!
     Рывком оторвав от себя заходящуюся в плаче кроху, он сунул ее в протянутые руки...
     - Беги! К деревьям!
     Обернувшись, Нагу видит, что Йорр и не думает спасаться. С легким копьем наперевес он бежит навстречу неминуемой смерти.
     (Лук? Не успеть!)
     ...И вот в его руках тоже копье - тонкое, для рыбы...
     - Сбоку! Заходи сбоку!
     Зверь уже преодолел самую крутую часть склона; сейчас он разовьет скорость, а там...
     Нагу, почти обошедший единорога слева, с ужасом видит, что Йорр, вместо того чтобы заходить справа, вдруг резко меняет направление и с криком мечет копье прямо в исходящую слюной и пеной морду...
     ...и поскальзывается, и падает, и сейчас этот рог, а потом эти волосатые ноги-бревна...
     Нагу тоже что-то кричит, и бежит, стиснув в руках бесполезное копье, и вот уже совсем рядом бьет в ноздри незнакомый, тяжелый запах...
     ...смешиваясь с запахом прелой листвы. Как тогда, летом, Нагу чувствует, что сливается с наконечником своего жалкого детского копья, что их сейчас только двое: он-копье и это разъяренное чудовище, которое нужно во что бы то ни стало остановить... задержать... А для этого... прыжок и полет... ОН И КОПЬЕ - ЕДИНЫ...
     ...и копье вонзается прямиком в крошечный глаз, и глаз этот растет, становится еще кровавее, визг нестерпимо режет уши, а он сам, уже отделившийся от своего оружия...
     ...взлетает высоко вверх и падает на что-то мокрое, волосатое, вонючее; его пальцы вцепляются изо всех сил в это ?что-то?, и его тело мотает и кидает, и он вновь взлетает от сильного толчка, ударяется обо что-то твердое и катится вниз, в черноту, в смерть, под топот и оглушительный визг...
     Нагу приходит в себя - или это только кажется? - на своей лежанке, такой мягкой, такой уютной, - только ему почему-то совсем неудобно лежать. Темно, болит все тело, особенно бок, а голову вообще не повернуть, она, наверное, надвое расколота. Но вот его тела касаются знакомые руки и прикладывают что-то горячее, пахнущее травой, о которой ему кто-то рассказывал... руки гладят его лицо; на лоб опускается прохлада, и становится легче... Но почему она плачет? Ату кто-то обидел. Он узнает, кто посмел обидеть его Ату, и тогда...
     - Ата!
     Нагу кажется, что он кричит, и от этого крика вспыхивает пламя - перед глазами? в голове? И это так мучительно, что он летит назад, в темноту, и последнее, что чувствует, - дыхание Аты у своих губ и слезы...
     Он не знает, как долго длилось все это. Окружающее мешалось с иным, с миром, где все по-другому, где нет ?далеко? и ?близко?, и Нагу был то здесь, то там, а то одновременно и там и здесь, и он воспринимал краем сознания происходящее вокруг, различал голоса и руки, но ничуть не удивился, услышав однажды голос отца... Другое то обволакивало его, то отступало, но было рядом, здесь же... Медленно, очень медленно уходило оно куда-то в неведомое - в сновидения, вглубь, оставляя неприятный осадок, почему-то соединяющийся с кислым запахом пота и прелых листьев...
     ...Нагу лежит, не в силах даже пошевелиться, но он уже здесь, в жилище Армера-колдуна, на своей лежанке, и, судя по свету, льющемуся в щели, там, за пологом, яркий зимний день. Ата рядом, как всегда, и она подносит ему питье и улыбается сквозь слезы. Нагу не в силах даже приподнять голову, и она сама приподнимает ее одной рукой, а другой подносит к губам деревянную чашу с отваром. Нагу пьет густую, ароматную жидкость, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу, превращаясь в обильную испарину. Ата убирает чашу и отирает его лицо, и он улыбается ей в ответ и засыпает...
     Уже потом слабый, но выздоравливающий Нагу узнал, что, пока он лежал в забытьи, Небесная Охотница несколько раз покидала свои Черные Ауга и возвращалась вновь, что зима уже на переломе... Тогда волосатого единорога, окривевшего на один глаз, удалось все же отогнать огнем и криками, а взрослые охотники в тот же день выследили его и убили. И только головами качали, дивясь меткости и силе первого удара. Нагу принесли в колдунское жилище уже умирающим, и никто не сомневался в печальном исходе, по-видимому даже сам Армер. Но он сделал все, чтобы спасти своего гостя, и Ата помогала чем только могла, не отходила от раненого, даже засыпала здесь же, у его ложа. И случилось невероятное: Нагу выжил. Срослись переломанные ребра, и сама Черная Хонка, впившаяся в страшную рану на боку, в конце концов отступила, ушла, и рана затянулась...
     - Я колдун и повидал многое, неведомое охотникам, - рассказывал Армер, - но такое... Скажу честно: мне бы тебя ни за что не вытащить. В тебя вцепились такие духи, перед которыми все мои помощники и покровители - то же, что Унни-ползунчик перед Тигрольвом, вашим тотемом. Они бы и меня прихватили, да пришли Иные, Неведомые. Я их не звал и звать не мог, потому что не знал даже... Сами пришли и обоих нас отстояли. Видать, ты Им нужен...
     Нагу слушал эти рассказы вполуха. Что ему за дело до колдовских штучек? Главное - он жив, он чувствует, как каждая частичка его тела радуется выздоровлению, возвращению к жизни... И Небесный Олень радуется: вот он просунул один из своих неисчислимых рогов сквозь дымовое отверстие и играет с Нагу...
     - ...А это тебе оберег. Из волос и кости твоего врага, его кровью окрашен. Его добили другие, но победил - ты! Такой оберег - самый надежный.
     Вот это действительно радость. Волосяная веревка щекочет шею, а гладкая полированная поверхность кости приятно холодит грудь. Нагу скашивает глаза и указательным пальцем проводит по испещренной резьбой наружной поверхности оберега.
     Многие навещали выздоравливающего Нагу - и приятели, и взрослые. Даже Тилом, вождь детей Волка, приходил, подарок оставил - собственноручно изготовленный бивневый дротик и костяной кинжал.
     - Сам делал, из ноги единорога. Храни, это мужское оружие. Наговоренное.
     Чаще других приходил, конечно, Йорр. Ата рассказывала: пока Нагу находился в забытьи, его друг был тоже рядом, тоже помогал, в основном на подхвате, - принести воду или хворост для очага. В еде нехватки не было: общинники несли кто что мог, не жалели самых лакомых, самых редких кусочков, но Йорр и тут расстарался: притащил однажды целый кожан свежего меда.
     - Ты бы видел, Нагу, во что его лицо превратилось, - весело говорила Ата. - Красное, распухшее! Армер говорит: ?Уж и не знаю, кого теперь лечить в первую очередь...?
     Однажды - Нагу уже не только вставал с опостылевшей лежанки, но и наружу выходил понемногу, с помощью Аты или Армера, - Йорр появился чем-то взволнованный и как будто смущенный. Принес в дар красивый пояс, куньими хвостиками украшенный (?Мать смастерила. Для тебя?). Посидел, поговорил о чем-то совсем не важном. А потом вдруг выпалил:
     - Знаешь... Я проститься пришел. Завтра - в Мужской Дом. Отец сказал, хоть и не должен бы... Велел с тобой попрощаться.
     (Вот оно что. Йорр уходит с мужчинами. Потом его заберут духи и вернут лишь тогда, когда он сам станет мужчиной. Охотником.)
     По-видимому, многое отразилось на лице Нагу, потому что его друг заговорил с напускной веселостью:
     - Да ты не бери в голову! Время знаешь как быстро пройдет? Увидимся еще! Стану охотником - тебе лук сделаю. Настоящий, с наговором... - И уже на прощание сказал со вздохом: -Эх, Тигренок, Тигренок! Жаль, что ты не наш. Вместе бы сейчас...
     Не договорив, махнул рукой, обнял его на прощание и вышел, не оглядываясь. В новую жизнь...
     После ухода Йорра Нагу доковылял до своей лежанки, прилег и закрыл глаза, чтобы скрыть невольные слезы. Он слышал, как вернулась Ата, но притворился спящим.
     ?Нет, Йорр, нет. Мы не увидимся больше. После Посвящения из мира духов вернется не Йорр; вернется взрослый охотник. Даже имя его будет иным, и мальчишка, забытый своими сородичами в чужом стойбище, будет для него чужд...?
     Так думал Нагу, жалея самого себя, и понимая в глубине души, что он не прав... Все равно. Если бы его сородичи пришли за ним, забрали до возвращения Йорра. Ведь и для него подходит срок стать полноправным сыном Тигрольва. И они смогли бы потом встретиться как равные, как мужчины...
     Нагу знал, что сроки Посвящения у детей Тигрольва и у детей Волка разные. Сыновья Волка возвращаются от духов ранним летом, сыновья Тигрольва - поздней осенью; у них подростков уводят в Мужские Дома по весне... Быть может, и за ним придут, срок-то еще не настал. И Нагу стал с нетерпением ждать весны.

4

     Давным-давно сошел лед, река разлилась и вошла в свои берега, и мир не только вновь зазеленел, но уже и молодая зелень начала темнеть. Вот-вот вернутся молодые охотники - новые сыновья Волка. А из родного стойбища Нагу так никто и не пришел.
     Теперь Нагу сторонился бывших приятелей, да и не осталось их - мелюзга одна. А старшие из младших - давно в Мужском Доме; может быть, уже у духов... Теперь он общался только с Атой и Армером.
     Да, с Атой они почти не расставались, но и здесь все было не так, как прежде. Даже Ата не могла смягчить его горе, даже на ней вымещал он порой свою досаду. Чем дальше, тем чаще.
     - Ты так спешишь к своим, - говорила она, и голос чуть вздрагивал, - мы что, все тебе надоели?
     - Мне мальчишкой быть надоело, - угрюмо бурчал он, не глядя на подругу, - мужчиной пора стать. А они бросили меня. Забыли! И кто я теперь?
     И с непонятной злостью выдергивал свою руку из-под ее робкой ладони. Потом спохватывался, просил прощения, и Ата его прощала. Потом все начиналось снова...
     Однажды Ата не выдержала:
     - Ты напрасно ругаешь своих. Они уже приходили, твой отец и брат. Зимой, пока ты болел.
     Нагу взвился:
     - И ты молчала? И Армер молчал?
     - Да. Молчали. Они сами об этом попросили. Твой отец сказал: ?Если очнется, не говорите, что мы были, не надо. Сами придем, сами все скажем!? А теперь я слово нарушила. Это плохо, духи рассердятся.
     Но и это не утешило Нагу. ?Обещали, да не пришли, - думал он. - И что же теперь? Теперь не раньше чем в следующую весну!? И все вокруг казалось постылым, ненавистным.
     Нагу подстрелил красавца селезня, и Ата залюбовалась его оперением:
     - Ох какой!
     Ночью, уже засыпая, Нагу заметил: Ата что-то долго не ложится, возится с каким-то рукоделием. Заметил, но спрашивать не стал; отвернулся к стене, лисенком свернулся и заснул... А наутро торжествующая Ата сама подала ему новую рубаху, да какую! Отделка - бусинка к бусинке, и перья селезня так умело в узор вплетены, что вся она на солнце переливается, сине-зеленым играет. Надев драгоценный подарок, он даже обиды свои забыл, разулыбался. А мастерица возьми да скажи:
     - Вернешься к своим - будет у тебя память об Ате!
     И снова такая злоба, такая досада навалилась, что захотелось разодрать эту проклятую рубаху и в огонь швырнуть. Однако сдержался, только проговорил с горечью:
     - Сказано же было: если дождешься, только тебя своей женой назову. Да похоже, долго ждать придется. Сама небось не вытерпишь.
     (Да, все было обговорено в те дни, когда Нагу с надеждой ждал весны, сородичей и грядущего Посвящения. Он произнес твердые слова, мужские, не мальчишечьи:
     - Вождь спросит, старики спросят: ?Кто станет твоей первой женой?? А я отвечу: ?Ата, дочь Серой Совы!? Сам приду за тобой, сам в наше жилище отведу. Будешь ждать?
     И она радостно ответила:
     - Буду!
     Сама, должно быть, верила, что будет. А теперь... Колдун сказал тогда: ?Взрослая она, ей замуж нужно!? Конечно, зачем ей мальчишка, который и мужчиной-то станет невесть когда? А тут... Молодые сыновья Волка вернутся - вот тебе и женихи. Любого выбирай, хоть того же Йорра...)

5

     Вот и настал этот день. Нагу стоял в толпе общинников, возбужденно высматривающих новых мужчин-охотников, сыновей Волка. Как и подобает ему, чужаку-мальчишке, - среди малышей. Подальше от Аты...
     - Идут! Идут! Идут!
     Самые маленькие сорвались с места; крича и приплясывая, бегут туда, к тропе, на которой показалась долгожданная процессия: вождь, колдун в полном своем облачении, а за ними - они, заново рожденные, впервые надевшие мужские одежды, сжимающие в руках мужское оружие. Чуть поодаль - их старшие братья, тоже торжественные, тоже в парадных одеяниях.
     Нагу забыл обо всем. Он изо всех сил всматривался в своих приятелей. Да, они, идущие следом за вождем и колдуном, - другие, незнакомые. И дело не только в парадных, взрослых одеждах, - их лица иные: взрослые, мужские лица. Вот его друг, которого когда-то звали Йорром, подходит к своей матери.
     - Как твое имя, мой сын?
     - Мое имя А-Туук!
     Бывший друг. Теперь их дружба может возобновиться, лишь когда он, Нагу, станет мужчиной. Или не возобновиться, - это будет уже совсем иная жизнь... Здесь, у детей Волка, на их Празднестве Возвращения, многое по-другому, не так, как у них, детей Тигрольва. Но это неизменно: вернувшиеся рождены заново. Они не те, что были.
     Нагу стал осторожно выбираться из толпы. Он здесь чужой. Подальше, подальше...
     Он забежал в тот самый березняк, в котором Армер рассказывал ему историю Аты и советовал ?крепко подумать?. ?Подумать?... О чем?
     Нагу, всхлипывая, уткнулся лицом в колени. ?Мужчины не плачут?? Ну и хорошо, ну и пусть. Он-то - не мужчина. Мальчишка...
     - Нагу! Вот ты где. Ну, перестань. Ты же не маленький.
     Ата. Такой мягкий, такой добрый голос. И руки - ласковые, успокаивающие... Он дернулся, но не слишком. Совсем не хотелось вырываться из этих рук. И злости не было в этот раз - только пустота и отчаяние... Но его слез она не увидит.
     - Да что с тобой? Все хорошо, и у тебя все будет хорошо...
     (Нужно ответить. Но как поднять голову? Заметит...)
     - Ата. - Он говорит отрывисто, не отнимая лица от ее колен. - Я... мальчишка... долго еще... ты... семья нужна... не будешь ждать... мальчишку...
     - Глупый! Глупый! - Она то ли смеется, то ли плачет, а может быть, и то и другое вместе. - ?Мальчишка?? Ты сейчас - как мальчишка, да... Только всякий ли охотник сделает то, что сделал ты? ?Не буду ждать!? Ну что мне еще сделать, что? Глупый, глупый ты мой...
     Его тянут куда-то вверх, знакомые, нежные, сильные руки укладывают его голову так, что щека прижимается к ее груди и чувствует сквозь тонкую замшу напрягшийся сосок, и ее сердце стучит прямо в левое ухо, а другое ухо щекочут мягкие губы и шепчут, шепчут...
     Не отпуская своего пленника, Ата откидывается навзничь, ее левая рука на мгновение соскальзывает с его плеч, чтобы вынуть из ворота рубахи костяную заколку, - и вот уже нет даже тонкой преграды между его пылающим лицом и нежной, отзывчивой грудью его Аты...
     Они лежат, нагие, в дрожащей, пронизанной солнцем тени; трава и ветерок ласкают их разгоряченные тела. Ата, покорная, доверчивая, прильнула к его правому боку; ее голова на его плече. Нагу гладит ее длинные, густые волосы; ладонь ощущает сквозь них острые лопатки, пробегает по позвоночнику... Ата скользит вдоль его тела, ее губы прижимаются к зажившей ране, затем она вновь устраивается на его плече.
     - Не будешь больше мучить себя? И меня обижать не будешь?
     Она смотрит снизу вверх и улыбается. Нагу молча качает головой. Он не может говорить. Он слишком счастлив.
     Они возвращаются медленным шагом, рука об руку. Нагу больше не думает о том, когда же наконец его заберут к своим. Чем позднее, тем лучше.
     Вот и стойбище. Ата останавливается, кладет руки на его плечи и смотрит прямо в глаза:
     - Нагу! Ты для меня... мужчина. Единственный. Я буду ждать, но... У вас другие обычаи, вы берете в жены Ледяных Лисиц, и не по одной, я знаю... Ты вернешься к своим, и если увидишь, что невозможно, - я пойму...
     Нагу положил ладонь на ее губы:
     - У меня будет первая жена - ты. И вторая - ты! И третья - тоже ты!
     Какая-то женщина спешит им навстречу, машет и что-то кричит... Сестра Йорра.
     - Нагу! Нагу! Где же ты пропадаешь? Тебя ищут, с ног сбились... Отец за тобой пришел!

6

     Жилище вождя. Отец сидит на почетном, гостевом месте, и кажется, что его грузная фигура заполняет собой всю половину жилища. Даже брат Оймирон кажется рядом с ним каким-то невзрачным, незаметным. На хозяйском месте - вождь, колдун и Йорр... Нет, не Йорр уже - А-Туук!
     Нагу стоит у входа, смотрит на эти громадные, сцепленные на животе руки, вглядывается в красное бородатое лицо. Узнает и не узнает. Судя по всему, отец доволен: - Ого! Вырос! Мужчина! Охотник! Борода и усы знакомо раздвигаются в улыбке.
     - Здоров? Вижу, что здоров, молодец! Мы ведь уже приходили за тобой, да ты пластом лежал, не узнавал никого. Знаю, все знаю. Горжусь, вижу: мой сын! Наш!.. Вот они какие - сыновья Тигрольва, а?
     (Победный взгляд на тех, кто сидит на хозяйском месте.)
     - Ну что ж, садись. Рядом с братом.
     Краснея, Нагу опустился на неположенное ему место. Отец, словно тут же забыв о нем, уже обращался к вождю и колдуну с церемониальной речью. Как