о
если предстоящая дуэль и встретит какие-нибудь помехи, то,  уж  конечно,
не со стороны анжуйцев.
   Шико в этот  день  суетился  больше,  чем  Цезарь  перед  Фарсальской
битвой.
   Потом наступило полнейшее затишье.
   Через день после возвращения в  Лувр  принц  снова  пришел  навестить
раненого.
   Монсоро, посвященный в малейшие подробности встречи короля с  братом,
осыпал герцога Анжуйского льстивыми похвалами, чтобы  поддержать  в  нем
враждебные чувства к Генриху.
   Затем, так как состояние графа все улучшалось, он, когда принц отбыл,
оперся на руку своей жены и теперь уже обошел не три раза вокруг кресла,
а один раз вокруг комнаты.
   После чего уселся в кресло с еще более удовлетворенным видом.
   В тот же вечер Диана предупредила  Бюсси,  что  господин  де  Монсоро
определенно что-то замышляет.
   Спустя несколько минут Монсоро и Бюсси остались наедине.
   - Подумать только, - сказал Монсоро, - что этот  принц,  который  так
мил со мной, мой смертельный враг и что именно он приказал господину  де
Сен-Люку убить меня.
   - О! Убить! - возразил  Бюсси.  -  Полноте,  господин  граф!  Сен-Люк
человек чести. Вы сами признались, что дали ему повод  и  первым  вынули
шпагу и что удар был вам нанесен в бою.
   - Верно, но верно и то, что Сен-Люк действовал  по  подстрекательству
герцога Анжуйского.
   - Послушайте, - сказал Бюсси, -  я  знаю  герцога,  а  главное,  знаю
господина де Сен-Люка. Должен  сказать  вам,  что  господин  де  Сен-Люк
всецело принадлежит королю, и отнюдь не принцу. А! Если бы  вы  получили
этот удар от Антрагэ, Ливаро или Рибейрака, тогда другое дело... Но  что
касается Сен-Люка...
   - Вы не знаете французской истории, как знаю ее я, любезный  господин
де Бюсси, - сказал Монсоро, упорствуя в своем мнении.
   На это Бюсси мог бы ему ответить, что если  он  плохо  знает  историю
Франции, то зато отлично знаком с историей Анжу и в особенности той  его
части, где расположен Меридор.
   В конце концов Монсоро встал и спустился в сад.
   - С меня достаточно, - сказал он, вернувшись в дом. - Сегодня вечером
мы переезжаем.
   - Зачем? - сказал Реми. - Разве воздух улицы Пти-Пэр для вас  нехорош
или же у вас здесь мало развлечений?
   - Напротив, - сказал Монсоро,  -  здесь  у  меня  их  слишком  много.
Монсеньер герцог Анжуйский докучает мне своими  посещениями.  Он  каждый
раз приводит с собой около трех десятков дворян, и звон их  шпор  ужасно
раздражает меня.
   - Но куда вы отправляетесь?
   - Я приказал привести в порядок мой  домик,  что  возле  Турнельского
дворца.
   Бюсси  и  Диана,  ибо  Бюсси  еще  не  ушел,  обменялись  влюбленными
взглядами, исполненными воспоминаний.
   - Как! Эту лачугу? - воскликнул, не подумав, Реми.
   - А! Так вы его знаете, - произнес Монсоро.
   - Клянусь богом! - сказал молодой человек. - Как  же  не  знать  дома
главного ловчего Франции, особенно если живешь на улице Ботрейи?
   У Монсоро, по  обыкновению,  шевельнулись  в  душе  какие-то  смутные
подозрения.
   - Да, да, я перееду в этот дом, -  сказал  он,  -  и  мне  там  будет
хорошо. Там больше четырех гостей не примешь. Это крепость, и  из  окна,
на расстояние в триста шагов, можно  видеть  тех,  кто  идет  к  тебе  с
визитом.
   - Ну и? - спросил Реми.
   - Ну и  можно  избегнуть  этого  визита,  коли  захочется,  -  сказал
Монсоро, - особенно ежели ты здоров.
   Бюсси закусил губу. Он боялся,  что  наступит  время,  когда  Монсоро
начнет избегать и его посещений.
   Диана вздохнула.
   Она вспомнила, как в этом  домике  лежал  на  ее  постели  потерявший
сознание, раненый Бюсси.
   Реми размышлял, и поэтому первый из троих нашелся с ответом.
   - Вам это не удастся, - заявил он, - Почему же, скажите  на  милость,
господин лекарь?
   - Потому что главный ловчий Франции  должен  давать  приемы,  держать
слуг, иметь хороший выезд. Пусть он отведет дворец для своих собак,  это
можно понять, но  совершенно  недопустимо,  чтобы  он  сам  поселился  в
конуре.
   - Гм! - протянул Монсоро тоном, который говорил:
   "Это верно".
   - И кроме того, - продолжал Реми, - я ведь врачую не только тела,  но
и сердца, и поэтому знаю, что вас волнует не ваше собственное пребывание
здесь.
   - Тогда чье же?.
   - Госпожи.
   - Ну и что?
   - Распорядитесь, чтобы графиня уехала отсюда.
   - Расстаться с ней? - вскричал Монсоро, устремив на Диану  взгляд,  в
котором, вне всякого сомнения, было больше гнева, чем любви.
   - В таком случае расстаньтесь с вашей  должностью  главного  ловчего,
подайте в отставку. Я полагаю, это было бы мудро, ибо в самом деле: либо
вы будете исполнять ваши обязанности, либо вы не  будете  их  исполнять.
Если вы их исполнять  не  будете,  вы  навлечете  на  себя  недовольство
короля, если же вы будете их исполнять...
   - Я буду делать то, что нужно, - процедил  Монсоро  сквозь  стиснутые
зубы, - но не расстанусь с графиней.
   Не успел граф произнести эти слова, как во дворе раздался топот копыт
и громкие голоса.
   Монсоро содрогнулся.
   - Опять герцог! - прошептал он.
   - Да, это он, - сказал, подойдя к окну, Реми.
   Он еще не закончил фразы, а  герцог,  пользуясь  привилегией  принцев
входить без объявления об их прибытии, уже вошел в комнату.
   Монсоро был настороже. Он  увидел,  что  первый  взгляд  Франсуа  был
обращен к Диане.
   Вскоре  неистощимые  любезности  герцога  еще  больше  открыли  глаза
главному ловчему. Герцог привез Диане одну из тех редких драгоценностей,
какие изготовляли, числом не  более  трех  или  четырех  за  всю  жизнь,
терпеливые и  талантливые  художники,  прославившие  свое  время,  когда
шедевры, несмотря на то что их делали так медленно, появлялись  на  свет
чаще, чем в наши дни.
   То был прелестный кинжал с чеканной  рукояткой  из  золота.  Рукоятка
являлась  одновременно  и  флаконом.   На   клинке   была   вырезана   с
поразительным мастерством целая охота; собаки, лошади,  охотники,  дичь,
деревья, небо были соединены в гармоническом беспорядке, который надолго
приковывал взгляд к этому клинку из золота и лазури.
   - Можно поглядеть? - сказал Монсоро, опасавшийся, не  спрятана  ли  в
рукоятке какая-нибудь записка.
   Принц опроверг его опасения, отделив рукоятку от клинка.
   - Вам, охотнику, - клинок, - сказал  он,  -  а  графине  -  рукоятка.
Здравствуйте, Бюсси, вы, я вижу, стали теперь близким другом графа?
   Диана покраснела.
   Бюсси, напротив, сумел совладать с собой.
   - Монсеньер, - сказал он, -  вы  забыли,  что  ваше  высочество  сами
просили меня сегодня утром зайти к господину де Монсоро и узнать, как он
себя  чувствует.  Я,  по   обыкновению,   повиновался   приказу   вашего
высочества.
   - Это верно, - сказал герцог.
   После чего он сел возле Дианы и вполголоса повел с ней разговор.
   Через некоторое время герцог сказал:
   - Граф, в этой комнате - комнате  больного,  ужасно  жарко.  Я  вижу,
графиня задыхается, и хочу предложить  ей  руку,  чтобы  прогуляться  по
саду.
   Муж и возлюбленный обменялись свирепыми взглядами.
   Диана, получив приглашение, поднялась и положила свою  руку  на  руку
принца.
   - Дайте мне вашу руку, - сказал граф де Монсоро Бюсси.
   И главный ловчий спустился в сад вслед за женой.
   - А! - сказал герцог. - Вы, как я вижу, совсем поправились?
   - Да, монсеньер, и я надеюсь, что скоро буду в состоянии сопровождать
госпожу де Монсоро повсюду, куда она отправится.
   - Великолепно! Но до тех пор не стоит утомлять себя.
   Монсоро и сам чувствовал, насколько справедлив совет принца.
   Он уселся в таком месте, откуда мог не терять принца и Диану из виду.
   - Послушайте, граф, - сказал  он  Бюсси,  -  не  окажете  ли  вы  мне
любезность отвезти госпожу де Монсоро в мой  домик  возле  Бастилии?  По
правде говоря, я предпочитаю, чтобы она находилась там. Я вырвал  ее  из
когтей этого ястреба в Меридоре не  для  того,  чтобы  он  сожрал  ее  в
Париже.
   - Пет, сударь, - сказал Реми своему господину, - пет,  вы  не  можете
принять это предложение.
   - Почему же? - спросил Бюсси.
   - Потому, что вы принадлежите к людям монсеньера герцога Анжуйского и
монсеньер герцог Анжуйский никогда не простит вам, что вы помогли  графу
оставить его с носом.
   "Что мне до того!" - уже собрался воскликнуть  горячий  Бюсси,  когда
взгляд Реми призвал его к молчанию.
   Монсоро размышлял.
   - Реми прав, - сказал он, - об этом  нужно  просить  не  вас.  Я  сам
отвезу ее, ведь завтра или послезавтра я  уже  смогу  поселиться  в  том
доме.
   - Безумие, - сказал Бюсси, - вы потеряете вашу должность.
   - Возможно, - ответил граф, - но я сохраню жену.
   При этих словах он нахмурился, что вызвало вздох у Бюсси.
   И действительно, тем же вечером граф отправился со своей женой в  дом
возле Турнельского дворца, хорошо известный нашим читателям.
   Реми помог выздоравливающему обосноваться там.
   Затем, так как он был человеком безгранично преданным и понимал,  что
в этом тесном жилище любовь Бюсси, оказавшаяся под угрозой, будет  очень
нуждаться в его содействии, он  снова  сблизился  с  Гертрудой,  которая
начала с того, что отколотила его, и кончила тем, что простила ему.
   Диана снова поселилась в своей комнате, выходящей  окнами  на  улицу,
комнате с портретом и белыми, тканными золотом занавесками у кровати.
   От комнаты графа Монсоро ее отделял всего лишь коридор.
   Бюсси рвал на себе волосы.
   Сен-Люк утверждал, что веревочные лестницы достигли  самого  высокого
совершенства и прекрасно могут заменить лестницы обыкновенные.
   Монсоро потирал руки и улыбался, представляя себе  досаду  монсеньера
герцога Анжуйского.

Глава 40

ВИЗИТ В ДОМИК ВОЗЛЕ ТУРНЕЛЬСКОГО ЗАМКА

   У некоторых людей вожделение заменяет настоящую страсть, подобно тому
как у волка и гиены голод создает видимость смелости.
   Во власти такого чувства герцог Анжуйский и  вернулся  в  Париж.  Его
досада, после того как обнаружилось, что Дианы больше нет в Меридоре, не
поддается описанию. Он был почти влюблен в эту женщину и именно  потому,
что ее у него отняли.
   Вследствие этого ненависть принца к Монсоро, ненависть,  зародившаяся
в тот день, когда принц узнал, что граф ему изменил,  вследствие  этого,
повторяем мы, его ненависть превратилась  в  своего  рода  безумие,  тем
более опасное, что, уже столкнувшись раз с решительным характером графа,
он собирался нанести удар из-за угла.
   С другой стороны, герцог отнюдь не отказался  от  своих  политических
притязаний, и уверенность в своей  значительности,  приобретенная  им  в
Анжу, возвышала его в собственных глазах. Едва возвратившись в Париж, он
возобновил свои темные и тайные происки.
   Момент для этого был  благоприятный:  многие  склонные  к  колебаниям
заговорщики, из числа тех, кто предан  не  делу,  а  успеху,  ободренные
подобием  победы,  одержанной  анжуйцами  благодаря  слабости  короля  и
коварству Екатерины,  заискивали  в  герцоге,  связывая  невидимыми,  но
крепкими нитями дело принца с  делом  Гизов,  которые  предусмотрительно
оставались в тени и хранили молчание, очень беспокоившее Шико.
   К этому надо добавить, что принц больше не вел  с  Бюсси  откровенных
политических разговоров. Лицемерные заверения в дружбе - вот и все,  что
он допускал.  Принца  безотчетно  беспокоила  встреча  с  Бюсси  в  доме
Монсоро, и он сердился на молодого человека за доверие, оказываемое  ему
обычно столь подозрительным графом.
   Его также пугало сияющее радостью  лицо  Дианы,  эти  нежные  краски,
делавшее ее такой восхитительной и желанной.
   Принц знал, что цветы горят красками и благоухают только от солнца, а
женщины - от любви. Диана явно была счастлива, а всегда  завистливому  и
настороженному принцу чужое счастье  казалось  враждебным,  направленным
лично против него.
   Рожденный принцем,  герцог  Анжуйский  достиг  могущества  темными  и
извилистыми путями и привык прибегать к силе, - будь то  в  делах  любви
или в делах мести, - после того, как сила обеспечила ему  успех.  Так  и
сейчас он, поддерживаемый к тому же советами Орильи, счел, что для  него
зазорно  быть  остановленным  в  удовлетворении  своих   желаний   столь
смехотворными препятствиями, как ревность мужа и отвращение жены.
   Однажды, после дурно  проведенной  ночи,  истерзанный  теми  мрачными
видениями,  которые  порождает  лихорадочное   состояние   полусна,   он
почувствовал, что вожделения его дошли до предела,  и  приказал  седлать
коней, чтобы отправиться с визитом к Монсоро.
   Монсоро, как известно,  уже  переселился  в  дом  возле  Турнельского
дворца.
   Услышав сие сообщение, принц улыбнулся. То была сцепа из  меридорский
комедии. Еще одна. Для виду он осведомился, где находится этот дом.  Ему
ответили, что на площади Сент-Антуан,  и  тогда,  обернувшись  к  Бюсси,
который сопровождал его, принц сказал:
   - Раз он возле Турнельского дворца, поедем к Турнельскому дворцу.
   Кавалькада тронулась в путь, и вскоре эти две дюжины знатных  дворян,
составлявших обычную свиту принца, за каждым из  которых  следовали  два
лакея с тремя лошадьми, наполнили шумом весь квартал.
   Принц хорошо знал и дом и дверь. Бюсси знал их не хуже его.
   Оба остановились  возле  двери,  вошли  в  прихожую  и  поднялись  по
лестнице.  Но  принц  вошел  в  комнаты,  а  Бюсси  остался  в  коридоре
Вследствие  такого   распределения   принц,   казалось   бы   получивший
преимущество, увидел  только  Монсоро,  который  встретил  его,  лежа  в
кресле, в то время как Бюсси  встретили  руки  Дианы,  нежно  обвившиеся
вокруг его шеи, пока Гертруда стояла на страже.
   Бледный от природы Монсоро при виде принца просто посинел. Принц  был
его кошмаром.
   - Монсеньер! - воскликнул граф, дрожа от злости -  Монсеньер  в  этом
бедном домишке! Нет, в самом деле, слишком уж  много  чести  для  такого
маленького человека, как я.
   Ирония бросалась в глаза, потому что Монсоро почти не дал себе  труда
замаскировать ее.
   Однако принц, словно и не заметив иронии, с улыбкой на лице подошел к
выздоравливающему.
   - Повсюду, куда едет мой страждущий друг, - сказал он,  -  еду  и  я,
чтобы узнать о его здоровье.
   - Помилуйте, принц, мне показалось, что  ваше  высочество  произнесли
слово "друг".
   - Я произнес его, любезный граф. Как вы себя чувствуете?
   - Гораздо лучше, монсеньер. Я поднимаюсь, хожу и  дней  через  восемь
буду совсем здоров.
   - Это ваш лекарь прописал вам воздух  Бастилии?  -  спросил  принц  с
самым простодушным видом.
   - Да, монсеньер.
   - Разве вам было плохо на улице Пти-Пэр?
   - Да, монсеньер, там приходилось принимать слишком  много  гостей,  и
эти гости поднимали слишком большой шум.
   Граф произнес свои слова твердым тоном, что не ускользнуло от принца,
и тем не менее Франсуа словно бы не обратил на них никакого внимания.
   - Но тут у вас, кажется, нет сада, - сказал он.
   - Сад был мне вреден, монсеньер, - ответил Монсоро.
   - По где же вы гуляли, дорогой мой?
   - Да я вообще не гулял, монсеньер.
   Принц закусил губу и откинулся на спинку стула.
   - Известно ли вам, граф, - сказал он после короткого молчания, -  что
очень многие просят короля передать им вашу должность главного ловчего?
   - Ба! И под каким предлогом, монсеньер?
   - Они уверяют, что вы умерли.
   - О! Я уверен, монсеньер отвечает им, что я жив.
   - Я ничего не отвечаю. Вы хороните  себя,  дорогой  мой,  значит,  вы
мертвы? Монсоро, в свою очередь, закусил губу.
   - Ну, что же,  монсеньер,  -  сказал  он,  -  пусть  я  потеряю  свою
должность.
   - Вот как?
   - Да, есть вещи, которые для меня важнее.
   - А! - произнес принц. - Стало быть, честолюбие вам чуждо?
   - Таков уж я, монсеньер.
   - Ну раз уж вы такой, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом
узнает король.
   - Кто же ему  скажет?,  -  Проклятие!  Если  он  спросит  меня,  мне,
безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.
   - По чести, монсеньер, коли рассказывать королю все, о чем говорят  в
Париже, его величеству не хватит двух ушей.
   - О чем говорят в Париже, сударь?  -  спросил  принц,  обернувшись  к
Монсоро так резко, словно его змея ужалила.
   Монсоро увидел, что  разговор  постепенно  принял  слишком  серьезный
оборот для выздоравливающего человека, который еще лишен полной  свободы
действия. Он смирил злобу, кипевшую в его душе, и,  приняв  безразличный
вид, сказал:
   - Что могу знать я, бедный паралитик? Жизнь идет,  а  я  вижу  только
тень от нее, да и то не всегда. Ежели король недоволен тем, что я  плохо
несу свою службу, он не прав.
   - То есть как?
   - Конечно. Несчастье, случившееся со мной...
   - Ну!
   - Произошло частично по его вине.
   - Что вы этим хотите сказать?
   - Проклятие! Разве господин де Сен-Люк, проколовший меня  шпагой,  не
из числа самых близких друзей короля? Ведь секретному удару, которым  он
продырявил мне грудь, научил его король, и я не вижу ничего невозможного
в том, что король сам же его исподтишка и подстрекнул завести  ссору  со
мной.
   Герцог Анжуйский слегка кивнул головой.
   - Вы правы, - сказал он, - но, как ни кинь, король есть король.
   - До тех пор, пока он не перестает быть  им,  не  так  ли?  -  сказал
Монсоро. Герцог подскочил.
   - Кстати, - сказал он. - Разве госпожа де Монсоро не живет здесь?
   - Монсеньер, графиня сейчас больна, иначе бы  она  уже  явилась  сюда
засвидетельствовать вам свое глубокое почтение.
   - Больна? Бедняжка!
   - Больна, монсеньер.
   - От горя, которое ей причинил вид ваших страданий?
   - И от этого, и от утомления, вызванного переездом.
   - Будем надеяться, что нездоровье ее продлится недолго, дорогой граф.
У вас такой умелый лекарь. И принц поднялся со стула.
   - Что и говорить, - сказал Монсоро,  -  милый  Реми  прекрасно  лечил
меня.
   - Реми? Но ведь так зовут лекаря Бюсси?
   - Да, верно, это граф ссудил его мне, монсеньер.
   - Значит, вы очень дружны с Бюсси?
   - Он мой лучший и следовало бы даже сказать: мой единственный друг, -
холодно ответил Монсоро.
   - Прощайте, граф, - сказал принц, приподнимая шелковую портьеру.
   В то самое мгновение, когда голова его высунулась за портьеру, принцу
показалось, что он увидел край платья, исчезнувший в комнате напротив, и
внезапно перед ним вырос, на своем посту посреди коридора, Бюсси.
   Подозрения принца усилились.
   - Мы уезжаем, - сказал он.
   Бюсси  не  ответил  и  поспешил   спуститься   вниз,   чтобы   отдать
распоряжение эскорту подготовиться, но,  возможно,  и  для  того,  чтобы
скрыть от принца румянец на своем лице.
   Оставшись  один,  герцог  попытался  проникнуть  туда,  где   исчезло
шелковое платье.
   Но, обернувшись, увидел, что Монсоро пошел вслед за  ним  и,  бледный
как смерть, стоит на пороге своей комнаты, держась за наличник.
   - Ваше высочество ошиблись дверью, - холодно скапал граф.
   - В самом деле, - пробормотал герцог, - благодарствуйте.
   И, кипя от ярости, спустился вниз.
   В течение всего обратного,  довольно  долгого  пути  он  в  Бюсси  не
обменялись ни единым словом.
   Бюсси распрощался с герцогом у дверей его дворца.
   Когда Франсуа вошел в дом  и  остался  в  кабинете  один,  к  нему  с
таинственным видом проскользнул Орильи.
   - Ну вот, - сказал, завидев его, герцог, - муж потешается надо мной.
   - А возможно, и любовник тоже, монсеньер, - добавил музыкант.
   - Что ты сказал?
   - Правду, ваше высочество.
   - Тогда продолжай.
   - Послушайте, монсеньер, я надеюсь, вы простите меня,  потому  что  я
сделал все это, движимый одним желанием - услужить вашему высочеству.
   - Дальше! Решено, я тебя прощаю заранее.
   - Ну так вот, после того как вы вошли в дом, я сторожил  под  навесом
во дворе.
   - Ага! И ты увидел?
   - Я увидел женское платье, увидел, как женщина  наклонилась,  увидел,
как две руки обвились вокруг ее шеи, и, так как ухо у меня наметанное, я
отчетливо услышал звук долгого и нежного поцелуя.