ра, например?
   - А, правда, в том-то и весь вопрос. Что ж, сейчас ты узнаешь.
   Генрих опустил одеяло и продолжал наивным и жалобным тоном ребенка:
   - Не говори мне ничего неприятного, Шико, прошу тебя. О, если бы ты знал,
как я рад, что слышу твой голос!
   - Я скажу тебе  правду,  вот  и  все.  Тем  хуже,  если  правда  окажется
неприятной.
   - Не всерьез же ты, в самом  деле,  опасаешься  господина  де  Майена,  -
сказал король.
   - Наоборот, это очень серьезно. Пойми же: получив от  слуг  господина  де
Майена пятьдесят палочных ударов, я ответил тем же и всыпал ему сотню ударов
ножнами шпаги. Если предположить, что два  удара  ножнами  равняются  одному
палочному - мы квиты. Если же допустить, что  один  удар  ножнами  равняется
одному палочному, господин де Майен, возможно, считает, что  он  должен  мне
еще пятьдесят ударов - палочных или ножнами. Я же ничего  так  не  опасаюсь,
как подобных должников. И как бы я сейчас ни был тебе необходим, я не явился
бы сюда, если бы не знал, что господин де Майен находится в Суассоне.
   - Отлично, Шико, раз это так, раз ты возвратился ради меня, я  беру  тебя
под свое покровительство и желаю...
   - Чего именно? Берегись, Генрике, каждый раз, когда ты произносишь  слова
"я желаю", это значит, что ты готовишься совершить какую-нибудь глупость.
   - Я желаю, чтобы ты воскрес, явился на свет божий.
   - Ну вот! Я так и знал.
   - Я тебя защищу.
   - Ладно уж.
   - Шико, даю тебе мое королевское слово.
   - У меня имеется кое-что получше.
   - Что?
   - Моя нора, я в ней и останусь.
   - Я защищу тебя, слышишь? - с силой вскричал король, выпрямляясь во  весь
рост на постаменте перед кроватью.
   - Генрике, - сказал Шико,  -  ты  простудишься.  Умоляю  тебя,  ложись  в
постель.
   - Ты прав. Но что делать, если ты выводишь меня  из  терпения,  -  сказал
король, снова закутываясь в одеяло. -  Как  это  так,  мне,  Генриху  Валуа,
королю  Франции,  достаточно  для  защиты   моих   швейцарцев,   шотландцев,
французских гвардейцев и дворян, а господину Шико этого мало, он не  считает
себя в безопасности!
   - Подожди-ка, подожди, как ты сказал? У тебя есть швейцарцы?
   - Да, под командованием Токно.
   - Хорошо. У тебя есть шотландцы?
   - Да. Ими командует Ларлан.
   - Очень хорошо. У тебя есть французские гвардейцы?
   - Под командованием Крильона.
   - Замечательно. А дальше?
   - Дальше? Не знаю, должен ли я тебе об этом говорить...
   - Не говори: кто тебя спрашивает?
   - Дальше - имеется кое-что новенькое, Шико.
   - Новенькое?
   - Да. Представь себе - сорок пять храбрых дворян, -  Сорок  пять!  А  ну,
повтори!
   - Сорок пять дворян.
   - Где ты их откопал? Не в Париже, во всяком случае?
   - Нет, но они только сегодня прибыли в Париж.
   - Ах да, ах да! - сказал Шико, озаренный внезапной мыслью. - Знаю я  этих
твоих дворян!
   - Вот как!
   - Сорок пять нищих оборванцев, которым не хватает только сумы.
   - Отрицать не стану.
   - При виде их можно со смеху помереть!
   - Шико, среди них есть настоящие молодцы.
   - Словом, гасконцы, как генерал-полковник твоей инфантерии.
   - И как ты, Шико.
   - Ну, я-то, Генрике, дело другое. С тех пор  как  я  покинул  Гасконь,  я
перестал быть гасконцем.
   - А они?..
   - Они наоборот: в Гаскони они гасконцами не были, зато здесь они гасконцы
вдвойне.
   - Не важно, у меня теперь сорок пять добрых шпаг.
   - Под командованием сорок шестой доброй шпаги, именуемой д'Эперноном?
   - Не совсем так.
   - Кто же их командир?
   - Луаньяк.
   - Подумаешь!
   - Ты что ж, и на Луаньяка наведешь критику?
   - Отнюдь не намереваюсь, он мой родич в двадцать пятой степени.
   - Вы, гасконцы, все между собой родичи.
   - В противоположность вам, не считающим друг друга родней.
   - Ответишь ты мне наконец?
   - На что?
   - На вопрос о моих сорока пяти?
   - Ты рассчитываешь на них, чтобы защищаться?
   - Да, черт побери! - с раздражением вскричал Генрих.
   Шико, или же его тень (мы на этот счет осведомлены  не  больше  короля  и
потому вынуждены оставить читателя в сомнении), Шико соскользнул поглубже  в
кресло, упираясь  пятками  в  край  того  же  кресла,  так  что  колени  его
образовали вершину угла, расположенную выше его головы.
   - Ну а вот у меня лично гораздо больше войска.
   - Войска? У тебя есть войско?
   - А почему бы нет?
   - Что ж это за войско?
   - Сейчас увидишь. Во-первых, у меня есть вся та армия, которую господа де
Гизы формируют в Лотарингии.
   - Ты рехнулся?
   - Нисколечко. Настоящая армия в количестве не менее шести тысяч человек.
   - Но каким же образом ты, который так боишься господина де Майена, можешь
рассчитывать, что тебя станут защищать солдаты господина де Гиза?
   - Я ведь умер.
   - Опять та же шутка!
   - Господин де Майен имел зуб против Шико. Поэтому, воспользовавшись своей
смертью, я переменил оболочку, имя и общественное положение.
   - Значит, ты больше не Шико? - спросил король.
   - Нет.
   - Кто же ты?
   - Я - Робер Брике, бывший торговец и лигист.
   - Ты лигист, Шико?
   - И самый ярый. Таким образом, разумеется, при условии,  что  я  не  буду
слишком близко сталкиваться с господином де Майеном, -  меня  лично,  Робера
Брике, члена святого Союза, защищает, во-первых, лотарингская армия -  шесть
тысяч человек; запоминай хорошенько цифры.
   - Не беспокойся.
   - Затем около ста тысяч парижан.
   - Ну и вояки!
   - Достаточно хорошие, чтобы  наделать  тебе  неприятностей,  мой  король.
Итак, сто тысяч плюс шесть тысяч, итого - сто шесть тысяч! Затем  парламент,
папа, испанцы, господин кардинал де Бурбон,  фламандцы,  Генрих  Наваррский,
герцог Анжуйский.
   - Ну что, твой список еще не пришел к концу? - с досадой спросил король.
   - Да нет же! Остается еще три категории людей.
   - Говори.
   - Сильно против тебя настроенных.
   - Говори же.
   - Прежде всего католики.
   - Ах да. Я ведь истребил только три четверти гугенотов.
   - Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их.
   - Ну, разумеется. А третьи?
   - Что ты скажешь о политиках, Генрике?
   - Да, да, о тех, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни  господина  де
Гиза.
   - Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя!
   - С тем чтобы он отрекся от своей веры.
   - Вот уж пустяки! Очень это его смутит!
   - Но помилуй! Люди, о которых ты мне говоришь...
   - Ну?
   - Это вся Франция?
   - Вот именно. Я лигист, и это мои силы. Ну же, ну - сложи и сравни.
   - Мы шутим, не так ли, Шико? - промолвил Генрих, чувствуя, как его все же
пробирает дрожь.
   - По-моему, сейчас не до шуток, ведь ты, бедный мой Генрике, один  против
всех.
   Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.
   - Да, я один, - сказал он, - но и повелитель один я. Ты показал мне целую
армию, отлично. А теперь покажи-ка  мне  вождя!  О,  ты,  конечно,  назовешь
господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси. Господина
де Майена? Ты сам сказал, что он в Суассоне. Герцог  Анжуйский?  Ты  знаешь,
что он в Брюсселе. Король Наваррский? Он в По.  Что  касается  меня,  то  я,
разумеется, один, но у себя я свободен и могу видеть, откуда идет враг,  как
охотник, стоящий среди поля, видит, как из окружающих его лесов выбегает или
вылетает дичь.
   Шико почесал нос. Король решил, что он побежден.
   - Что ты мне на это ответишь? - спросил Генрих.
   - Что ты, Генрике, как всегда, красноречив. У тебя  остается  твой  язык;
действительно, это не так мало, как я думал, с чем тебя и поздравляю.  Но  в
твоей речи есть одно уязвимое место.
   - Какое?
   - О, бог мой, пустяки, почти ничего, одна риторическая  фигура.  Уязвимое
твое сравнение.
   - В чем же?
   - А в том, что ты воображаешь себя охотником,  подстерегающим  из  засады
дичь, я же полагаю, ты, напротив, дичь, которую охотник преследует до  самой
ее норы.
   - Шико!
   - Ну, хорошо, ты, сидящий в засаде, кого ты увидел?!
   - Да никого, черт побери!
   - А между тем кто-то появился.
   - Кто?
   - Одна женщина.
   - Моя сестрица Марго?
   - Нет, герцогиня Монпансье.
   - Она! В Париже?
   - Ну, конечно, бог ты мой.
   - Даже если это и так, с каких пор я стал бояться женщин?
   - Правда, опасаться надо только мужчин. Но погоди. Она явилась в качестве
гонца, понимаешь? Возвестить о прибытии брата.
   - О прибытии господина де Гиза?
   - Да.
   - И ты полагаешь, что это меня встревожит?
   - О, тебя же вообще ничто не тревожит.
   - Передай мне чернила и бумагу.
   - Для чего? Написать господину де Гизу повеление не выезжать из Нанси?
   - Вот именно. Мысль, видно, правильная, раз  она  одновременно  пришла  в
голову и тебе и мне.
   - Наоборот - никуда не годная мысль.
   - Почему?
   - Едва получив это повеление, он сразу же догадается, что его присутствие
в Париже необходимо, и устремится сюда.
   Король почувствовал, как в нем закипает гнев. Он косо посмотрел на Шико.
   -  Если  вы  возвратились  лишь  для  того,  чтобы  делать  мне  подобные
сообщения, то могли оставаться там, где были.
   - Что поделаешь, Генрике, призраки не льстят.
   - Значит, ты признаешь, что ты призрак?
   - А я этого и не отрицал.
   - Шико!
   - Ну, ладно, не сердись: ты и без того близорук, а  так  совсем  лишишься
зрения. Вот что, ты говорил, будто удерживаешь своего брата во Фландрии?
   - Да, конечно, это правильная политика. Я ее и придерживаюсь.
   - Теперь слушай и не раздражайся: с какой целью, полагаешь  ты,  сидит  в
Нанси господин де Гиз?
   - Он организует там армию.
   - Хорошо, спокойствие... Для чего нужна ему эта армия?
   - Ах, Шико, вы утомляете меня всеми этими расспросами!
   -  Утомляйся,  Генрике,  утомляйся.  Зато  потом,  ручаюсь  тебе,   лучше
отдохнешь. Итак, мы говорили, что эта армия ему нужна...
   - Для борьбы с гугенотами севера.
   -  Или,  вернее,  для  того,  чтобы  досаждать  твоему   брату,   герцогу
Анжуйскому, который добился, чтобы его провозгласили герцогом Брабантским, и
старается устроить себе хоть небольшой трон во Фландрии,  а  для  достижения
этой цели беспрестанно требует у тебя помощи.
   - Помощь эту я ему все время обещаю, но, разумеется, никогда не пошлю.
   - К величайшей радости господина герцога де Гиза. Слушай же, Генрике, что
я тебе посоветую.
   - Что же именно?
   - Притворись, что ты действительно намерен послать брату в помощь войска,
и пусть они двинутся по направлению к Брюсселю,  даже  если  на  самом  деле
пройдут всего лишь полпути.
   - Ах, верно, - вскричал Генрих, - понимаю: господин де Гиз  тогда  ни  на
шаг не отойдет от границы.
   - И данное нам, лигистам, госпожой де Монпансье  обещание,  что  в  конце
недели господин де Гиз будет в Париже...
   - Обещание это рассеется в воздухе, как дым.
   - Ты сам это сказал, мой повелитель, - сказал Шико, усаживаясь поудобнее.
- Ну, как же ты расцениваешь мой совет?
   - Он, пожалуй, хорош.., только...
   - Что еще?
   - Пока эти господа там, на севере, будут заняты друг другом...
   - Ах да, тебя беспокоит юг? Ты прав, Генрике, грозы обычно надвигаются  с
юга.
   - Не обрушится ли на меня за это время мой третий  бич?  Ты  знаешь,  что
делает Беарнец?
   - Нет, разрази меня гром!
   - Он требует.
   - Чего?
   - Городов, составляющих приданое его супруги.
   - Ай, какой наглец! Мало ему чести породниться с французским  королевским
домом, он еще позволяет себе требовать то, что ему принадлежит!
   - Например, Кагор. Но какой же я буду политик, если отдам врагу  подобный
город?
   - Да, хороший политик не сделал бы этого, но зато так поступил бы честный
человек.
   - Господин Шико!
   - Считай, что я ничего не говорил: ты же знаешь, что в твои семейные дела
я не вмешиваюсь.
   - Но это-то меня не тревожит: у меня есть одна мысль.
   - Тем лучше!
   - Возвратимся же к самым срочным делам.
   - К Фландрии?
   - Так я действительно пошлю кого-нибудь во Фландрию, к брату... Но  кого?
Кому, бог ты мой, могу я доверить такое важное дело?
   - Да, это вопрос сложный!
   - А, я нашел!
   - Я тоже.
   - Отправляйся ты, Шико.
   - Мне отправиться во Фландрию?
   - Почему нет?
   - Как же я отправлюсь во Фландрию, когда я мертв?
   - Да ведь ты больше не Шико, ты Робер Брике.
   - Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза  вдруг
станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!
   - Значит, ты отказываешься?
   - А то как же!
   - Ты отказываешь мне в повиновении?
   - В повиновении? А разве я обязан тебе повиноваться?
   - Ты не обязан, несчастный?
   - А откуда у меня  могут  быть  обязательства?  Я  от  тебя  когда-нибудь
что-нибудь видел? То немногое, что я  имею,  получено  по  наследству.  Я  -
человек бедный и незаметный.  Сделай  меня  герцогом  и  пэром,  преврати  в
маркизат мою землицу Шикотери, пожалуй мне пятьсот тысяч  экю,  и  тогда  мы
поговорим о поручениях.
   Генрих уже намеревался ответить, подыскав подходящее оправдание, из  тех,
к каким обычно прибегают короли, когда слышат подобные упреки,  но  внезапно
раздался шелест и лязганье колец - отдергивали тяжелую бархатную портьеру.
   - Господин герцог де Жуаез, - произнес голос слуги.
   - Вот он, черт побери, твой посланец!  -  вскричал  Шико.  -  Кто  сумеет
представлять тебя лучше, чем мессир Анн, попробуй найди!
   - И правда, - прошептал Генрих, - ни один из моих министров не давал  мне
таких хороших советов, как этот чертяка!
   - А, так ты наконец признаешь это? - сказал Шико.
   И он забился поглубже в кресло, свернувшись калачиком, так что даже самый
лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не
мог бы увидеть в этом огромном кресле, куда погрузился Шико, что-либо, кроме
выступов резьбы на его ручках и спинке.
   Господин де Жуаез, хоть он и был главным адмиралом Франции,  тоже  ничего
другого не заметил.
   Увидав своего юного любимца, король радостно  вскрикнул  и  протянул  ему
руку.
   - Садись, Жуаез, дитя мое, - сказал он. - Боже мой, как ты поздно явился.
   - Сир, - ответил Жуаез, - ваше величество очень добры, что  изволили  эго
заметить.
   И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну
из вышитых лилиями подушек, разбросанных для этой цели на ступеньках.

Глава 15

О ТОМ, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ КОРОЛЮ НАЙТИ ХОРОШЕГО ПОСЛА

   Шико, по-прежнему  невидимый,  покоился  в  кресле;  Жуаез  полулежал  на
подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.
   - Ну что ж, Жуаез, - сказал Генрих, - хорошо вы побродили по городу?
   - Отлично, сир, благодарю вас, - рассеянно ответил герцог.
   - Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!
   - Послушайте, сир,  честно  говоря  -  не  очень-то  это  развлекательное
зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.
   - Какой жалостливый!
   - Нет, я эгоист... Чужие страдания действуют мне на нервы.
   - Ты знаешь, что произошло?
   - Где именно, сир?
   - На Гревской площади?
   - По правде говоря - нет.
   - Сальсед отрекся от своих показаний.
   - Вот как!
   - Вам это безразлично, Жуаез?
   - Мне?
   - Да.
   - Признаюсь откровенно, сир, я не придавал большого значения тому, что он
мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.
   - Но ведь он сперва сознался.
   - Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться.  Гизы  и
начали  действовать,  пока  ваше  величество  сидели  спокойно:   это   было
неизбежно.
   - Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?
   - Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.
   - Оставим это, Жуаез.
   - Сир...
   - Мне понадобится твой брат.
   - Мой брат, как и я сам, сир, всегда к услугам его величества.
   - Значит, я могу на него рассчитывать?
   - Разумеется.
   - Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.
   - Вне Парижа?
   - Да.
   - В таком случае это невозможно, сир.
   - Как так?
   - Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.
   Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.
   - Что это значит? - спросил он.
   Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.
   - Сир, - сказал он, - это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен,
но он недостаточно искусно приступил к делу. Пошел по неправильному пути,  и
вот бедный мальчик начал худеть, худеть...
   - И правда, - сказал король, - это бросилось мне в глаза.
   - И все мрачнел,  черт  побери,  -  словно  он  живет  при  дворе  вашего
величества.
   От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание.  Жуаез  умолк  и  с
удивлением огляделся по сторонам.
   - Не обращай внимания, Анн, -  засмеялся  Генрих,  -  это  одна  из  моих
собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так  ты  говоришь,  друг  мой,  что
бедняге дю Бушажу взгрустнулось?
   - Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он  где-то  повстречал
женщину, все время  пребывающую  в  угнетенном  состоянии  ума.  Нет  ничего
ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур  можно  добиться  успеха  не
хуже, чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.
   - Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!
   - Вот тебе и на! Вы  называете  меня  распутником  за  то,  что  я  люблю
женщин?
   Генрих вздохнул.
   - Так ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?
   - Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.
   - И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?
   - Черт побери! Все  дело  в  том,  чтобы  играть  на  противоположностях.
Настоящие трудности бывают только с женщинами сдержанного темперамента:  они
требуют от добивающегося их благосклонности одновременно  и  любезностей,  и
известной строгости, а соединить это мало кому удается. Дю  Бушажу  попалась
женщина мрачная, и любовь у него поэтому несчастная.
   - Бедняга! - сказал король.
   - Вы понимаете, сир, - продолжал Жуаез, - что не успел он сделать мне это
признание, как я начал его лечить.
   - Так что...
   - Так что в настоящее время курс лечения начат.
   - Он уже не так влюблен?
   - Нет, сир, но у него появилась надежда внушить любовь:  это  ведь  более
приятное лечение, чем  вовсе  лишать  людей  их  чувства.  Итак,  начиная  с
сегодняшнего вечера, он, вместо того чтобы вздыхать  на  манер  своей  дамы,
постарается развеселить ее, как только возможно: сегодня вечером, к примеру,
я посылаю  к  его  возлюбленной  тридцать  итальянских  музыкантов,  которые
устроят под ее балконом неистовый шум.
   - Фи! - сказал король. - Что за пошлая затея!
   - Как так - пошлая? Тридцать музыкантов, которым равных нет в мире!
   - Ну знаешь, черта с два развлекли бы меня музыкой в  дни,  когда  я  был
влюблен в госпожу де Конде!
   - Да, но ведь тогда были влюблены именно вы, сир.
   - Безумно влюблен, - ответил король.
   Тут снова послышалось какое-то ворчанье, весьма  похожее  на  насмешливое
хихиканье.
   - Вы же сами понимаете, что это совсем другое дело, сир, - сказал  Жуаез,
тщетно  пытаясь  разглядеть,  откуда  доносятся  странные  звуки.  -   Дама,
наоборот, равнодушна, как истукан, и холодна, как льдина.
   - И ты рассчитываешь, что от музыки лед растает, а истукан оживет?
   - Разумеется, рассчитываю.
   Король покачал головой.
   - Конечно, я не говорю, - продолжал Жуаез, - что  при  первом  же  взмахе
смычка дама устремится в объятия дю Бушажа. Но она будет поражена  тем,  что
ради нее устроен весь этот шум. Мало-помалу она  освоится  с  концертами,  а
если они не придутся ей по вкусу,  мы  пустим  в  ход  актеров,  фокусников,
чародеев, прогулки верхом, - словом, все забавы, какие только можно. Так что
если веселье вернется не к  этой  скорбящей  красавице,  то  уж,  во  всяком
случае, к самому дю Бушажу.
   - Желаю ему этого от всего сердца, -  сказал  Генрих,  -  но  оставим  дю
Бушажа, раз он уж так затрудняется покидать в  настоящее  время  Париж.  Для
меня отнюдь не необходимо, чтобы именно он