Твое богатство известно всем.
     - Я только что разостлала их на солнце, - захныкала  Гуния,  -  а  мы
бедные люди, у нас ничего нет.
     Клок-Но-Тон вдруг  весь  напружился,  лицо  его  исказила  чудовищная
гримаса, и Гуния попятилась. Но в следующее мгновение он прыгнул вперед  с
такой стремительностью, что она пошатнулась и рухнула к его ногам. Глаза у
него закатились, челюсть отвисла. Он размахивал руками, неистово колотя по
воздуху; все его тело извивалось и корчилось, словно  от  боли.  Это  было
похоже на эпилептический припадок. Белая пена показалась у него на  губах,
конвульсивные судороги сотрясали тело.
     Женщины затянули  жалобный  напев,  в  забытьи  раскачиваясь  взад  и
вперед, и мужчины тоже один за другим поддались общему исступлению. Только
Симэ еще держался. Сидя верхом на опрокинутой лодке, он насмешливо  глядел
на то, что творилось кругом, но голос предков, чье семя он носил  в  себе,
звучал все более властно, и он бормотал самые  страшные  проклятия,  какие
только знал, чтобы укрепить свое мужество. На  Клок-Но-Тона  страшно  было
глядеть. Он сбросил с себя одеяло, сорвал всю одежду и остался  совершенно
нагим, в одной только повязке из орлиных когтей на  бедрах.  Он  скакал  и
бесновался в кругу, оглашая воздух дикими воплями, и  его  длинные  черные
волосы развевались, точно сгусток ночной мглы. Но неистовство Клок-Но-Тона
подчинено было какому-то грубому ритму, и когда  все  кругом  подпали  под
власть этого ритма, когда все тела раскачивались в такт движения шамана  и
все голоса вторили ему, - он вдруг остановился и сел на  землю,  прямой  и
неподвижный,  вытянув  вперед  руку  с   длинным,   похожим   на   коготь,
указательным пальцем. Долгий, словно предсмертный стон пронесся в толпе, -
съежившись, дрожа всем телом, люди следили за  грозным  пальцем,  медленно
обводившим круг. Ибо с ним шла смерть, и те, кого он  миновал,  оставались
жить и, переведя дух, с жадным вниманием следили, что будет дальше.
     Наконец с пронзительным криком  шаман  остановил  зловещий  палец  на
Ла-Лахе. Тот затрясся, словно осиновый лист, уже видя себя  мертвым,  свое
имущество разделенным,  свою  жену  замужем  за  своим  братом.  Он  хотел
заговорить, оправдаться, но язык у него прилип к гортани и от  нестерпимой
жажды пересохло во рту. Клок-Но-Тон, свершив свое дело, казалось,  впал  в
полузабытье; однако он  слушал  с  закрытыми  глазами,  ждал:  вот  сейчас
раздастся знакомый крик - великий крик мести, слышанный им десятки и сотни
раз, когда после  его  заклинаний  люди  племени,  точно  голодные  волки,
бросались на  трепещущую  жертву.  Однако  все  было  тихо;  потом  где-то
хихикнули,  и  в  другом  месте  подхватили  -  и  пошло,  и  пошло,  пока
оглушительный хохот не потряс все кругом.
     - Что это? - крикнул шаман.
     - Хо! Хо! - смеялись в ответ. - Твоя ворожба не удалась, Клок-Но-Тон!
     - Все же знают! - запинаясь, выговорил Ла-Лах.  -  На  восемь  долгих
месяцев я уходил на лов тюленей с охотниками из племени сивашей  и  только
сегодня вернулся домой и узнал о покраже одеял.
     - Это правда! - дружно  откликнулась  толпа.  -  Когда  одеяла  Гунии
пропали, его не было в поселке.
     - И я ничего не заплачу тебе, потому что твоя ворожба не  удалась,  -
заявила Гуния, которая уже успела подняться на  ноги  и  чувствовала  себя
обиженной комическим оборотом дела.
     Но у Клок-Но-Тона перед глазами неотступно стояло лицо Скунду  с  его
слабой, едва заметной усмешкой, и в ушах у него  звучал  тоненький  голос,
похожий на отдаленное верещание сверчка: "Я получил  его  от  человека  по
имени Ла-Лах, и мне не раз приходила мысль... Ты умеешь круто действовать,
и твое прибытие озарит нас светом."
     Оттолкнув Гунию, он рванулся вперед, и  толпа  невольно  расступилась
перед ним. Симэ со своей лодки выкрикнул ему в след обидную шутку, женщины
хохотали ему в лицо, со всех сторон сыпались насмешки, но он, ни на что не
обращая внимания, бежал со всех  ног  к  дому  Скунду.  Добежав,  он  стал
ломиться в дверь, колотил в нее кулаками, выкрикивал  страшные  проклятия.
Но ответа не было, и только в минуты затишья из-за  двери  слышался  голос
Скунду, бормочущий заклинания. Клок-Но-Тон бесновался, точно одержимый, и,
наконец, схватив огромный камень, хотел высадить дверь,  но  тут  в  толпе
прошел ужасающий ропот. И Клок-Но-Тон вдруг подумал о  том,  что  он  один
среди людей чужого племени, уже лишенный своего величия и силы. Он увидел,
как один человек нагнулся и подобрал с  земли  камень,  за  ним  и  другой
сделал то же, - и животный страх охватил шамана.
     - Не тронь Скунду, он настоящий кудесник, не то, что ты!  -  крикнула
какая-то женщина.
     - Убирайся лучше  отсюда  домой,  -  с  угрозой  посоветовал  какойто
мужчина.
     Клок-Но-Тон повернулся и стал спускаться к берегу, изнывая в душе  от
бессильной ярости и с тревогой думая о своей  незащищенной  спине.  Но  ни
один камень не полетел ему вслед. Дети, кривляясь, вертелись  у  него  под
ногами, хохот и насмешки неслись вдогонку - но и только. И  все  же,  лишь
когда лодка вышла в открытое море, он, наконец, вздохнул свободно и, встав
во весь рост, разразился потоком бесплодных проклятий по адресу поселка  и
его обитателей, не забыв особо выделить Скунду - виновника его позора.
     А на берегу толпа ревела, требуя Скунду. Все жители поселка собрались
у его дверей, настойчиво и смиренно взывая к нему, и,  наконец,  маленький
шаман показался на пороге и поднял руку.
     - Вы мои дети, и потому я прощаю вам, - сказал он. - Но  в  последний
раз. То, чего вы все хотите, будет дано вам, ибо я  уже  проник  в  тайну.
Сегодня ночью, когда луна зайдет за грани мира,  чтобы  созерцать  великих
умерших, пусть все соберутся в темноте к дому Гунии. Там  имя  преступника
откроется всем, и он понесет заслуженную кару. Я сказал.
     - Карой ему будет смерть, - воскликнул Боун, - потому что  он  навлек
на нас не только горести, но и позор!
     - Да будет так! - отвечал Скунду и захлопнул дверь.
     - И теперь все разъяснится и вновь наступит у нас мир  и  порядок,  -
торжественно провозгласил Ла-Лах.
     - И все по воле маленького человечка  Скунду?  -  насмешливо  спросил
Симэ.
     - По воле великого кудесника Скунду, - поправил его Ла-Лах.
     - Племя глупцов - вот кто такие тлинкеты! - Симэ звучно шлепнул  себя
по ляжке. - Просто удивительно, как это взрослые женщины и сильные мужчины
дают себя дурачить разными выдумками и детскими сказками.
     - Я человек бывалый, - возразил Ла-Лах. - Я путешествовал по морям  и
видел знамения и разные другие чудеса и знаю, что  все  это  правда.  Я  -
Ла-Лах...
     - Обманщик...
     -  Так  зовут  меня   некоторые,   но   я   справедливо   прозван   и
Землепроходцем.
     - Ну, я не такой бывалый человек... - начал Симэ.
     - Вот и придержи язык, - обрезал его Боун, и они разошлись  в  разные
стороны, недовольные друг другом.
     Когда последний  серебристый  луч  скрылся  за  гранью  мира,  Скунду
подошел к толпе, сгрудившейся у дома  Гунии.  Он  шел  быстрым,  уверенным
шагом, и те, кому удалось разглядеть его в  слабом  мерцании  светильника,
увидели, что он явился с пустыми руками,  без  масок,  трещоток  и  прочих
принадлежностей колдовства. Только под мышкой он держал  большого  сонного
ворона.
     - Приготовлен ли хворост для костра, чтобы все увидели вора, когда он
отыщется? - спросил Скунду.
     - Да, - ответил Боун, - хворосту достаточно.
     - Тогда слушайте все, ибо я буду краток. Я принес  с  собою  Джелкса,
ворона, которому открыты все тайны и ведомы все дела. Я посажу эту птицу в
самый черный угол дома Гунии и накрою большим черным  горшком.  Светильник
мы погасим и останемся в темноте. Все будет очень просто. Каждый из вас по
очереди войдет в дом, положит руку на горшок,  подержит  столько  времени,
сколько потребуется, чтобы глубоко вздохнуть, снимет и уйдет. Когда Джелкс
почувствует руку преступника так близко от себя, он, наверно, закричит.  А
может быть, и как-нибудь иначе явит свою мудрость. Готовы ли вы?
     - Мы готовы, - был многочисленный ответ.
     - Тогда начнем. Я буду каждого  выкликать  по  имени,  пока  переберу
всех, мужчин и женщин.
     Первым было названо имя  Ла-Лаха,  и  он  тотчас  вошел  в  дом.  Все
напряженно вслушивались, и в тишине было слышно, как скрипят  у  него  под
ногами шаткие половицы. Но и только. Джелкс не крикнул,  не  подал  знака.
Потом наступила очередь Боуна, ибо ничего  нет  невероятного  в  том,  что
человек припрятал собственные одеяла с целью навлечь позор на соседей.  За
ним  пошла  Гуния,  потом  другие  женщины  и  дети,  но  ворон  оставался
безмолвным.
     - Симэ! - выкрикнул Скунду. - Симэ! - повторил он.
     Но Симэ не двигался с места.
     - Что ж ты, боишься темноты? - задорно спросил  Ла-Лах,  гордый  тем,
что его невиновность уже доказана.
     Симэ фыркнул:
     - Да меня смех берет, как погляжу на все эти глупости. Но  я  все  же
пойду, не из веры в чудеса, а в знак того, что не боюсь.
     И он твердым шагом вошел в дом и вышел, посмеиваясь, как всегда.
     - Вот погоди, придет твой час, умрешь, когда и  ждать  не  будешь,  -
шепнул ему Ла-Лах в порыве благородного негодования.
     - Да уж наверно, - легкомысленно отвечал безбожник. - Немногие из нас
умирают в своей постели из-за шаманов и бурного моря.
     Уже половина жителей поселка благополучно прошла через испытание, и в
толпе нарастало беспокойство, еще усиливавшееся  оттого,  что  приходилось
его подавлять. Когда осталось совсем немного людей, одна молодая  женщина,
беременная первым ребенком, не выдержала и забилась в припадке.
     Наконец, наступила очередь последнего, а ворон все молчал.  Последним
был Ди-Йа. Значит, преступник - он. Гуния заголосила, воздев руки к  небу,
остальные попятились от злополучного мальчугана. Ди-Йа  был  едва  жив  от
страха, ноги у него подкашивались, и, входя, он запнулся о порог и чуть не
упал. Скунду втолкнул его и захлопнул за ним дверь. Прошло немало времени,
но ничего не было слышно, кроме всхлипываний мальчика. Потом донесся скрип
его удаляющихся шагов, потом наступила полная  тишина,  потом  шаги  снова
стали приближаться. Дверь  отворилась  настежь,  и  он  вышел.  Ничего  не
случилось, а испытывать больше было некого.
     - Разожгите костер, - приказал Скунду.
     Яркое  пламя  взметнулось  вверх  и  осветило  лица,  еще  искаженные
недавним страхом и в то же время недоуменные.
     - Опять ничего не вышло, - хриплым шепотом воскликнула Гуния.
     - Да, - подтвердил Боун. - Скунду становится стар, и нам нужен  новый
шаман.
     - Где же  мудрость  всеведущего  Джелкса?  -  хихикнул  Симэ  на  ухо
Ла-Лаху.
     Ла-Лах растерянно потер рукой лоб и ничего не ответил.
     Симэ вызывающе выпятил грудь и подскочил к маленькому шаману:
     - Хо! Хо! Говорил я, что все это ни к чему не приведет!
     - Может быть, может быть, - смиренно  отвечал  Скунду.  -  Так  может
показаться всякому, кто несведущ в чудесах.
     - Тебе, например, - дерзко вставил Симэ.
     - Может быть, даже и мне. - Скунду говорил совсем тихо,  и  веки  его
медленно, очень медленно опускались, пока совсем не прикрыли глаза.  -  Но
осталось еще одно испытание. Пусть все, мужчины, женщины и дети,  поднимут
руки над головой - быстро, разом, все!
     Таким неожиданным явилось это приказание, и настолько властным  тоном
было оно отдано, что все повиновались беспрекословно. Все руки взлетели  в
воздух.
     - Теперь  пусть  каждый  посмотрит  на  руки  остальных,  скомандовал
Скунду. - Всех остальных, так, чтобы...
     Но взрыв хохота, в котором прозвучала и угроза, заглушил  его  слова.
Все глаза остановились на Симэ. У всех руки были измазаны сажей, и  только
у него одного ладони остались  чистыми,  не  замаранные  прикосновением  к
горшку Гунии.
     В воздухе пролетел камень и угодил ему в щеку.
     - Это неправда! - заревел он. - Неправда! Я не трогал одеял Гунии.
     Второй камень рассек ему кожу на лбу,  третий  просвистел  над  самой
головой. Великий крик мести разнесся далеко кругом, люди шарили по  земле,
ища, чем бы кинуть в провинившегося. Симэ пошатнулся и упал на колени.
     - Я пошутил! Только пошутил! - закричал он. - Я взял их, только  чтоб
пошутить.
     - Куда ты девал их? - Визгливый,  пронзительный  голос  Скунду  точно
ножом прорезал общий шум.
     - Они у меня дома, в большой связке шкур, что висит под самой крышей,
- послышался ответ. - Но я только хотел пошутить, я...
     Симэ наклонил голову, и на него  обрушился  град  камней.  Жена  Симэ
плакала, уткнув голову в  колени;  но  маленький  его  сынишка,  хохоча  и
взвизгивая, бросал камни вместе с остальными.
     Гуния уже возвращалась, переваливаясь под тяжестью драгоценных одеял.
Скунду остановил ее.
     - Мы бедные люди, и у нас ничего нет, - захныкала она.  -  Не  обижай
нас, о Скунду.
     Толпа отступила от вздрагивающего  под  грудой  камней  Симэ,  и  все
взгляды обратились на маленького шамана.
     - Разве я когда-нибудь обижал своих детей, добрая Гуния? - отвечал ей
Скунду,  протягивая  руку  к  одеялам.  -  Не  такой  я   человек,   и   в
доказательство я не возьму с тебя ничего, кроме этих одеял.
     - Мудр ли я, дети мои? - спросил он, обращаясь к толпе.
     - Поистине ты мудр, о Скунду! - ответили все в один голос.
     И он скрылся в темноте с одеялами на плечах  и  сонным  Джелксом  под
мышкой.





                             ДЕМЕТРИОС КОНТОС


     Из того, что я рассказывал о греках-рыбаках, не следует  думать,  что
все они были преступниками. Отнюдь нет. Это  были  суровые  люди,  которые
жили обособленными колониями и в борьбе со  стихиями  добывали  свой  хлеб
насущный. Они не признавали закона и, считая его насилием и произволом, не
понимали, зачем он нужен. Особенно тираническим казался им закон о  рыбной
ловле. И в  нас,  рыбачьих  патрульных,  они,  естественно,  видели  своих
врагов.
     Мы угрожали их жизни и мешали добывать пропитание, что,  в  сущности,
одно и то же. Мы конфисковали их браконьерские сети и снасти, изготовление
которых стоили денег и требовало несколько  недель  работы.  Много  раз  в
году, а порой и целый сезон мы запрещали им ловить рыбу, лишая  заработка,
какой они могли бы иметь,  если  бы  нас  не  существовало.  А  когда  они
попадались нам в руки, мы предавали их суду, где  с  них  взимали  большой
денежный штраф. Вот почему они нас  ненавидели  и  радовались  случаю  нам
отомстить. Патрульный - такой же естественный враг рыбака,  как  собака  -
кошки, а змея - человека.
     Но пусть читатель не думает, что рыбаки умели только люто ненавидеть;
нет, они были способны и на благородные поступки, в доказательство чего  я
и хочу рассказать историю о Деметриосе Контосе.  Деметриос  Контос  жил  в
Валлехо. После Большого Алека он был самым сильным, самым отважным и самым
влиятельным человеком среди греков. Он ничем не беспокоил нас  и  вряд  ли
когда-нибудь столкнулся бы с нами, не обзаведись он новой лодкой для ловли
лососей. Она-то и явилась  причиной  всех  бед.  Деметриос  сделал  ее  по
собственному образцу, слегка изменив очертания обычной лососевой лодки.
     К его великому восторгу оказалось, что новая лодка очень быстроходна,
быстроходнее всех лодок в заливе и впадающих в него реках. И когда  нам  с
помощью "Мэри-Ребекки" удалось хорошенько припугнуть рыбаков, занимавшихся
ловлей лососей в воскресенье, он послал в Бенишию вызов,  который  передал
нам  один  из  местных  рыбаков.  Смысл  вызова  был  такой:  в  следующее
воскресенье Деметриос Контос выйдет из Валлехо, закинет сеть на самом виду
у Бенишии и будет ловить лососей, а патрульный Чарли Ле Грант пусть придет
и поймает его, если сможет. Разумеется, мы с Чарли тогда ничего не знали о
новой лодке Контоса. Наша же собственная была довольно быстроходной, и  мы
не боялись помериться силой с любой другой.
     Настало воскресенье. Слух  о  вызове  не  замедлил  распространиться:
рыбаки и моряки Бенишии все, как один, пришли на пароходную пристань,  так
что она стала похожа на центральную трибуну во время футбольного матча. Мы
с Чарли были настроены весьма скептически, но, увидев  на  пристани  такую
толпу, поняли, что Деметриос Контос полез на рожон не зря.
     После полудня, когда морской бриз набрал силу, на горизонте показался
парус судна, идущего на фордевинд. Футах  в  двадцати  от  пристани  судно
сделало поворот, и перед толпой  предстал  Деметриос  Контос.  Театральным
жестом, словно рыцарь  перед  состязанием  на  турнире,  он  приветствовал
восхищенных зрителей, встретивших его возгласами одобрения, и  остановился
в двухстах ярдах от берега. Потом он опустил парус, лег в дрейф по ветру и
стал закидывать сеть. Он закинул ее не всю, а футов пятьдесят, не  больше,
однако нас с Чарли, как громом, поразила наглость рыбака. Тогда мы еще  не
знали - это стало нам известно позже, - что сеть была старой  и  негодной.
Она могла задержать рыбу, но сколько-нибудь значительный улов разорвал  бы
ее на куски.
     - Признаться, я ничего не понимаю, - пожав плечами, заметил Чарли.  -
Пусть он закинул всего пятьдесят футов сети, что из этого? Ему  все  равно
ее не вытащить, если мы двинемся за ним. И зачем он вообще явился  сюда  и
нагло попирает закон у нас на глазах? Да еще у самого города, в котором мы
живем.
     В  голосе  Чарли  послышались  нотки  обиды,  и  он  несколько  минут
продолжал горячо возмущаться бесстыдством Деметриоса Контоса.
     Тем временем человек, о котором шла речь, сидел развалившись на корме
своей лодки и следил за  поплавками.  Когда  в  жаберную  сеть  попадается
большая рыба, поплавки, приходя в движение, тотчас  дают  об  этом  знать.
По-видимому, так случилось и сейчас, потому что Деметриос вдруг вытянул из
воды футов двенадцать сети и, прежде чем бросить в  лодку,  поднял  кверху
крупного с блестящей чешуей лосося.  Зрители  на  пристани  наградили  его
троекратным ура. Тут уж Чарли не вытерпел.
     - Пошли, сынок! - обратился он ко мне.
     Не теряя времени, мы вскочили в свою лодку и поставили  парус.  Толпа
громко  закричала,  предостерегая  Деметриоса,  и  когда  мы  стремительно
понеслись вперед, то увидели, как он отсек свою сеть длинным ножом.  Парус
на его лодке был мигом поднят и вскоре заполоскал  на  ветру  в  солнечном
свете. Рыбак бросился к корме, выбрал шкоты и лег на длинный галс курсом к
холмам Контра Коста.
     К этому времени мы были уже не больше чем в  тридцати  футах  от  его
кормы.  Чарли  ликовал.  Он  знал,  что  наша  лодка  быстроходна,  и   не
сомневался, что мало найдется людей, способных сравниться с ним  в  умении
вести лодку. Он был уверен, что мы поймаем Деметриоса, и  я  разделял  его
уверенность. Однако судьба, видимо, решила иначе.
     Дул попутный ветер. Мы мягко скользили по воде, но Деметриос не спеша
все больше и больше удалялся от нас. Он не только шел быстрее, но держал к
ветру на какую-то долю румба круче, чем мы.  Это  особенно  поразило  нас,
когда он сделал поворот, минуя холмы Контра Коста, и, пройдя мимо  нас  на
другом галсе,  оказался  на  добрую  сотню  футов  впереди  с  наветренной
стороны.
     - Вот это да! - воскликнул Чарли. - Одно из двух: либо его лодка чудо
из  чудес,  либо  к  нашему  килю  привязали   пятигаллонный   бочонок   с
каменноугольной смолой!
     Третьей причины, видимо, быть не  могло.  А  к  тому  времени,  когда
Деметриос прошел мимо Саномских холмов, расположенных  по  другую  сторону
залива, мы так безнадежно отстали, что Чарли велел мне потравить  шкот,  и
мы двинулись назад, к Бенишии. Когда мы, возвратившись, ставили нашу лодку
на прикол, рыбаки с пароходной пристани осыпали нас градом насмешек. Мы  с
Чарли ушли, чувствуя себя в  дураках,  ибо  когда  считаешь,  что  у  тебя
отличная лодка и ты умеешь ее вести, а является кто