, что пять выстрелов прогремели почти  непрерывной
очередью. Пригнувшись к самой земле от пуль, со свистом прорезавших кусты,
он выглянул из зарослей.  Четверо  полицейских  исчезли  так  же,  как  их
начальник. Пятый, еще  живой,  лежал  поперек  гребня.  На  дальнем  конце
толпились остальные полицейские, уже переставшие стрелять. Положение их на
этой голой скале было безнадежным: Кулау мог снять их всех до  последнего,
не дав им спуститься. Но он не стрелял. И после короткого  совещания  один
из полицейских снял с себя белую рубашку и помахал ею, как  флагом.  Потом
он, а за ним и другой пошли по гребню к раненому товарищу. Не выдавая себя
ни  одним  движением,  Кулау  смотрел,  как  они  медленно  отступали   и,
спустившись вниз, в долину, снова превратились в темные точки.
     Два  часа  спустя  Кулау  заметил  из  другого  укрытия,  что  группа
полицейских пробует подняться по  противоположному  склону  долины.  Дикие
козы разбегались от них, а они лезли  все  выше  и  выше.  И  наконец,  не
доверяя самому себе, Кулау послал за Килолианой.
     - Нет, здесь им не пройти, - сказал Килолиана.
     - А козы? - спросил Кулау.
     - Козы пришли из соседней долины, а сюда им не попасть.  Дороги  нет.
Эти люди не умнее коз. Они упадут и разобьются насмерть. Давай посмотрим.
     - Они смелые, - сказал Кулау. - Давай посмотрим.
     Лежа рядом на ковре из лиан, под свисающими  сверху  желтыми  цветами
хау, они смотрели, как крошечные человечки карабкаются вверх - и то,  чего
они ждали, случилось: трое полицейских оступились, упали и, докатившись до
выступа, камнем полетели вниз.
     Килолиана усмехнулся.
     - Больше нас не будут тревожить, - сказал он.
     - У них есть пушки, - возразил Кулау. - Солдаты еще не сказали своего
слова.
     Разморенные жарой, прокаженные спали в пещерах. Кулау тоже  дремал  у
своего логовища, держа на коленях начищенную, заряженную винтовку. Девушка
с искалеченными руками лежала в  зарослях,  наблюдая  за  острым  гребнем.
Вдруг Кулау вскочил, забыв про сон: на берегу раздался взрыв. В  следующее
мгновение воздух словно разодрало на части. Этот немыслимый  звук  испугал
его. Казалось, боги схватили небесный покров и рвут его, как женщины  рвут
на полосы ткань. Страшный звук быстро приближался. Кулау с опаской  поднял
глаза. И вот снаряд разорвался высоко в горах, и столб черного дыма  вырос
над ущельем. Утес дал трещину, и обломки полетели к его подножию.
     Кулау провел рукой по взмокшему лбу. Он был потрясен. Он еще  никогда
не слышал орудийной стрельбы и даже не мог представить, как это страшно.
     - Раз, - сказал Капалеи, решив почему-то вести счет выстрелам.
     Второй и третий снаряды с визгом пролетели над ущельем и  разорвались
за ближним хребтом. Капалеи считал. Прокаженные высыпали на открытое место
перед пещерами. Вначале стрельба испугала их, но снаряды перелетали  через
ущелье, и скоро они успокоились и стали любоваться новым для них зрелищем.
Оба идиота визжали от восторга и принимались кривляться и  прыгать  всякий
раз, как воздух раздирало  снарядом.  Кулау  почти  успокоился.  Пушки  не
причиняли вреда. Наверно, такими большими снарядами и на таком  расстоянии
невозможно стрелять метко, как из винтовки.
     Но вот что-то изменилось. Теперь снаряды не  долетали  до  них.  Один
разорвался в зарослях  у  острого  гребня.  Кулау  вспомнил  про  девушку,
которая лежала на страже, и побежал туда. Кусты  еще  дымились,  когда  он
заполз в чащу. Изумление охватило его. Ветки  были  поломаны,  расщеплены.
Там, где он оставил девушку, в земле была яма. Девушку разорвало в клочья.
Снаряд попал прямо в нее.
     Выглянув из кустов и убедившись, что  на  гребне  нет  солдат,  Кулау
пустился бегом обратно к пещерам. Снаряды летели над ним с воем,  свистом,
стоном, и вся долина гудела  и  сотрясалась  от  взрывов.  Перед  пещерами
весело скакали оба идиота, вцепившись друг в друга полусгнившими пальцами.
И вдруг Кулау увидел, как рядом с ними из  земли  поднялся  столб  черного
дыма. Взрывом их отшвырнуло  в  разные  стороны.  Один  лежал  неподвижно,
другой на руках пополз к пещере. Ноги его  волочились  по  земле,  из  ран
хлестала кровь.  Он  был  весь  в  крови  и  скулил,  как  собачонка.  Все
остальные, кроме Капалеи, попрятались в пещеры.
     - Семнадцать, - сказал Капалеи и тут же добавил: - Восемнадцать.
     Восемнадцатый снаряд упал у самого входа в одну из пещер. Прокаженные
высыпали на волю, но из этой пещеры никто не показывался.  Кулау  вполз  в
нее,  задыхаясь  от  едкого,  вонючего  дыма.  На  земле   лежали   четыре
изуродованных трупа. Среди  них  была  женщина  с  невидящими  глазами,  у
которой только теперь иссякли слезы.
     Подданных Кулау охватила  паника,  и  они  уже  двинулись  по  тропе,
уводившей из ущелья вверх, в хаос вершин и обрывов.  Раненый  идиот,  тихо
подвывая, тащился по земле, стараясь поспеть за остальными.  Но  у  самого
начала подъема силы изменили ему, и он скорчился и затих.
     - Его нужно убить, - сказал Кулау, обращаясь к Капалеи, который сидел
там же, где и раньше.
     - Двадцать два, - ответил Капалеи. - Да, лучше  убить  его.  Двадцать
три... Двадцать четыре.
     Увидев направленное на  него  дуло,  идиот  громко  взвизгнул.  Кулау
заколебался и опустил винтовку.
     - Это не легко, - сказал он.
     - Ты дурак. Двадцать шесть, двадцать семь, - сказал Капалеи. -  Давай
я тебя научу.
     Он встал и, подняв с земли тяжелый камень, пошел  к  раненому.  В  ту
минуту, когда он замахнулся, новый снаряд попал прямо в  него,  тем  самым
избавив его от необходимости действовать и подведя итог его счету.
     Кулау остался один в ущелье. Он  провожал  глазами  своих  подданных,
пока последние скрюченные  фигуры  не  исчезли  за  выступом  горы.  Потом
повернулся  и  пошел  вниз,  к  зарослям,  где  убило  девушку.   Стрельба
продолжалась, но он не уходил, так как заметил, что далеко внизу к подъему
двинулись  солдаты.  Один  снаряд  разорвался  в  десяти  шагах  от  него.
Распластавшись на земле, Кулау слышал,  как  осколки  пролетели  над  ним.
Цветы хау посыпались на  него  дождем.  Он  поднял  голову,  посмотрел  на
тропинку и вздохнул. Ему было очень страшно. Пули не смутили  бы  его,  но
орудийный огонь вселял  в  него  ужас.  При  каждом  выстреле  он,  дрожа,
припадал к земле,  но  всякий  раз  опять  поднимал  голову  и  следил  за
тропинкой.
     Наконец стрельба прекратилась. Верно, потому, решил он,  что  солдаты
уже близко. Они ползли по тропинке гуськом, и он стал было считать их,  но
сбился со счета. Их было не меньше сотни,  и  все  они  пришли  за  ним  -
Кулау-прокаженным. На мгновение в нем вспыхнула гордость. С  винтовками  и
пушками, с полицией и солдатами они идут за ним,  а  он  -  один,  да  еще
больной, калека. За него, живого или мертвого, обещана тысяча долларов. Во
всю свою жизнь он не имел столько денег. Это была горькая  мысль.  Капалеи
сказал правду. Он, Кулау, никому не сделал зла. Просто белым  людям  нужны
были рабочие руки на краденой земле, и они привезли китайских  кули,  а  с
ними пришла болезнь. И теперь, оттого что его заразили этой  болезнью,  он
стоит тысячу долларов, но ему-то их не получить!  Его  труп,  сгнивший  от
болезни или разорванный  снарядом,  -  вот  за  что  будут  выплачены  эти
огромные деньги.
     Когда  солдаты  добрались  до  острого  гребня,  Кулау   хотел   было
предупредить их, но взгляд его упал на убитую девушку, и он смолчал. Когда
на тропинке показался шестой солдат, он открыл огонь и стрелял до тех пор,
пока тропинка не опустела. Он выпускал  пули,  снова  заряжал  винтовку  и
снова стрелял не переставая. Все старые обиды огнем горели у него в мозгу,
им овладела ярость и жажда мщения. Растянувшись  по  всей  тропе,  солдаты
тоже стреляли и хотя они залегли, стараясь укрыться в неглубоких  выемках,
целиться по ним было легко. Пули свистели и  ударялись  вокруг  Кулау,  со
звоном отскакивая от камней. Одна пуля царапнула  его  по  черепу,  другая
обожгла лопатку, не оцарапав кожи.
     Это было настоящее побоище, и учинил его один человек. Солдаты  стали
отступать, унося раненых. Снимая их выстрелами  одного  за  другим.  Кулау
вдруг почуял запах горелого мяса.  Он  огляделся  по  сторонам,  но  потом
понял,  что  это  его  пальцы  горят  от  накалившейся  винтовки.  Проказа
разрушила нервы рук. Мясо горело, и он слышал запах, а боли не чувствовал.
     Он лежал в зарослях и улыбался, но  вдруг  вспомнил  о  пушках.  Они,
вероятно, замолчали  ненадолго  и  теперь  уже  будут  стрелять  прямо  по
зарослям, откуда он вел огонь. Не успел он отодвинуться за  выступ  скалы,
куда, по его наблюдениям, снаряды не попадали, как  обстрел  возобновился.
Кулау считал: еще шестьдесят снарядов выпустили пушки по ущелью,  а  потом
замолчали. Небольшая площадь была так  изрыта  воронками,  что,  казалось,
ничего живого там не могло остаться. Солдаты так и решили и  под  палящими
лучами послеполуденного солнца опять полезли вверх по тропе. И снова им не
удалось пройти по гребню, и снова они отступили к морю.
     Еще  два  дня  Кулау  удерживал  тропу,   хотя   солдаты   продолжали
обстреливать его укрытие из пушек. На  третий  день  на  скалистой  гряде,
нависавшей над ущельем, появился один из  прокаженных,  мальчик  Пахау,  и
прокричал ему, что Килолиана, охотясь на коз, чтобы им всем не  умереть  с
голода, упал и разбился и что женщины перепуганы и не знают,  что  делать.
Кулау велел мальчику спуститься и, дав ему запасную винтовку, оставил  его
сторожить тропу, а сам поднялся к своим подданным. Они совсем пали  духом.
Большинство из них были слишком слабы, чтобы добывать себе  пищу  в  таких
тяжких условиях, поэтому все они голодали.  Кулау  выбрал  двух  женщин  и
мужчину, у которых болезнь зашла еще не слишком  далеко,  и  послал  их  в
ущелье за едой и циновками. Остальных он постарался утешить и  подбодрить,
так что даже самые слабые стали помогать в постройке шалашей.
     Но посланные за едой не вернулись, и  Кулау  пошел  назад  в  ущелье.
Когда он появился над обрывом, одновременно щелкнуло пять-шесть  затворов.
Одна пуля пробила ему мякоть плеча, другая ударилась о скалу, и отлетевшим
осколком ему порезало щеку. Он отпрянул  назад,  но  успел  заметить,  что
ущелье кишит солдатами. Его подданные предали его. Они не выдержали  ужаса
канонады и предпочли ей Молокаи - тюрьму.
     Отступив на несколько шагов, Кулау снял  с  пояса  тяжелую  патронную
сумку. Он залег среди скал и, когда над обрывом поднялась голова  и  плечи
первого солдата, спустил курок. Так повторилось два раза, а  потом,  после
паузы, из-за края обрыва вместо головы и плеч высунулся белый флаг.
     - Что вам нужно? - спросил Кулау.
     - Мне нужно тебя, если ты - Кулау-прокаженный, - раздался ответ.
     Кулау забыл об опасности, забыл  обо  всем,  -  он  лежал  и  дивился
необычайному упорству этих хаоле - белых людей, которые добиваются своего,
несмотря ни на что. Да, они добиваются своего, подчиняют себе все  и  вся,
даже если это и стоит им жизни. Он почувствовал восхищение этой их  волей,
которая сильнее жизни и покоряет все на свете.  Он  понял,  что  дело  его
безнадежно. С волей белого человека спорить нельзя. Убей он их тысячу, они
все равно подымутся, как песок морской, и умножатся, и доконают  его.  Они
никогда не признают себя побежденными. В этом их ошибка и их сила.  У  его
народа этого нет. Теперь ему стало понятно, как ничтожная горсть посланцев
господа бога и господа рома сумела поработить  его  землю.  Это  случилось
потому...
     - Ну, что же?  Пойдешь  ты  со  мной?  -  Это  был  голос  невидимого
человека, держащего белый флаг. Ну да, он настоящий хаоле, идет напролом к
своей цели.
     - Давай поговорим, - сказал Кулау.
     Над обрывом поднялась голова и плечи, а потом и весь человек. Это был
молоденький  капитан  с  нежным  лицом  и  голубыми   глазами,   стройный,
подтянутый. Он двинулся вперед, потом, по знаку Кулау, остановился  и  сел
шагах в пяти от него.
     - Ты храбрый, - сказал Кулау задумчиво. -  Я  могу  убить  тебя,  как
муху.
     - Нет, не можешь, - ответил тот.
     - Почему?
     - Потому что ты - человек,  Кулау,  хоть  и  скверный.  Я  знаю  твою
историю. Убивать ты умеешь.
     Кулау проворчал что-то, но в душе он был польщен.
     - Что ты сделал с моими людьми? - спросил  он.  -  Где  мальчик,  две
женщины и мужчина?
     - Они сдались нам. А теперь твоя очередь, - я пришел за тобой.
     Кулау недоверчиво рассмеялся.
     - Я свободный человек, - заявил он. - Я никого не  обижал.  Одного  я
прошу: чтобы меня оставили в покое. Я жил свободным и  свободным  умру.  Я
никогда не сдамся.
     - Значит, твои люди умнее тебя, - сказал молодой капитан.  -  Смотри,
вот они идут.
     Кулау обернулся. Сверху двигалась  страшная  процессия:  остатки  его
племени со вздохами и стонами тащились мимо  него  во  всем  своем  жалком
уродстве.
     Но Кулау суждено было изведать еще большую горечь, ибо,  поравнявшись
с ним, они  осыпали  его  оскорбительной  бранью,  а  старуха,  замыкавшая
шествие, остановилась и, вытянув костлявую руку с когтями гарпии,  оскалив
зубы  и  тряся  головой,  прокляла  его.  Один   за   другим   прокаженные
перебирались через скалистую  гряду  и  сдавались  притаившимся  в  засаде
солдатам.
     - Теперь ты можешь идти, - сказал Кулау  капитану.  -  Я  никогда  не
сдамся. Это мое последнее слово. Прощай.
     Капитан соскользнул вниз, к своим солдатам.  В  следующую  минуту  он
поднял надетый на ножны  шлем,  и  пуля,  выпущенная  Кулау,  пробила  его
насквозь. До вечера они стреляли по нему с берега, и когда он ушел выше, в
неприступные скалы, солдаты двинулись за ним следом.
     Шесть недель гонялись они за Кулау среди острых вершин  и  по  козьим
тропам. Когда он  скрывался  в  зарослях  лантаны,  они  расставляли  цепи
загонщиков и гнали его, как кролика, сквозь  лантановые  джунгли  и  кусты
гуава. Но всякий раз он путал следы и ускользал от них. Настигнуть его  не
было возможности. Если преследователи наседали вплотную,  Кулау  пускал  в
дело винтовку, и они уносили своих раненых по  горным  тропинкам  к  морю.
Случалось, что солдаты тоже стреляли, заметив, как  мелькает  в  чаще  его
коричневое тело. Однажды они нагнали  его  впятером  на  открытом  участке
тропы и выпустили в него все заряды. Но он, хромая, ушел от  них  по  краю
головокружительной пропасти. Позже  они  нашли  на  земле  пятна  крови  и
поняли, что он ранен. Через шесть недель на него махнули рукой. Солдаты  и
полицейские возвратились в Гонолулу,  предоставив  ему  долину  Калалау  в
безраздельное  пользование,  хотя  время  от   времени   охотники-одиночки
пытались изловить его... на свою же погибель.
     Два года спустя Кулау в последний раз заполз в заросли  и  растянулся
на земле среди листьев ти и цветов  дикого  имбиря.  Свободным  он  прожил
жизнь и свободным  умирал.  Стал  накрапывать  дождь,  и  он  закрыл  свои
изуродованные ноги рваным  одеялом.  Тело  его  защищал  клеенчатый  плащ.
Маузер он положил себе на  грудь,  заботливо  стерев  со  ствола  дождевые
капли. На руке, вытиравшей винтовку, уже не было пальцев;  он  не  мог  бы
теперь нажать на спуск.
     Он закрыл глаза, слабость заливала тело, в голове стоял туман,  и  он
понял, что конец его близок. Как дикий зверь, он заполз в чащу умирать.  В
полусознании, в бреду он возвращался мыслью к дням своей юности на Ниихау.
Жизнь угасала, все тише стучал по листьям дождь, а ему  казалось,  что  он
снова объезжает диких лошадей и строптивый  двухлеток  пляшет  под  ним  и
встает на дыбы; а вот он бешено мчится  по  корралю,  и  подручные  конюхи
разбегаются в стороны  и  перемахивают  через  загородку.  Минуту  спустя,
совсем не удивившись этой внезапной перемене, он гнался за  дикими  быками
по горным пастбищам, и, набросив на них лассо, вел их вниз,  в  долину.  А
загоне, где клеймили скот, от пота и пыли ело глаза и щипало в носу.
     Вся его здоровая, вольная молодость грезилась ему, пока  острая  боль
наступающего конца не вернула  его  к  действительности.  Он  поднял  свои
обезображенные руки и в изумлении посмотрел на них. Почему? Как?  Как  мог
он, молодой, свободный, превратиться вот в это? Потом он вспомнил все и на
мгновение снова стал Кулау-прокаженным. Веки его  устало  опустились,  шум
дождя затих. Томительная дрожь прошла по телу. Потом и это  кончилось.  Он
приподнял голову, но сейчас  же  снова  уронил  ее  на  траву.  Глаза  его
открылись и  уже  не  закрывались  больше.  Последняя  мысль  его  была  о
винтовке, и, обхватив ее беспалыми руками, он крепко прижал ее к груди.





                              ЛИГА СТАРИКОВ


     В Казармах судили человека, речь шла о его жизни и  смерти.  Это  был
старик индеец с реки Белая Рыба, впадающей в Юкон  пониже  озера  Ла-Барж.
Его дело взволновало весь Доусон, и не только Доусон, но и  весь  Юконский
край на тысячу миль в обе стороны по течению. Пираты на море  и  грабители
на земле, англосаксы издавна несли закон покоренным народам, и закон  этот
подчас был суров. Но тут, в деле Имбера, закон впервые показался и  мягким
и снисходительным. Он не предусматривал такой кары, которая с точки зрения
простой  арифметики  соответствовала  бы  совершенным  преступлениям.  Что
преступник заслуживает высшей меры наказания, в этом не могло быть никаких
сомнений; но, хотя такой мерой была смертная казнь, Имбер мог  поплатиться
лишь одной своей жизнью, в то время как  на  его  совести  было  множество
жизней.
     В самом деле, руки Имбера были обагрены кровью  стольких  людей,  что
точно сосчитать его  жертвы  оказалось  невозможно.  Покуривая  трубку  на
привале в пути или бездельничая у печки, жители края прикидывали,  сколько
же приблизительно людей  загубил  этот  старик.  Все,  буквально  все  эти
несчастные жертвы были белыми, - они гибли и  поодиночке,  и  по  двое,  и
целыми группами. Убийства были так бессмысленны и беспричинны, что  долгое
время они оставались загадкой для королевской конной полиции, даже  тогда,
когда на реках стали добывать золото и  правительство  доминиона  прислало
сюда губернатора, чтобы заставить край платить за свое богатство.
     Но еще большей загадкой казалось то, что Имбер сам пришел  в  Доусон,
чтобы отдать себя в руки правосудия. Поздней весной, когда  Юкон  ревел  и
метался в своих ледяных оковах, старый индеец свернул с тропы  проложенной
по льду, с трудом поднялся по  береговому  откосу  и,  растерянно  моргая,
остановился на главной улице. Все, кто видел его появление, заметили,  что
он был очень слаб. Пошатываясь, он добрался до кучи бревен и сел. Он сидел
здесь весь день, пристально глядя на бесконечный  поток  проходивших  мимо
белых людей. Многие с любопытством оглядывались, чтобы еще раз  посмотреть
на него, а кой у кого  этот  старый  сиваш  со  странным  выражением  лица
вызывал даже громкие замечания. Впоследствии десятки людей вспоминали, что
необыкновенный облик индейца поразил их, и они  до  конца  дней  гордились
своей проницательностью и чутьем на все необыкновенное.
     Однако настоящим героем дня оказался Маленький  Диккенсен.  Маленький
Диккенсен явился в эти края с радужными  надеждами  и  пачкой  долларов  в
кармане; но вместе с содержимым  кармана  растаяли  и  надежды,  и,  чтобы
заработать на обратный путь  в  Штаты,  он  занял  должность  счетовода  в
маклерской конторе "Холбрук и Мэйсон". Как раз напротив конторы "Холбрук и
Мэйсон" и лежала куча бревен, на которой уселся Имбер.  Диккенсен  заметил
его, глянув в окно, перед тем как отправиться завтракать, а позавтракав  и
вернувшись в контору, он опять глянул в  окно:  старый  сиваш  по-прежнему
сидел на том же месте.
     Диккенсен то и дело поглядывал в окно, - потом он тоже гордился своей
проницательностью и чутьем  на  необыкновен