намитных  шашек.  Шнуры  сделайте
покороче. Мы им покажем, канальям! А сейчас, джентльмены, прошу к столу.
     Берти терпеть не мог  риса  с  пряностями  по-индийски,  поэтому  он,
опережая остальных, сразу приступил к заманчивому на вид омлету. Он  успел
уже разделаться со своей порцией, когда Гаривел тоже потянулся за омлетом.
Но, взяв кусочек в рот, управляющий тут же с проклятиями его выплюнул.
     - Это уже во второй раз, - зловеще процедил Мак-Тэвиш.
     Гаривел все еще харкал и плевался.
     - Что во второй раз? - дрожащим голосом спросил Берти.
     - Яд, - последовал ответ. - Этому повару не миновать виселицы!
     - Вот так же отправился на тот свет счетовод с мыса Марш, - заговорил
Браун. - Он умер в ужасных мучениях. Люди с "Джесси" рассказывали, что  за
три мили слышно было, как он кричал.
     - В кандалы закую мерзавца, - прошипел Гаривел. - Хорошо еще, что  мы
вовремя заметили.
     Берти сидел белый, как полотно, не шевелясь и не дыша.  Он  попытался
что-то сказать, но только слабый хрип вылетел из его горла. Все с тревогой
посмотрели на него.
     - Неужели вы?.. - испуганно воскликнул Мак-Тэвиш.
     - Да, да, я съел его! Много! Целую тарелку! - возопил Берти, внезапно
обретая дыхание, как пловец, вынырнувший на поверхность.
     Наступило ужасное молчание. В  глазах  сотрапезников  Берти  прочитал
свой приговор.
     - Может, это еще не яд, - мрачно заметил Гаривел.
     - Спросим у повара, - посоветовал Браун.
     Весело улыбаясь, в комнату вошел повар, молодой туземец, с гвоздем  в
носу и продырявленными ушами.
     - Слушай, ты, Ви-Ви! Что это такое?  -  прорычал  Гаривел,  угрожающе
ткнув пальцем в яичницу.
     Такой вопрос, естественно, озадачил и испугал Ви-Ви.
     - Хороший еда, можно кушать, - пробормотал он извиняющимся тоном.
     - Пускай сам попробует, - предложил Мак-Тэвиш. -  Это  лучший  способ
узнать правду.
     Гаривел схватил ложку омлета и  подскочил  к  повару.  Тот  в  страхе
бросился вон из комнаты.
     - Все ясно, - торжественно объявил Браун. - Не станет есть,  хоть  ты
его режь.
     - Мистер Браун, прошу вас надеть на него кандалы! - приказал  Гаривел
и затем ободряюще обратился к Берти: - Не беспокойтесь, дружище,  резидент
разберет это дело, и, если вы умрете, негодяй будет повешен.
     - Вряд ли правительство решится на это, - возразил Мак-Тэвиш.
     - Но, господа,  господа,  -  чуть  не  плача  закричал  Берти,  -  вы
забываете обо мне!
     Гаривел с прискорбием развел руками.
     - К сожалению, дорогой мой, это туземный яд и противоядие пока еще не
известно. Соберитесь с духом, и если...
     Два  резких  винтовочных  выстрела   прервали   его.   Вошел   Браун,
перезарядил винтовку и сел к столу.
     - Повар умер, - сообщил он. - Внезапный приступ лихорадки.
     - Мы тут говорили, что против местных ядов нет противоядия.
     - Кроме джина, - заметил Браун.
     Назвав себя безмозглым идиотом, Гаривел бросился за джином.
     - Только не разбавляйте, - предупредил он, и Берти, хватив разом чуть
не стакан неразбавленного спирта, поперхнулся, задохся и так  раскашлялся,
что на глазах у него выступили слезы.
     Гаривел пощупал у  него  пульс  и  смерил  температуру,  он  всячески
ухаживал за Берти, приговаривая, что, может, еще омлет и не был  отравлен.
Браун и Мак-Тэвиш тоже высказали сомнение на этот счет, но Берти уловил  в
их тоне неискреннюю нотку. Есть ему уже ничего не хотелось, и  он,  тайком
от остальных, щупал под столом свой пульс. Пульс все учащался, в  этом  не
было сомнений, Берти только не сообразил, что это от  выпитого  им  джина.
Мак-Тэвиш взял винтовку и вышел на веранду посмотреть, что делается вокруг
дома.
     - Они собираются около кухни, - доложил он, вернувшись. -  И  все  со
снайдерами. Я предлагаю подкрасться с  другой  стороны  и  ударить  им  во
фланг. Нападение - лучший способ защиты, так? Вы пойдете со мной, Браун?
     Гаривел как ни в чем не бывало продолжал есть,  а  Берти  с  трепетом
обнаружил, что пульс у него участился еще на пять ударов. Тем не меннее  и
он невольно вскочил, когда  началась  стрельба.  Сквозь  частую  трескотню
снайдеров слышались гулкие выстрелы винчестеров Брауна и  Мак-Тэвиша.  Все
это сопровождалось демоническими воплями и криками.
     - Наши обратили их в  бегство,  -  заметил  Гаривел,  когда  крики  и
выстрелы стали удаляться.
     Браун и Мак-Тэвиш вернулись  к  столу,  но  последний  тут  же  снова
отправился на разведку.
     - Они достали динамит, - сообщил он по возвращении.
     - Что же, пустим в ход динамит и мы, - предложил Гаривел.
     Засунув в карманы по пять, шесть штук динамитных шашек, с  зажженными
сигарами во рту, они устремились к выходу. И вдруг!.. Позже  они  обвиняли
Мак-Тэвиша в неосторожности, и тот признал, что заряд, пожалуй,  и  правда
был великоват. Так или иначе, страшный взрыв потряс стены, дом одним углом
поднялся на воздух, потом снова сел на свое основание.  Со  стола  на  пол
полетела посуда, стенные часы с восьмидневным заводом остановились. Взывая
о мести, вся троица кинулась в темноту, и началась бомбардировка.
     Когда они двинулись в столовую, Берти и след простыл. Дотащившись  до
конторы и забаррикадировав дверь, он почил на  полу,  переживая  в  пьяных
кошмарах сотни всевозможных смертей, пока вокруг него кипел  бой.  Наутро,
разбитый, с отчаянной головной болью от джина, он выполз  на  воздух  и  с
изумлением  обнаружил,  что  солнце  по-прежнему  сияет  на  небе  и  бог,
очевидно, правит миром, ибо гостеприимные  хозяева  Берти  разгуливали  по
плантации живые и невредимые.
     Гаривел уговаривал его погостить еще,  но  Берти  был  непоколебим  и
отплыл на "Арле" к Тулаги,  где  до  прибытия  парохода  не  покидал  дома
резидента. На пароходе в Сидней опять были путешествующие  дамы,  и  опять
они смотрели на Берти как на героя, а капитана Малу  не  замечали.  Но  по
прибытии в Сидней капитан Малу отправил на острова не один,  а  два  ящика
первосортного шотландского виски, ибо никак не мог решить,  кто  -  шкипер
Гансен или мистер Гаривел - лучше показал Берти Аркрайту "бурную и  полную
опасностей жизнь на страшных Соломоновых островах".





                               СЫН СОЛНЦА


                                    1

     "Уилли-Уо" стояла в проходе между береговым и наружным рифом. Там, за
скалами, лениво шумел прибой, но защищенная лагуна,  тянувшаяся  ярдов  на
сто к белому пляжу из мельчайшего кораллового песка,  оставалась  гладкой,
как стекло. Хотя проход был узок, а шхуна стала на якорь  в  самом  мелком
месте, позволявшем развернуться, якорная цепь "Уилли-Уо" была выпущена  на
полные сто футов. Все ее движения отпечатались на дне из  живых  кораллов.
Ржавая цепь, подобно чудовищной змее, переползала с места на место,  и  ее
прихотливые пути скрещивались, расходились и снова скрещивались,  чтобы  в
конце концов сойтись у неподвижного якоря.
     Большая треска, серовато-коричневая  в  крапинку,  пугливо  резвилась
среди кораллов. Другие рыбы, самой фантастической формы  и  окраски,  вели
себя чуть ли не вызывающе: они даже не замечали апатично проплывающих мимо
больших акул, одно появление которых заставляло треску удирать и прятаться
в облюбованные расщелины.
     В носовой части судна на палубе человек двенадцать  туземцев  чистили
тиковые поручни. Обезьяны  и  то  лучше  справились  бы  с  этой  работой.
Впрочем, эти люди и напоминали каких-то огромных доисторических обезьян: в
глазах то же выражение плаксивой  раздражительности,  лица  асимметричнее,
чем у обезьян, не говоря уже о том, что наличие волосяного покрова  делает
обезьян все же в некотором роде одетыми, тогда как у этих туземцев не было
и намека на одежду.
     Зато они щеголяли кучей всяких  украшений,  чего  нельзя  сказать  об
обезьянах. В ушах у них красовались глиняные трубки,  черепаховые  кольца,
огромные деревянные затычки, ржавые гвозди, стреляные гильзы. Дырки  в  их
мочках были разной величины, - от  такой,  как  винчестерное  дуло,  и  до
нескольких дюймов в диаметре. Каждое ухо в среднем насчитывало от трех  до
шести отверстий. В нос они продевали иглы и шила из полированной кости или
окаменелые раковины. На груди у одного болталась белая  дверная  ручка,  у
другого - черепок фарфоровой  чашки,  у  третьего  -  медное  колесико  от
будильника.  Они  разговаривали  странными  птичьими  голосами  и   сообща
выполняли работу, с какой шутя справился бы один белый матрос.
     На юте под тентом стояли двое мужчин.  Оба  были  в  нижних  рубашках
стоимостью в шесть пенсов и  набедренных  повязках.  У  каждого  на  поясе
висели револьвер и кисет с табаком. Пот мириадами капелек выступал  у  них
на коже. Кое-где капельки сливались в крошечные ручейки,  которые  стекали
на горячую палубу и мгновенно испарялись.  Сухопарый  темноглазый  человек
пальцами утер со лба едкую струю пота и, устало выругавшись, стряхнул  ее.
Устало и безнадежно посмотрел он на море за дальним рифом  и  на  верхушки
пальм, окаймлявших берег.
     - Восемь часов, а жарит, как в  пекле.  Что-то  будет  в  полдень?  -
пожаловался он.  -  Послал  бы  господь  ветерок.  Неужто  мы  никогда  не
тронемся?
     Второй, стройный немец лет двадцати пяти с массивным лбом  ученого  и
недоразвитым подбородком дегенерата, не потрудился ответить. Он был  занят
тем,  что  высыпал  порошки  хинина  в  папиросную  бумагу.  Скрутив  гран
пятьдесят в тугой  комок,  он  сунул  его  в  рот  и,  не  запивая  водой,
проглотил.
     - Хоть бы каплю виски, - вздохнул  первый  после  пятнадцатиминутного
молчания.
     Прошло еще столько же времени, и наконец немец ни с того  ни  с  сего
сказал:
     - Малярия доконала меня! Как только придем в Сидней, я  попрощаюсь  с
вами, Гриффитс. Хватит с меня тропиков. Не понимаю, о чем я  думал,  когда
подписывал с вами контракт.
     - Какой вы помощник! - ответил Гриффитс; он слишком изнывал от  жары,
чтобы горячиться. - Когда в Гувуту узнали, что я собираюсь нанять вас, все
смеялись. "Кого? Якобсена? - спрашивали меня. - Вам не спрятать от него не
то что кварты  джина,  а  даже  склянки  серной  кислоты.  Он  что  угодно
вынюхает". И вы оправдали вашу репутацию. Уже две недели у меня глотка  во
рту не было, потому что вы изволили вылакать весь мой запас.
     - Если бы у вас была такая малярия, как у меня,  вы  бы  понимали,  -
захныкал помощник.
     - Да я и не сержусь, - ответил Гриффитс. -  Я  только  мечтаю,  чтобы
господь  послал  мне  выпивку,  или  хотя  бы  легкий  ветерок,  или   еще
что-нибудь. А то завтра у меня начнется приступ.
     Помощник предложил ему  хинин.  Приготовив  пятидесятиграновую  дозу,
Гриффитс сунул комок в рот и проглотил без капли воды.
     - Господи! Господи! - простонал он. - Попасть бы в места, где понятия
не имеют, что такое хина. Проклятое  лекарство,  черт  бы  его  побрал!  Я
проглотил уже тонны этой гадости.
     Он снова взглянул на море, ища признаков  ветра.  Но  нигде  не  было
видно  облаков,  обычных  предвестников  ветра,  а  солнце,  все  еще   не
добравшееся до зенита, превратило  небо  в  раскаленную  медь.  Эту  жару,
казалось, можно было не только ощущать, но и  видеть,  и  Гриффитс  устало
перевел взгляд на берег. Но и белизна берега  причиняла  нестерпимую  боль
глазам. Неподвижные пальмы четко выделялись на фоне неяркой зелени  густых
зарослей, казались картонными.  Чернокожие  мальчишки  играли  голышом  на
песке под ослепительным солнцем, и человеку, страдающему  от  нестерпимого
зноя, было обидно и тошно на них смотреть. Гриффитс почувствовал  какое-то
облегчение, когда один из них, разбежавшись, споткнулся и полетел кувырком
в тепловатую морскую воду.
     Восклицание, которое  вырвалось  у  туземцев,  толпившихся  на  баке,
заставило обоих мужчин взглянуть в сторону  моря.  Со  стороны  ближайшего
мыса, выступавшего из-за рифа, в четверти мили показалось  длинное  черное
каноэ.
     - Это племя гоома из соседней бухты, - определил помощник.
     Один из чернокожих подошел к юту,  ступая  по  раскаленной  палубе  с
равнодушием человека, чьи босые ноги не ощущают жара. Это тоже  болезненно
задело Гриффитса, и он закрыл глаза. Но  в  следующий  момент  они  широко
раскрылись.
     - Белый хозяин плывет вместе с гоома, - сказал чернокожий.
     Капитан и его помощник вскочили на ноги и  посмотрели  на  каноэ.  На
корме нетрудно было различить сомбреро  белого  человека.  Лицо  помощника
выразило тревогу.
     - Это Гриф, - сказал он.
     Гриффитс долго смотрел и, удостоверившись, сердито чертыхнулся.
     - Чего ему тут нужно? - обратился он не  то  к  помощнику,  не  то  к
слепящим  морю  и  небу,  беспощадно  сверкающему  солнцу,  ко  всей  этой
раскаленной и неумолимой вселенной, с которой связала его судьба.
     - Говорил я, что вам не удастся удрать, - захихикал помощник.
     Но Гриффитс не слушал его.
     - При его-то капиталах рыскать,  как  какой-нибудь  сборщик  арендной
платы! - кричал он в порыве злобы. - Ведь он набит  деньгами,  купается  в
деньгах, лопается от  денег.  Мне  точно  известно,  что  он  продал  свои
Йирингские плантации за триста тысяч фунтов.  Белл  сам  сказал  мне  это,
когда  мы  последний  раз  выпивали  с  ним  в  Гувуту.  Архимиллионер,  а
преследует меня, как Шейлок, из-за какого-то пустяка. -  Он  накинулся  на
помощника: - Конечно, вы говорили мне. Так продолжайте  же,  говорите!  Ну
так что вы мне рассказывали?
     - Я говорил вам,  что,  если  вы  надеетесь  улизнуть  с  Соломоновых
островов, не заплатив ему, значит вы плохо знаете Грифа.  Этот  человек  -
сущий дьявол, но он честен. Я это  знаю.  Я  говорил  вам,  что  он  может
выбросить тысячу фунтов ради потехи, а за пять центов будет  драться,  как
бродяга за ржавый котелок. Говорю вам: я его знаю. Разве не он отдал  свою
"Балакулу" Квинслендской миссии, когда  их  "Вечерняя  звезда"  погибла  у
Сан-Кристобаля? А "Балакула", если ее продать,  стоит  верных  три  тысячи
фунтов. И разве он не вздул Строзерса, да так, что тот две недели  валялся
на койке, только из-за того, что счет не  сходился  на  два  фунта  десять
шиллингов, а Строзерс стал нахально спорить и пытался обмануть его?
     - Черт возьми! - крикнул Гриффитс в бессильной злобе.
     Помощник продолжал рассказывать.
     - Говорю вам, только честный человек, такой, как он сам, может с  ним
бороться,  но  другого  такого  человека  еще  не  бывало  на  Соломоновых
островах. Людям, как мы с вами, он  не  под  силу.  Мы  слишком  прогнили,
насквозь прогнили. У вас тут внизу  куда  больше  тысячи  двухсот  фунтов.
Расплатитесь с ним - и делу конец.
     Но Гриффитс только скрипнул зубами и сжал тонкие губы.
     - Я буду бороться с ним, - пробормотал он, больше обращаясь к себе  и
к ослепительному солнечному шару, чем к помощнику.  Он  повернулся  и  уже
стал спускаться вниз, но возвратился.  -  Послушайте,  Якобсен.  Он  будет
здесь только через четверть часа. Скажите, вы-то за  меня?  Вы  будете  на
моей стороне?
     - Конечно, я буду на вашей стороне. Даром я, что ли, выпил  все  ваше
виски? А что вы намерены предпринять?
     - Я не собираюсь убивать его, если удастся  обойтись  без  этого.  Но
платить ему я не намерен, учтите это.
     Якобсен пожал плечами, молчаливо покоряясь судьбе, а Гриффитс  шагнул
к трапу и спустился в каюту.



                                    2

     Якобсен увидел, как каноэ  поравнялось  с  низким  рифом,  подошло  к
проходу и скользнуло в  него.  Гриффитс  вернулся  на  палубу;  большой  и
указательный пальцы его правой руки  были  перепачканы  чернилами.  Спустя
пятнадцать минут каноэ подошло к борту. Человек в сомбреро встал.
     - Здравствуйте, Гриффитс! - сказал он.  -  Здравствуйте,  Якобсен!  -
Положив руку на фальшборт, он обернулся к своим темнокожим матросам: - Вы,
ребята, оставайтесь с лодкой здесь.
     Когда он перепрыгнул через  фальшборт  и  ступил  на  палубу,  в  его
тяжеловатой на вид фигуре появилась  какая-то  кошачья  гибкость.  Подобно
другим белым, он был одет очень легко. Дешевая рубашка и белая набедренная
повязка не скрывали  его  атлетического  сложения.  У  него  были  сильные
мускулы, но они не делали фигуру неуклюжей и грузной. Они  были  округлыми
и, приходя в движение, мягко и плавно перекатывались под гладкой загорелой
кожей. Тропическое солнце покрыло таким же коричневым загаром его лицо,  и
оно стало темным, как у  испанца.  Светлые  усы  явно  не  соответствовали
темному загару, а глаза поражали синевой.  Трудно  было  представить,  что
когда-то у этого человека была совсем белая кожа.
     - Откуда вас принесло?  -  спросил  Гриффитс,  когда  они  обменялись
рукопожатиями. - Я думал, что вы в Санта-Крусе.
     - Я и был там, -  ответил  приехавший.  -  Но  мы  совершили  быстрый
переход. "Удивительный" сейчас стоит в бухте Гоома и ждет ветра.  Я  узнал
от туземцев, что здесь находится судно, и решил посмотреть. Ну, как дела?
     - Дела ниже среднего. Копры в сараях почти нет, а кокосовых орехов не
наберется и полдюжины тонн. Женщины раскисли от малярии и бросили  работу,
и мужчинам не удается загнать их обратно в болота. Да и они все больные. Я
угостил бы вас, но мой помощник прикончил последнюю бутылку. Эх,  господи,
хоть бы подул ветерок!
     Гриф, переводя безмятежный взор  с  одного  собеседника  на  другого,
засмеялся.
     - А я рад, что держится штиль, - сказал он. - Он помог мне повидаться
с вами. Мой помощник раскопал вот этот ваш вексель, и я привез его.
     Якобсен вежливо отступил назад, предоставляя  своему  хозяину  самому
встретить неприятность.
     - К сожалению, Гриф, чертовски сожалею, - сказал Гриффитс, - но денег
у меня сейчас нет. Вам придется дать мне еще отсрочку.
     Гриф прислонился к трапу,  и  на  лице  его  выразились  удивление  и
огорчение.
     - Черт побери, - сказал он, - как люди на Соломоновых островах быстро
приучаются врать! Никому нельзя верить. Вот, например, капитан  Йенсен.  Я
готов был поклясться, что он не лжет. Всего лишь пять дней назад он сказал
мне... Хотите знать, что он сказал мне?
     Гриффитс облизал губы.
     - Ну?
     - Он сказал мне, что вы продали все, сорвали большой куш и уходите на
Новые Гебриды.
     - Подлый лгун! - раздраженно крикнул Гриффитс.
     Гриф кивнул головой.
     - Похоже, что так. Он даже имел наглость утверждать, что купил у  вас
две ваши фактории - Маури и Кахулу. Он сказал, что заплатил вам за них  со
всеми потрохами тысячу семьсот фунтов стерлингов.
     Глаза  Гриффитса  сузились  и  сверкнули.  Но  и  это  непроизвольное
движение не ускользнуло от ленивого взгляда Грифа.
     - И Парсонс, ваш агент в Хикимаве,  рассказал  мне,  что  Фулкрумская
компания купила у вас эту факторию. Ну ему-то какой смысл врать?
     Гриффитс, изнуренный жарой и болезнью, больше не владел  собой.  Все,
что у него накипело, отразилось на его лице, рот насмешливо искривился.
     - Послушайте, Гриф, зачем вы играете со мной? Вам все известно,  и  я
это знаю. Ну хорошо,  пусть  будет  так.  Я  действительно  продал  все  и
сматываюсь. Что же вы намерены предпринять?
     Гриф пожал плечами, лицо его по-прежнему ничего не выражало. Казалось
только, что он озадачен.
     - Здесь закон не действует. - Гриффитс решил  внести  в  дело  полную
ясность. - Тулаги отсюда в ста пятидесяти милях. Я запасся  всеми  нужными
бумагами и нахожусь на собственном судне. Ничто не помешает мне  уйти.  Вы
не вправе задержать меня только из-за  того  что  я  должен  вам  какие-то
деньги. И, клянусь богом, вам не удастся это  сделать.  Зарубите  себе  на
носу.
     Лицо Грифа выразило обиду и недоумение.
     - Вы хотите сказать,  что  собираетесь  прикарманить  мои  двенадцать
сотен, Гриффитс?
     - Да что-то в этом роде, старина. И жалкие слова не помогут вам.  Но,
кажется подул ветерок. Вам лучше убраться отсюда, пока я