рашное. Прямо впереди нее, не дальше
чем в двадцати футах, воду разрезал огромный плавник. Наури  упорно  плыла
на него, а он медленно удалялся, потом свернул вправо и описал вокруг  нее
дугу. Не теряя плавника из вида, она плыла дальше. Когда он  исчезал,  она
ложилась ничком на воду и выжидала. Когда он вновь  появлялся,  она  плыла
вперед. Акула не торопилась - это было ясно: со времени урагана у  нее  не
было недостатка в пище. Наури знала, что, будь акула  очень  голодна,  она
сразу бросилась бы на добычу. В ней было пятнадцать футов в длину, и одним
движением челюстей она могла перекусить человека пополам.
     Но Наури было некогда заниматься акулой, - течение упорно  тянуло  ее
прочь от земли. Прошло полчаса, и акула обнаглела. Видя, что ей ничего  не
грозит, она стала сужать круги и, проплывая мимо Наури, жадно скашивала на
нее глаза. Женщина не сомневалась, что рано или поздно  акула  осмелеет  и
бросится на нее. Она решила действовать, не дожидаясь этого,  и  пошла  на
отчаянный риск. Старуха, ослабевшая от голода и  лишений,  встретившись  с
этим тигром морей, задумала предвосхитить его бросок и броситься  на  него
первой. Она плыла, выжидая удобную минуту. И  вот  акула  лениво  проплыла
мимо нее всего в каких-нибудь восьми футах. Наури кинулась вперед,  словно
нападая. Яростно ударив хвостом, акула пустилась наутек и,  задев  женщину
своим шершавым боком, содрала ей  кожу  от  локтя  до  плеча.  Она  уплыла
быстро, по кругу, и наконец исчезла.
     В яме, вырытой в песке  и  прикрытой  кусками  искореженного  железа,
лежали Мапуи и Тэфара; они ссорились.
     - Послушался бы ты моего совета, - в тысячный раз корила его  Тэфара,
- припрятал жемчужину и никому бы не говорил, она и сейчас была бы у тебя.
     - Но Хуру-Хуру стоял около меня, когда я открывал  раковину,  я  тебе
уже говорил это много-много раз.
     - А теперь у нас не будет дома. Рауль мне сегодня сказал, что если бы
ты не продал жемчужину Торики...
     - Я не продавал ее. Торики меня ограбил.
     - ...если бы ты ее не продал, он дал бы тебе пять  тысяч  французских
долларов, а это все равно что десять тысяч чилийских.
     - Он посоветовался с матерью, - пояснил Мапуи. - Она-то знает толк  в
жемчуге.
     - А теперь у нас нет жемчужины, - простонала Тэфара.
     - Зато я заплатил долг  Торики.  Значит,  тысячу  двести  я  все-таки
заработал.
     - Торики умер! - крикнула она. - О его шхуне  нет  никаких  известий.
Она погибла вместе с "Аораи" и "Хира". Даст тебе Торики на триста долларов
кредита, как обещал? Нет, потому что  Торики  умер.  А  не  найди  ты  эту
жемчужину, был бы ты ему сейчас должен  тысячу  двести?  Нет!  Потому  что
Торики умер, а мертвым долгов не платят.
     - А Леви не заплатил Торики, - сказал Мапуи. -  Он  дал  ему  бумагу,
чтобы по ней получить деньги в Папеете; а теперь Леви мертвый и  не  может
заплатить; и Торики мертвый, и бумага погибла вместе с  ним,  а  жемчужина
погибла вместе с Леви. Ты права, Тэфара. Жемчужину я упустил и не  получил
за нее ничего. А теперь давай спать.
     Вдруг он поднял руку  и  прислушался.  Снаружи  послышались  какие-то
странные звуки, словно кто-то дышал тяжело и надсадно. Чья-то рука  шарила
по циновке, закрывавшей вход.
     - Кто здесь? - крикнул Мапуи.
     - Наури, - раздалось в ответ. - Скажите мне, где Мапуи, мой сын?
     Тэфара взвизгнула и вцепилась мужу в плечо.
     - Это дух! - пролепетала она. - Дух!
     У Мапуи лицо пожелтело от ужаса. Он трусливо прижался к жене.
     - Добрая женщина, - сказал он запинаясь и стараясь изменить голос.  -
Я хорошо знаю твоего сына. Он живет на восточном берегу лагуны.
     За  циновкой  послышался  вздох.  Мапуи  приободрился:  ему   удалось
провести духа.
     - А откуда ты пришла, добрая женщина? - спросил он.
     - С моря, - печально раздалось в ответ.
     - Я так и знала, так и знала! - завопила Тэфара, раскачиваясь взад  и
вперед.
     - Давно ли Тэфара ночует в чужом доме? - сказал голос Наури.
     Мапуи с ужасом и укоризной посмотрел на жену, -  ее  голос  выдал  их
обоих.
     - И давно ли мой сын Мапуи стал отрекаться от своей старой матери?  -
продолжал голос.
     - Нет, нет, я не... Мапуи не отрекается от тебя! - крикнул он. - Я не
Мапуи. Говорю тебе, он на восточном берегу.
     Нгакура проснулась и громко заплакала. Циновка заколыхалась.
     - Что ты делаешь? - спросил Мапуи.
     - Вхожу, - ответил голос Наури.
     Край циновки приподнялся. Тэфара хотела зарыться в одеяла,  но  Мапуи
не отпускал ее, - ему нужно было за что-то держаться. Дрожа всем  телом  и
стуча зубами, они оба, вытаращив глаза, смотрели на циновку. В яму вползла
Наури, вся мокрая и без аху. Они откатились от входа и стали рвать друг  у
друга одеяло Нгакуры, чтобы закрыться им с головой.
     - Мог бы дать старухе матери напиться, - жалобно сказал дух.
     - Дай ей напиться! - приказала Тэфара дрожащим голосом.
     - Дай ей напиться, - приказал Мапуи дочери.
     И вдвоем они вытолкнули Нгакуру из-под  одеяла.  Через  минуту  Мапуи
краешком глаза увидел, что дух пьет воду. А потом дух протянул  трясущуюся
руку и коснулся его руки, и, почувствовав ее тяжесть, Мапуи убедился,  что
перед ним не дух. Тогда он вылез из-под одеяла,  таща  за  собою  жену,  и
скоро все они уже слушали рассказ Наури. А когда она рассказала про Леви и
положила жемчужину на ладонь Тэфары, даже та признала, что ее  свекровь  -
человек из плоти и крови.
     - Завтра утром, - сказала Тэфара, - ты  продашь  жемчужину  Раулю  за
пять тысяч французских долларов.
     - А дом? - возразила Наури.
     - Он построит дом, - сказала Тэфара. - Он говорит, что это  обойдется
в четыре тысячи. И кредит даст на тысячу французских долларов  -  это  две
тысячи чилийских.
     - И дом будет сорок футов в длину? - спросила Наури.
     - Да, - ответил Мапуи, - сорок футов.
     - И в средней комнате будут стенные часы с гирями?
     - Да, и круглый стол.
     -  Тогда  дайте  мне  поесть,   потому   что   я   проголодалась,   -
удовлетворенно сказала Наури. - А потом  мы  будем  спать,  потому  что  я
устала. А завтра мы еще поговорим про дом, прежде чем  продать  жемчужину.
Тысячу французских долларов лучше взять наличными. Всегда лучше платить за
товары наличными, чем брать в кредит.





                          ДОЧЬ СЕВЕРНОГО СИЯНИЯ


     - Вы... как это говорится... лентяй! Вы, лентяй,  хотите  стать  моим
мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не  станет  моим  мужем
лентяй!
     Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же  мысль,
и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной
форме и на своем родном языке.
     - Послушайте, Джой...
     - Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо -  ходить
за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где  вы
возьмете еда для famille? [семья  (франц.)]  Почему  у  вас  нет  зольотой
песок? У других польный карман.
     - Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня  рыскаю  по  Юкону  и  по
притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с  ног.
Другим везет - они находят уйму золота. А я... нет мне удачи.
     - Ну да! А когда  этот  человек  -  Мак-Кормек,  ну  тот,  что  имеет
жена-индианка, - когда он открыл Кльондайк, почему  вы  не  пошел?  Другие
пошел. Другие стал богат.
     - Вы же знаете, я был  далеко,  искал  золото  у  истоков  Тананы,  -
защищался Харрингтон. - И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе.  А
потом было уже поздно.
     - Ну, это пусть. Только вы... как это... сбитый с толк.
     - Что такое?
     - Сбитый с толк. Ну, как это... в потемках. Поздно не бывает. Тут, по
этот ручей, по Эльдорадо, есть очень  богатый  россыпь.  Какой-то  человек
застольбил и ушел. Никто не знает, куда  он  девался.  Никогда  больше  не
появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага  на  этот
участок. Потом все... целый уйма людей... как это...  кинутся  застольбить
участок. И помчатся, о,  быстро,  быстро,  как  ветер,  помчатся  получать
бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.
     Харрингтон  не  подал  виду,  как  сильно  заинтересовало   его   это
сообщение.
     - А когда истекает срок? - спросил он. - И где этот участок?
     - Вчера вечером я говорила об этом с Луи  Савой,  -  продолжала  она,
словно не слыша его вопроса. - Мне кажется, участок будет его.
     - К черту Луи Савоя!
     - Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. "Джой, - сказал он, -
я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я  добуду  этот
участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?" А  я  сказала  ему...  я
сказала...
     - Что же вы сказали?
     - Я сказала: "Если Луи Савой победит, я буду стать его женой".
     - А если он не победит?
     - Тогда Луи Савой... как это по-вашему... тогда ему  не  стать  отцом
моих детей.
     - А если я выйду победителем?
     - Вы - победитель? - Джой расхохоталась. - Никогда!
     Смех Джой Молино был приятен для слуха,  даже  когда  в  нем  звучала
издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно.  Да
и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников.
К тому же она была так  обольстительна  сейчас  -  жгучие  поцелуи  мороза
разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а  глаза  сверкали  тем
великим соблазном, сильней которого нет на свете,  -  соблазном,  таящимся
только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног,
а вожак упряжки - Волчий Клык - осторожно положил свою длинную морду к ней
на колени.
     - Ну а все же,  если  я  выйду  победителем?  -  настойчиво  повторил
Харрингтон.
     Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела  взгляд  на
собак.
     - Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага  на
участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?
     Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.
     - Хольодно, - с  женской  непоследовательностью  сказала  вдруг  Джой
Молино, встала и подняла свою упряжку.
     Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки  с
первого дня их  знакомства,  и  к  прочим  его  достоинствам  с  той  поры
прибавилось еще и терпение.
     - Эй, Вольчий Клык! - воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в  ту
секунду, когда они тронулись с места. - Эй-эй! Давай!
     Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как  ее  собаки
свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к  Сороковой
Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к  форту  Кьюдахи,
Джой Молино придержала собак и обернулась.
     - Эй, мистер Лентяй! - крикнула она. - Вольчий Клык говорит  -  да...
если вы побеждать!


     Все это, как обычно  бывает  в  подобных  случаях,  каким-то  образом
получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно  ломавшее
себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой  Молино  падет  ее
выбор,  строило  теперь  догадки,  кто  из  них  окажется  победителем   в
предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две
партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу  первым.
Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую
голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех.  А  он  сулил  немало.
Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не  родилось  на
свет, и в придачу золотой прииск стоимостью  по  меньшей  мере  в  миллион
долларов.
     Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у
Бонанзы, все - и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили  -  ринулись
вверх по Юкону; все, кроме тех,  кто,  подобно  Джеку  Харрингтону  и  Луи
Савою, ушел искать золото на  запад.  Лосиные  пастбища  и  берега  ручьев
столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий  с
виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на  расстоянии
пятисот футов один от другого, без  промедления  отправил  по  почте  свою
заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая  контора,  где
регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в  форте
Кьюдахи - как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся
слух, что Эльдорадо - настоящее золотое дно,  кому-то  сейчас  же  удалось
разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда  спуститься  вниз  по  Юкону,
чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие  жадно  поглядывали
на бесхозный участок,  где,  как  всем  было  известно,  на  тысячи  тысяч
долларов ждало  только  лопаты  и  промывочного  лотка.  Однако  завладеть
участком никто не смел. По неписанному  закону,  старателю,  застолбившему
участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока  не
истечет этот срок,  участок  считался  неприкосновенным.  Об  исчезновении
Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки  золотоискателей  готовились
вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.
     Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того,  как  весь
лагерь направил свои усилия на то,  чтобы  обеспечить  победу  либо  Джеку
Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать  счастья
в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста  миль,
и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки  для  каждого
из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно,  решающим,  и  для  этих
двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть  самых  сильных
собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в  такой  они
вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще
не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба  еще  крепче
приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих
треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от  Чилкута
до Берингова моря. Как вожак, или  головной,  Волчий  Клык  не  знал  себе
равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем  перегоне,  мог  считать
себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой
Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил  Джой
Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем,  что  не
только  фавориту,  но  и  противнику  не  придется  воспользоваться  таким
преимуществом.
     Однако мужчины - каждый в отдельности и все вкупе - устроены так, что
часто доходят до могилы, оставаясь  в  блаженном  неведении  всей  глубины
коварства, присущего другой половине рода человеческого, и по этой причине
мужское  население  Сороковой   Мили   оказалось   неспособным   разгадать
дьявольские  замыслы  Джой  Молино.  Все  признавались  впоследствии,  что
недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами
в здешних краях еще в ту пору,  когда  им  и  не  снилось,  что  они  тоже
нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном  мерцании
полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при  которых  появилась  на  свет
Джой Молино, не мешали быть ей женщиной до мозга костей и не ограничили ее
способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет  с  ними
игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта  игра,  как
она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет  лишь  те  карты,  которые
Джой пожелала им открыть, и до  последней  минуты  пребывали  в  состоянии
приятного ослепления, а когда она пошла  со  своего  главного  козыря,  им
оставалось только подсчитать проигрыш.
     В начале недели весь лагерь провожал Джека Харрингтона и Луи Савоя  в
путь. Соперники выехали с запасом на несколько дней - им хотелось  прибыть
на участок Олафа Нелсона загодя, чтобы немного отдохнуть  и  дать  собакам
восстановить  свои  силы  перед  началом  гонок.  По  дороге  они   видели
золотоискателей из Доусона, уже расставлявших сменные упряжки на  пути,  и
получили возможность убедиться, что  никто  не  поскупился  на  расходы  в
погоне за миллионом.
     Дня через два после  их  отъезда  Сороковая  Миля  начала  отправлять
подставы - сначала на семьдесят пятую милю пути, потом на  пятидесятую  и,
наконец, - на двадцать пятую. Упряжки,  предназначавшиеся  для  последнего
перегона, были великолепны - все собаки как на подбор, и лагерь битый час,
при пятидесятиградусном морозе, обсуждал и сравнивал их достоинства, пока,
наконец, они не получили возможности тронуться в путь. Но тут, в последнюю
минуту, к ним подлетела Джой  Молино  на  своих  нартах.  Она  отозвала  в
сторону Лона Мак-Фейна, правившего харрингтоновской упряжкой, и не  успели
первые слова слететь с ее губ, как он разинул  рот  с  таким  остолбенелым
видом, что важность полученного им сообщения стала очевидна для  всех.  Он
выпряг Волчьего Клыка из  ее  нарт,  поставил  во  главе  харрингтоновской
упряжки и погнал собак вверх по Юкону.
     - Бедняга Луи Савой! - заговорили кругом.
     Но Джой Молино вызывающе сверкнула черными глазами и повернула  нарты
назад к отцовской хижине.


     Приближалась  полночь.  Несколько  сот  закутанных  в   меха   людей,
собравшихся на участке Олафа Нелсона, предпочли шестидесятиградусный мороз
и все треволнения этой ночи соблазну натопленных  хижин  и  удобных  коек.
Некоторые из них держали свои колышки наготове и своих  собак  под  рукой.
Отряд конной полиции капитана Констэнтайна получил приказ быть  на  посту,
дабы все шло  по  правилам.  Поступило  распоряжение:  никому  не  ставить
столбы, пока последняя секунда этого дня не канет в  вечность.  На  Севере
такой приказ равносилен повелению Иеговы, - ведь пуля дум-дум  карает  так
же мгновенно  и  безвозвратно,  как  десница  божья.  Ночь  была  ясная  и
морозная.  Северное  сияние  зажгло  свои  праздничные   огни,   расцветив
небосклон гигантскими зеленовато-белыми  мерцающими  лучами,  затмевавшими
свет звезд. Волны холодного розового блеска омывали зенит, а на  горизонте
рука титана воздвигла сверкающие арки. И, потрясенные этим  величественным
зрелищем,  собаки  поднимали  протяжный  вой,  как  их  далекие  предки  в
незапамятные времена.
     Полисмен в медвежьей шубе торжественно шагнул вперед с часами в руке.
Люди засуетились у своих упряжек, поднимая собак, распутывая и  подтягивая
постромки. Затем соревнующиеся подошли к меже, сжимая в кулаке  колышки  и
заявки. Они уже столько раз переступали  границы  участка,  что  могли  бы
теперь сделать это с закрытыми глазами. Полисмен  поднял  руку.  Скинув  с
плеч лишние меха и одеяла, в последний раз подтянув пояса, люди замерли  в
ожидании.
     - Приготовиться!
     Шестьдесят пар рукавиц сдернуто  с  рук;  столько  же  пар  обутых  в
мокасины ног покрепче уперлось в снег.
     - Пошли!
     Все ринулись с разных сторон на широкое пустое пространство  участка,
вбивая  колышки  по  углам  и  посредине,  где  надлежало  поставить   две
центральные заявки, потом опрометью бросились к своим нартам,  поджидавшим
их на замерзшей глади ручья. Все смешалось - движения, звуки; все  слилось
в единый хаос. Нарты сталкивались; ощетинившись, оскалив клыки, упряжка  с
визгом налетала на упряжку. Образовавшаяся свалка создала  затор  в  узком
месте ручья. Удары бичей сыпались на спины животных и людей без разбора. И
в довершение неразберихи вокруг каждого гонщика суетилась кучка приятелей,
старавшихся вызволить их из свалки. Но вот, силой проложив себе путь, одни
нарты за другими стали вырываться на простор и  исчезать  во  мраке  между
угрюмо нависших берегов.
     Джек Харрингтон предвидел заранее, что давки не миновать,  и  ждал  у
своих нарт, пока не уляжется суматоха. Луи Савой, зная, что  его  соперник
даст ему сто очков вперед по части  езды  на  собаках,  ждал  тоже,  решив
следовать его примеру. Крики