у. Заодно освободитесь еще от одной банды. Был бы
очень рад помочь вам таким образом.

Не только все вокруг делало этот разговор ирреальным - сонная улица,
плывущее куда-то пространство, дымка, как при лихорадке, сама их беседа
казалась настолько странной, что и ее словно бы не было.

Джек попытался встряхнуться, но мир вокруг не хотел заводиться, как
механические часы, не хотел возвращаться к реальности.

Он спросил:

- Вы действительно предлагаете все всерьез?

- Улики, которые я организую, будут несокрушимыми в любом суде. Вам не
придется беспокоиться, что вы проиграете это дело.

- Я имею в виду не это. Неужели вы думаете, что я готов вступить с вами в
сговор и подставить невинных людей?

- Какие же они невинные! Я ведь говорю об убийцах, ворах, сутенерах!

- Но именно к вашим убийствам они не будут иметь никакого отношения.

- Это уже вопросы техники.

- Но не для меня.

- Вы интересный человек, лейтенант. Наивный, глупый, но все же интересный.

- Дженнаро Карамацца уверяет, что все ваши действия против его семьи
вызваны жаждой мести.

- Это так.

- Мести за что?

- А он вам не рассказал?

- Нет. Что же случилось?

Молчание.

Джек подождал и едва не спросил еще раз, но Лавелль заговорил.

Теперь у него был другой голос - жесткий, даже яростный.

- У меня был старший брат, Грегори. На самом деле он был лишь наполовину
моим братом - его фамилия Понтрейн. Он абсолютно не признавал древнее
искусство колдовства и магии. Можно сказать, относился ко всему этому с
презрением и не хотел иметь дело со старинными верованиями Африки. Человек
современного мировоззрения, современного мышления, он верил в науку, а не в
волшебство, веровал в прогресс и технику, а не в силу древних богов. Он не
одобрял моего призвания и не верил, что я могу сделать кому-то добро или,
наоборот, принести несчастье. Он считал меня безобидным чудаком. Но
несмотря на все, я любил его, а он любил меня. Мы были братьями. Братьями!
Ради него я был готов на все и сделал бы для него все.

Джек повторил задумчиво:

- Грегори Понтрейн... Я ведь помню это имя.

- Несколько лет назад Грегори приехал сюда в качестве иммигранта. Он много
трудился, затем пробился в колледж, добился стипендии. Писательский дар был
у него еще с детства, и, главное, он знал, как им распорядиться. В Штатах
он получил степень бакалавра на факультете журналистики Колумбийского
университета и пошел работать в "Нью-Йорк таймс". Почти год он ничего не
писал, только редактировал статьи других журналистов. Потом ему поручили
написать несколько статеек, что-нибудь "о жизни". Так, ерунда. А затем...

Джека осенило:

- Грегори Понтрейн! Конечно же! Репортер криминальной хроники.

- Вскоре моему брату доверили несколько материалов о преступлениях:
грабежи, наркотики. Он с честью выполнил эту работу. Потом полез глубже,
стал заниматься крупными делами, многое раскапывал сам, без всяких заданий.
И в конце концов стал экспертом "Тайме" по наркобизнесу в Нью-Йорке. Никто
не знал столько, сколько знал он о Карамацца, о том, как его клану удалось
закупить многих полицейских офицеров и городских чиновников. Никто не знал
об этом больше Грегори, и никто не писал о них лучше его.

- Да, я читал его статьи. Отличная работа.

- Он задумал еще пять-шесть. Был разговор о награждении его Пулитцеровской
премией за уже сделанное. Грегори накопал достаточно улик, чтобы
заинтересовать полицию и добиться утверждения трех приговоров большим судом
присяжных. У него были свои источники информации: люди в полиции, в самом
клане Карамацца - люди, которые доверяли ему. Он был убежден, что удастся
засадить за решетку Доминика Карамацца. Но все быстро кончилось. Бедняжка
Грегори! Глупый, благородный и смелый малыш Грегори! Он считал своим долгом
бороться со злом везде, где встречал его. Репортер-крестоносец. Он думал,
что сможет многое изменить. Но он так и не понял, что с силами тьмы можно
справиться только моими способами. Прекрасным мартовским вечером он и его
жена Она ехали на ужин...

- Бомба в машине, - сказал Джек.

- Обоих разорвало на куски. А она была беременна, они ждали своего
первенца. Так что я рассчитываюсь с Дженнаро Карамацца за три жизни:
Грегори, Оны и их ребенка.

Джек заметил:

- Но ведь тот случай со взрывом так и не был раскрыт, нет никаких
доказательств, что к убийству причастны Карамацца.

- Я знаю, что виновны они.

- Пока ничего не доказано.

- У меня свои источники информации, намного надежнее тех, что были у
Грегори. В моем распоряжении глаза и уши Подземного Мира.

Он опять засмеялся. Смех у Лавелля был звучный, мелодичный, но Джеку он
показался каким-то беспокойным. Должно быть, таким и должен быть смех
сумасшедшего. Он не может напоминать добродушное похохатывание старого
доброго дядюшки.

- Да-да, лейтенант. Подземный Мир. Я не имею в виду подпольный преступный
мир, эту жалкую "Коза ностру" с ее тупой сицилийской гордостью и дутым
кодексом чести. Мой Подземный Мир неизмеримо глубже, чем тот, в котором
обитает мафия. Глубже и темнее. Через глаза и уши древних богов я получаю
сведения от демонов и черных ангелов - вездесущие, они видят и слышат все,
абсолютно все.

"Это сумасшествие, - подумал Джек. - Парню пора в психбольницу". Но в
голосе Лавелля было что-то еще, будоражившее в Джеке инстинкты
полицейского. О сверхъестественном Лавелль говорил убежденно и даже
трепетно, но вот он заговорил о брате, и Джек усомнился в подлинности его
горя и переживаний. Джек почувствовал, что не месть была здесь главным
движущим мотивом. Может быть, неверие брата, его прямолинейность претили
Лавеллю? Что, если он был рад смерти Грегори? Или сбросил какой-то камень с
души?

- Брат не одобрил бы ваше стремление отомстить, - заметил Джек.

- Может, и одобрил бы. Вы же его совсем не знали.

- Я знаю достаточно, чтобы утверждать, что его не радовали бы ни ваши
действия, ни вся эта кровавая резня. Он был нормальным человеком, и все это
оттолкнуло бы его.

Лавелль не отвечал, но его недовольное молчание говорило о том, что
аргументы Джека попали в цель.

Джек развивал наступление:

- Он не одобрил бы убийства чьих-либо внуков, месть до третьего колена. Он
не был одержимым, как вы. Он не был сумасшедшим.

- А мне все равно, одобрил бы он это или нет, - нетерпеливо заметил Лавелль.

- Поэтому я и склонен считать, что вами движет не только месть. Есть тут
что-то еще.

Лавелль опять замолчал.

- Если бы брат не одобрил убийства, зачем же вам понадобилось...

Лавелль резко перебил его:

- Я уничтожаю эту пакость не во имя моего брата, а делаю это ради себя.
Только ради себя. И это должно быть ясно всем: я никогда по-другому и не
действовал. Все эти смерти способствуют росту моей репутации.

- Репутации? С каких это пор убийство является символом чести, чьей-то
гордостью? Это же сумасшествие!

- Никакое это не сумасшествие. - Лавелль почти кричал, закипая бешеной
яростью: - Канон древних богов Петро и Конго гласит, что никто не может
отнять жизнь у брата Бокора и остаться безнаказанным. Убийство моего брата
- вызов лично мне. Оно унижает меня, выставляет на посмешище. Терпеть такое
я не могу. И не буду. Сила Бокора покинет меня, если я не отомщу. Боги
потеряют ко мне уважение и отвернутся, лишив своей поддержки и помощи.

Теряя контроль над собой, Лавелль перешел на высокопарный и напыщенный слог.

- Должна пролиться кровь, должны распахнуться ворота смерти. Океаны боли
должны смести всех, кто затронул меня, убив моего брата. Даже если я и
презирал Грегори, он принадлежал к моей семье. Нельзя пролить кровь члена
семьи Бокора и остаться безнаказанным. Если мне не удастся достойным
образом отомстить за это, древние боги оттолкнут меня, мои заклинания и
заговоры потеряют силу. Если хочу сохранить покровительство богов Петро и
Конго, то за смерть моего брата должен заплатить по крайней мере десятком
смертей.

Джек понял, что ему не разобраться в истинной мотивации действий Лавелля.
Реальные их причины не просматривались, и последние аргументы
свидетельствовали о его психическом нездоровье уже с иной стороны.

- Вы действительно в это верите? - спросил Джек.

- Это истинная правда.

- По-моему, это называется по-другому: это сумасшествие.

- Вам придется в конце концов убедиться в обратном.

- Сумасшествие, - повторил Джек.

- Да, еще один совет, - сказал Лавелль.

- Ни один из моих подозреваемых не давал мне столько советов. Целый фонтан.
Ну прямо Энн Лэндерс.

Не обращая внимания на слова Джека, Лавелль заявил:

- Откажитесь от этого дела.

- Вы что, серьезно?

- Выйдите из него.

- Это невозможно.

- Попросите, чтобы вас освободили.

- Нет.

- Вы непременно сделали бы так, как я говорю, если бы могли отличить, что
для вас хорошо, а что - нет.

- Вы - наглец.

- Я знаю.

- Господи, я же полицейский! Вам не запугать меня. Наоборот, только
расшевелите. Угрозы толкают меня на более активные поиски. С полицейскими
на Гаити в такой ситуации, наверное, бывает то же самое? Иначе разница
между нами и ними была бы слишком велика. Да и что вы получите, если я
откажусь от дела? Меня заменят другим полицейским, а тот все равно будет
искать вас, Лавелль.

- Да, но у того, кто вас заменит, не будет вашей фантазии. Он-то вряд ли
поверит, что здесь колдовство, и ограничится обычными полицейскими
методами. А этого я не опасаюсь.

Джек был поражен:

- Вы хотите сказать, что именно моя восприимчивость и фантазия представляют
для вас угрозу?

Лавелль не стал возражать, он только предложил:

- Не хотите выходить из дела - не надо. Но прекратите копаться в магии.
Относитесь к делу так, как к нему относится Ребекка Чандлер. Как к
обыкновенному расследованию убийства.

- Я просто не могу поверить в подобную наглость, - отреагировал Джек.

- Ваш ум допускает, пусть и не полностью, что здесь участвуют
сверхъестественные силы. Прошу, не трогайте эту линию. Это все, о чем я
прошу.

- Вот как! Это все?

- Ограничьтесь полученными отпечатками пальцев, работой экспертов - словом,
обычными средствами. Допрашивайте всех свидетелей, каких считаете нужным...

- Огромное спасибо за разрешение.

- ...меня это все не затрагивает, - продолжал Лавелль, как будто Джек его и
не перебивал.- Так вы меня никогда не найдете. Я успею покончить с кланом
Карамацца и буду на пути домой, прежде чем полиция размотает хотя бы одну
ниточку в этом деле. Просто забудьте о магии.

Пораженный беспардонностью Лавелля, Джек спросил:

- А если не забуду?

В трубке вдруг раздалось какое-то шипение, и Джек невольно вспомнил рассказ
Хэмптона о появлении черной змеи, подумав вдруг, что, если Лавелль пощлет
змею и по телефонной линии, она вылезет из трубки, чтобы вонзить свои
ядовитые зубы в его губы, нос, глаза... чтобы укусить его в ухо, голову...
И Джек невольно отвел трубку чуть в сторону, но, поймав себя на таких
мыслях и опасениях, вновь прижал ее к уху.

- Если вы полезете в колдовские дела и станете разрабатывать именно эту
линию расследования, то я... сделаю так, что ваши сын и дочь... будут
разорваны на куски.

У Джека защемило под ложечкой.

Лавелль добавил со значением:

- Вы ведь помните, как выглядели Деминик Карамацца и его телохранители?

И тут они заговорили одновременно. Теперь Джек кричал, а Лавелль сохранял
спокойный, ровный тон.

- Слушай, ты, вонючий сукин сын!

- Вспомните: в отеле растерзанный старина Доминик, разорванный на куски...

-Ты не посмеешь...

- ...с вырванными глазами... весь в крови.

- ...и пальцем прикоснуться к моим детям, а не то я...

- А когда я поработаю над Пенни и Дэйви, от них останутся лишь кучи
мертвечины...

- ...оторву твою поганую голову. Я тебя предупреждаю...

- Мертвечины, дохлых ошметков...

- Я найду тебя...

- А может быть, я даже изнасилую девочку, если только будет настроение...

- Ты, вонючий подонок!

- А она нежная, сочная девочка. Меня иногда тянет на таких, маленьких и
невинных. Весь кайф в извращении.

- Угрожая смертью моих детей, дерьмо, ты потерял все шансы. Ты за кого себя
принимаешь? Ты понимаешь, где находишься? Это - Америка, придурок! Ты не
уйдешь от нас!

- Хорошо, даю вам время подумать. До конца дня. Если вы не согласитесь на
мои условия, я прикончу Дэйви и Пенни. И, поверьте, им будет очень больно,
уж я постараюсь.

Лавелль повесил трубку.

- Подожди! - закричал Джек. Он судорожно дергал рычаг, будто стараясь
восстановить связь или вернуть Лавелля... Конечно, впустую.

Он сжимал трубку до боли в мышцах, так что затекла вся рука. Затем швырнул
трубку на рычаг, едва не разбив ее.

Должно быть, так дышит разъяренный бык, перед которым долго размахивали
красной тряпкой. Стук сердца отдавался у Джека в висках, в горящей голове.
Живот больно скрутило судорогой.

Джек заставил себя отвернуться от телефона, хотя так и трясся от приступов
слепой ярости.

Постоял под хлопьями снега, медленно приходя в себя.

Все будет нормально. Нечего волноваться. Пенни и Дэйви в школе, они в
полной безопасности. Там достаточно людей, и школа хорошая, заслуживающая
доверия, с первоклассной системой безопасности. А Фэй заберет их в три часа
и отвезет к себе домой. Лавелль не узнает об этом. Если он решит добраться
до детей, то будет искать их сегодня вечером в квартире Доусонов, а не
обнаружив, утихомирится. В доме тетки он их разыскивать не станет. Что бы
ни говорил Карвер Хэмптон, Лавелль не в состоянии видеть и слышать
абсолютно все. Конечно, нет! Он ведь не Господь Бог. Он может быть
колдуном, наделенным большой силой, может быть Бокором, но он никак не
Господь Бог. У Фэй и Кэйта дети будут в полной безопасности. Неплохо бы им
остаться у Джэмисонов на всю ночь. А может, и еще на несколько дней, пока
Лавелля не поймают. Фэй и Кэйт не станут возражать, наоборот, они всегда
рады побаловать племянника и племянницу. Наверное, детям лучше не ходить в
школу, пока ситуация не выправится. Надо будет поговорить с капитаном
Грешемом насчет охраны для них. Пусть выделят полицейского, который бы
находился в квартире Джэмисонов в то время, когда Джек на работе.
Маловероятно, что Лавелль выследит детей, хотя... А если Грешем решит, что
круглосуточный дежурный для детей - это непозволительная роскошь? Тогда
можно будет как-то договориться с ребятами, коллегами по отделу... Они
обязательно помогут, как и Джек помог бы, случись у них что-либо подобное.
Каждый пожертвует несколько часов свободного времени, чтобы подежурить в
квартире Джэмисонов. Если семье сослуживца угрожает опасность, они сделают
так - это часть их негласного кодекса чести. Все нормально. Все будет
просто отлично.

Окружающий мир, растворившийся в дымке с того момента, как начал звонить
телефон, приобретал прежние очертания. Вдруг стали различимы гудки машин,
скрежет автомобильных цепей по заснеженной мостовой, завывание ветра. Перед
Джеком опять возникли дома. Мимо прошел, согнувшись под напором ветра,
прохожий, вслед за ним пробежали трое подростков-негров - они бросали друг
в друга снежки и громко смеялись.

Фантастическая дымка рассеялась. Джек вышел из тумана и уже не знал, было
ли все на самом деле? Наверное, дымка окутала его сознание, была плодом его
воображения, наваждение, не более того.

Но что за наваждение? Откуда взялось и почему выбрало именно его? Он
никогда не был эпилептиком, не страдал ни обмороками, ни пониженным
давлением, у него вообще до сих пор не было особенных проблем со здоровьем.
Почему же это был он?

Он понял, что телефонный звонок предназначался именно ему. Почему?

Пока Джек, стоя на месте, обдумывал происшедшее, тысячи снежинок окружили
его, словно мошкара.

Наконец он решил, что должен позвонить Фэй, объяснить ей ситуацию,
предупредить, чтобы она была осторожна по пути из школы Уэлтон к ней домой.
Пусть убедится, что за ними никто не следует. Джек повернулся к таксофону,
но тут же остановил себя: нет, только не он. Нельзя звонить по телефону, к
которому имел отношение Лавелль. Смешно, конечно, думать, будто этот
подонок может прослушивать общественные таксофоны, но испытывать судьбу
тоже глупо.

Все еще злой, но уже не такой испуганный, Джек направился к патрульной
машине, ожидавшей у тротуара.

Ветер вгрызался в лицо ледяными зубами.

6

Лавелль прошел в свой железный сарай. За спиной у него осталась зима, здесь
сухая жара выжимала из Лавелля пот, который тут же увлажнил его черное
лицо. Странный оранжевый свет отбрасывал на стены загадочные тени. Из ямы в
центре помещения слышался какой-то устрашающий звук, похожий на сердитое
перешептывание тысяч отдаленных голосов.

Лавелль принес с собой два снимка. Дэйви и Пенни он сфотографировал вчера
сам, на улице возле школы Уэлтон, сидя в своем фургоне, припаркованном чуть
ли не за квартал от самой школы. Он пользовался 35-миллиметровым
"Пентаксом" с мощным телеобъективом и сам проявил фотографии в крошечной
темной комнате.

Чтобы наслать заклинание и достигнуть желаемого результата, Бокор должен
иметь какое-нибудь изображение жертвы. В соответствии с традициями, Бокор
делает тряпичную куклу, наполняет ее опилками или песком. Лицу куклы нужно
придать хотя бы отдаленное сходство с лицом жертвы, ведь для Бокора она
заменяет реального человека.

Изготовление куклы - утомительная процедура. К тому же средний Бокор, как
правило, не обладает художественными способностями и с трудом добивается
сходства с оригиналом. Поэтому куклу оснащают несколькими волосками жертвы,
или добавляют ей кусочек ногтя, или наносят на нее каплю крови. Добыть
такие компоненты непросто. Не станете же вы неделями ошиваться возле
парикмахерской, где бывает жертва, чтобы умыкнуть прядь ее волос? А как
получить кусочек ногтя? А раздобыть немного крови? Что, напасть на человека
и иметь дело с полицией?

Избежать всех этих сложностей можно, если заменить куклу хорошей
фотографией. Не исключено, что Лавелль был единственным Бокором, кто
привлек к черной магии столь современное средство. Когда в первый раз он
испробовал этот метод, то особо не рассчитывал на успех. Однако уже через
шесть часов после ритуала жертва была мертва: человек угодил под колеса
тяжелого грузовика. С тех пор Лавелль осмелел. Должно быть, от Грегори
перешла к нему капля веры в технический прогресс.

И вот, стоя на коленях у самой ямы, Лавелль шариковой ручкой проделывал
небольшие дырочки в верхней части каждой фотографии. Затем он продел снимки
детей на тонкий шнур. По обе стороны от ямы установил две деревянные палки,
один конец шнура привязал к одной палке, а другой - ко второй, так что
фотографии повисли над самым центром ямы. Их освещал оранжевый свет, идущий
из глубины.

Очевидно, придется убить детей. Он дал Джеку последнюю возможность
передумать, дал ему несколько часов. Но почему-то был уверен, что тот не
отступит.

Лавелль не боялся убийства. Напротив, ожидал этого с нетерпением. В
убийстве маленьких существ была своя, какая-то особая прелесть.

Лавелль облизал губы.

Доносящийся из ямы отдаленный шум тысяч и тысяч шепчущихся, шипящих голосов
стал четче, когда фотографии детей Джека Доусона оказались над ямой. К
шипению прибавился новый оттенок: в нем слышалась не просто злоба, не
просто угрозы - этот звук свидетельствовал о зверских желаниях, о жажде
крови и ненасытной порочности. Звук темного и неутоленного голода.

Лавелль снял с себя всю одежду.

Поглаживая половые органы, он прочел короткую молитву.

Он был готов.

В сарае слева от двери стояли пять больших медных сосудов. Там были
пшеничная и кукурузная мука, мелко истолченный кирпич, угольная пыль,
размельченные коренья. Зачерпнув рукой кирпичный порошок и ссыпая его с
ладони тонкой струйкой, Лавелль начал рисовать сложный узор на участке
земли, примыкающем к яме с севера.

Этот узор, его называли "веве", символизировал астральную силу. Настоящий
Бокор или Хунгон знает сотни таких узоров. Определенные "веве" перед
началом обряда помог