ственно,  сможет  обойтись  бутылкой  виски
"Джек Дэниеле".
   Было девять тридцать пять утра.
   Слишком рано, чтобы начинать пить: если он прямо сейчас  усидит  бутылку,
то попросту заболеет. Но чем заняться в эти долгие  часы  до  полудня?  Чейз
включил телевизор, но старых фильмов  не  показывали,  и  он  его  выключил.
Перечитал все книги и журналы, которые нашлись в комнате.  Наконец  принялся
припоминать детали кошмара, который разбудил его, но, решив, что  это  ни  к
чему хорошему не  приведет,  снял  телефонную  трубку.  Уже  второй  раз  он
набирает номер, неуклюже крутя непослушный диск.
   После трех гудков ответила бойкая молодая женщина:
   - Кабинет доктора Ковела. Говорит мисс Прингл, чем могу помочь?
   - Мне нужно увидеть доктора, - сказал Чейз.
   - Вы постоянный пациент?
   - Да. Меня зовут Бен Чейз.
   - О да! - воскликнула  мисс  Прингл,  как  будто  она  только  и  мечтала
услышать его голос. - Доброе утро, мистер Чейз. - Она пошелестела страницами
регистрационного журнала. - Вам назначено на пятницу, в три часа дня.
   - Мне нужно попасть к доктору Ковелу раньше, - произнес Чейз.  Когда  ему
только пришло в голову нанести этот внеочередной визит, он сомневался, стоит
ли это делать. Теперь же казалось, не просто стоит, а совершенно необходимо.
- Он мне очень нужен.
   - Завтра утром у нас есть полчаса.
   - Сегодня, - перебил Чейз.
   - Простите?.. - От общения с ним мисс Прингл заметно слиняла.
   - Мне нужно записаться на сегодня, - настойчиво повторил Чейз.
   Мисс Прингл принялась рассказывать ему  о  большой  нагрузке  доктора,  о
долгих часах, которые он ежедневно просиживает над историями  болезни  новых
пациентов. А ведь он должен к тому же читать новейшие  публикации  и  писать
собственные статьи для тех же престижных журналов. Не вызывало сомнения, что
доктор кумир мисс Прингл, и Чейзу пришла в голову мысль, уж не спит ли она с
ним. Он видел ее прежде много раз, но никогда не думал о чем-либо  подобном.
Чейз с грустью отметил, что это знак каких-то перемен, перемен в его  жизни,
над которыми он совершенно не властен. Но может быть, доктор сумеет  с  ними
справиться.  Когда  она  дошла  до  середины  своей   речи,   вновь   обретя
ненатурально дружелюбную интонацию, он прервал ее и  кратко,  но  решительно
потребовал, чтобы она спросила у самого доктора.
   Через несколько минут пристыженная мисс Прингл  вернулась  к  телефону  и
сообщила: Чейз  записан  к  доктору  на  четыре  часа  дня.  Она  явно  была
расстроена, что ради Чейза нарушен  распорядок.  К  тому  же  она  наверняка
знала, что за него платит государство и  что  доктор  заработал  бы  больше,
приняв  какого-нибудь  богатого  психа.  Однако,  говоря  о  распорядке  дня
доктора, она забыла, что он всегда отводит время  на  внеплановые  беседы  с
пациентами, болезни которых считал особенно интересными случаями.
   Уж коли ты слегка не в  себе  -  считай,  повезло,  если  у  тебя  редкая
разновидность безумия...
   В половине двенадцатого, когда Чейз одевался, чтобы выйти  поесть,  снова
позвонил Судья. Голос его звучал лучше, хотя  еще  не  пришел  в  норму.  Он
спросил:
   - Ну, как себя чувствуешь?
   - Хорошо, - солгал Чейз.
   - Жди звонка в шесть вечера, - предупредил Судья.
   - Послушай...
   - Ровно в шесть часов,  мистер  Чейз.  Понял?  -  Он  говорил  уверенным,
властным тоном человека, привыкшего,  чтобы  ему  подчинялись.  -  Я  должен
обсудить с тобой несколько интересных моментов.
   - Понятно, - сказал Чейз.
   - Тогда желаю хорошо провести день.  Они  повесили  трубки  одновременно,
причем Чейз швырнул свою на рычаг изо всех сил.

***

   Комната на восьмом этаже здания Кейн в центре города ничем не  напоминала
кабинет психиатра, каким его обычно изображают  в  книгах  и  фильмах.  И  в
первую очередь потому, что она не была  маленькой  и  интимной  и  вовсе  не
вызывала ассоциации с материнской утробой -  приятная,  деловая,  просторная
комната, примерно тридцать на  тридцать  пять  футов  площадью,  с  высоким,
затененным потолком. Вдоль двух стен от пола  до  потолка  тянулись  книжные
полки; еще одну стену украшали умиротворяющие сельские пейзажи, а  четвертая
стена фактически представляла собой  два  больших  окна,  обрамленных  белым
пластиком. На книжных  полках  стояло  всего  несколько  томов  в  роскошных
переплетах, но зато около трехсот стеклянных  собачек  величиной  не  больше
человеческой ладони. Доктор Ковел коллекционировал стеклянных собачек.
   Как комната, с ее обшарпанным столом,  мягкими  креслами  и  исцарапанным
журнальным  столиком,   казалась   абсолютно   не   соответствующей   своему
назначению, так и доктор Ковел меньше всего на свете походил  на  психиатра.
Чейз  недоумевал,  случайность  это  или  умышленно  выбранный  имидж.  Этот
маленького роста, но  довольно  спортивного  вида  человек  всегда  выглядел
растрепанным скорее по  небрежности,  нежели  от  желания  выдержать  стиль,
казался небритым и носил измятый синий костюм со слишком  длинными  брюками.
Его можно было принять за учителя (скажем, английского языка), за продавца в
магазине  (скорее,  в  провинциальной  дешевой  лавке)  или  за   священника
какой-нибудь эзотерической фундаменталистской христианской секты. Да за кого
угодно, только не за врача. И уж тем более не за врача-психиатра.
   - Садитесь, Бен, - пригласил Ковел. - Хотите выпить?
   - Нет, спасибо, - ответил Чейз.
   В комнате не было  кушетки,  на  которую,  согласно  известной  сцене  из
психоаналитического мифа, нужно было ложиться, и он уселся  в  свое  любимое
кресло.
   Ковел расположился в другом кресле, справа от Чейза, откинулся на спинку,
задрал ноги на журнальный столик и пригласил Чейза последовать его  примеру.
Когда оба удобно устроились, он сказал:
   - Значит, без предварительной части?
   - Сегодня да, - ответил Чейз.
   - Ты напряжен, Бен.
   - Да. - Чейз пытался сообразить, с чего начать, как лучше  изложить  свою
историю.
   - Расскажешь?
   Сейчас Чейз ясно вспомнил первый звонок  Судьи,  но  никак  не  мог  себя
заставить поведать обо всем Ковелу. Даже этот визит к врачу  был  признанием
того, что земля уплывает у него из-под ног, и  начни  это  объяснять,  можно
вообще все испортить.
   - Не можешь?
   - Нет.
   - Поиграем в ассоциации?
   Чейз кивнул, хотя страшился игры, к которой они часто прибегали, чтобы  у
него развязался язык. В ответах он всегда выдавал больше, чем ему  хотелось.
А Ковел играл не по  правилам,  называл  слова  быстро  и  напористо,  сразу
попадая в точку. И все-таки он сказал:
   - Давайте. Ковел начал:
   - Мать.
   - Умерла.
   - Отец.
   - Умер.
   Ковел  поднял  пальцы  у  него  перед  носом,  как  ребенок  играющий   в
"кроватку".
   - Любовь.
   - Женщина.
   - Любовь.
   - Женщина, - повторил Чейз. Ковел, не глядя на него - он не сводил глаз с
синего стеклянного терьера на полке, - сказал:
   - Не повторяйтесь, пожалуйста.
   Когда Чейз извинился (в первый раз поняв, что Ковел  ждет  извинения,  он
удивился: не предполагал, что в  отношениях  между  психиатром  и  пациентом
должно присутствовать чувство вины; с каждым новым извинением на  протяжении
месяцев он все меньше удивлялся тому, что предлагает Ковел), доктор сказал:
   - Любовь.
   - Девушка.
   - Это уловка.
   - Все - уловки.
   Казалось, это замечание удивило доктора, но не настолько, чтобы сбить его
с жесткого курса, который он избрал. После недолгого молчания он повторил:
   - Любовь.
   Чейз вспотел, сам не понимая почему. Наконец он сказал:
   - Я сам.
   - Очень хорошо, - одобрил Ковел. Теперь обмен словами пошел быстрее,  как
будто за скорость набавлялись очки.
   - Ненависть, - сказал он.
   - Армия.
   - Ненависть.
   - Вьетнам.
   - Ненависть! - Ковел повысил голос, почти закричал.
   - Оружие.
   - Ненависть!
   - Захария, - выпалил Чейз, хотя не раз клялся не произносить этого имени,
не вспоминать человека, носившего его, или событий, с которыми этот  человек
был связан.
   - Ненависть, - произнес Ковел, на этот раз тише.
   - Другое слово, пожалуйста.
   - Ненависть! - настаивал врач.
   Лейтенант Захария, лейтенант Захария, лейтенант Захария!
   Доктор внезапно прекратил игру, хотя она на этот раз складывалась не  так
сложно, как обычно, и сказал:
   - Вы помните, что именно этот лейтенант  Захария  приказал  вам  сделать,
Бенжамин?
   - Да, сэр.
   - Что был за приказ?
   - Мы отрезали два выхода в системе туннелей Конга,  и  лейтенант  Захария
приказал мне расчистить один из них.
   - Как вы выполнили приказ?
   - Бросил гранату, сэр. Потом, прежде, чем дым перед туннелем рассеялся, я
пошел вперед, стреляя из автомата.
   - А потом, Бенжамин?
   - Потом мы спустились, сэр.
   - Мы?
   - Лейтенант Захария, сержант Кумз, рядовые Хэзли и Уэйд и еще кто-то,  не
помню.
   - И вы.
   - Да, и я.
   - И что?
   - В туннелях мы нашли четверых мертвых мужчин и еще останки людей у входа
в комплекс. Лейтенант Захария приказал  продвигаться  осторожно.  Через  сто
пятьдесят ярдов мы наткнулись на бамбуковую решетку, за  которой  находились
крестьяне, в основном женщины.
   - Сколько женщин, Бен?
   - Наверное, двадцать.
   - А дети?
   Чейз откинулся на мягкую спинку кресла,  втянув  голову  в  плечи,  будто
желая спрятаться:
   - Несколько.
   - И что потом?
   - Мы попытались открыть решетку, но  женщины  удерживали  ее  закрытой  с
помощью натянутых веревок. Им приказали уйти с дороги, но они не  сдвинулись
с места. Лейтенант Захария заподозрил, что  это,  возможно,  ловушка,  чтобы
задержать нас, пока сзади не подоспеют солдаты Конга. Было темно. В  туннеле
стоял неописуемый смрад - зловонное сочетание запахов пота, мочи  и  гниющих
овощей, причем такой густой, что казалось, его  можно  потрогать.  Лейтенант
Захария приказал нам открыть огонь и расчистить путь.
   - И вы подчинились?
   - Да. Все подчинились.
   - А потом, когда туннель был очищен от вьетнамцев, вы  попали  в  засаду,
где и заслужили свою медаль за доблесть.
   - Да, - подтвердил Чейз.
   - Вы ползли через простреливаемое поле почти двести  ярдов  и  тащили  на
себе  раненого  сержанта  по  фамилии  Кумз.  Получили  два  неопасных,   но
болезненных ранения в бедро и лодыжку  правой  ноги  и  все-таки  продолжали
ползти, пока не достигли укрытия. Оставив там Кумза в безопасности, зайдя  с
фланга противника  благодаря  тому,  что  ползли  через  открытое  поле,  вы
уничтожили  восемнадцать  коммунистических  солдат.  Таким  образом,  своими
действиями вы не только спасли сержанта Кумза, но и внесли большой  вклад  в
дело  всего  вашего  подразделения.  -  Ковел  всего  лишь  повторял  слегка
измененный  текст  грамоты,  которую  Чейз  получил  по  почте   от   самого
президента. Чейз промолчал.
   - Вы понимаете, откуда взялся этот героизм, Бен?
   - Мы уже говорили об этом. Он  продиктован  виной,  потому  что  я  хотел
умереть, подсознательно желая быть убитым.
   - Вы согласны с этим анализом или просто думаете, будто  я  придумал  все
это, чтобы принизить вашу медаль?
   - Я согласен, ведь мне вовсе не нужна медаль.
   - Теперь, - сказал Ковел, опуская пальцы, - продолжим наш анализ. Хотя вы
надеялись, что вас застрелят, убьют в этой засаде, буквально искали  смерти,
произошло нечто противоположное.  Вы  стали  национальным  героем,  и  когда
узнали, что лейтенант Захария представил  вас  к  награде,  у  вас  случился
нервный срыв, в результате которого вы попали в больницу и были,  с  почетом
демобилизованы. Этот срыв - тоже  попытка  наказать  себя,  раз  уж  вам  не
удалось подставить свое Тело под пули, но и она не удалась. Что же в  итоге?
Вы представлены к награде, с почетом демобилизованы и слишком сильны,  чтобы
не оправиться от болезни. Однако бремя вины так и не покинуло вас.
   Он замолчал. Чейз тоже ничего не говорил.
   Ковел продолжал:
   - Возможно, вступая в  схватку  с  преступником  в  парке  Канакауэй,  вы
надеялись,  что  выпал  еще  один  шанс  оказаться  раненным   или   убитым,
подсознательно стремились к этому.
   - Вы ошибаетесь, - возразил Чейз. - Ничего подобного. Я на тридцать футов
тяжелее его и знал, что делаю. Этот тип - дилетант, и я  не  мог  надеяться,
что он причинит мне серьезный вред.
   Ковел промолчал. Прошло несколько минут, пока Чейз  не  распознал  сцену,
которую они разыгрывали на прошлых  сеансах.  Когда  он  наконец  извинился,
Ковел улыбнулся ему:
   - Видите ли, вы не психиатр, а потому не можете так ясно все  понять.  Вы
не отрешены от ситуации, как я. - Он откашлялся и, снова устремив взгляд  на
голубого терьера, спросил:
   - Когда уже столько переговорено, может быть, объясните, Бен,  зачем  вам
понадобился дополнительный сеанс?
   Теперь Чейз с легкостью рассказал все. Через  десять  минут  он  подробно
изложил события прошедшего дня и почти слово  в  слово  повторил  диалоги  с
Судьей.
   Выслушав Чейза, доктор спросил:
   - Чего же вы хотите от меня?
   - Хочу узнать, как с этим справиться, хочу совета. Когда он звонит,  меня
больше всего беспокоят не угрозы. Это.., чувство отрешенности от всего,  как
тогда, в больнице.
   - Новый срыв?
   - Боюсь, что так.
   - Мой вам совет - не обращать внимания, - сказал Ковел.
   - Не могу.
   - Вы должны, - настаивал врач.
   - А если он серьезно? Если он и вправду собирается убить меня?
   - Не может этого быть.
   - Почему вы так уверены? - Чейз отчаянно потел. Рубашка прилипла к спине,
под мышками расплылись темные круги.
   Ковел улыбнулся голубому терьеру,  перевел  взгляд  на  гончую  янтарного
цвета; на лицо его, точно маска, наползло самодовольное выражение.
   - Я так уверен, потому что Судьи в реальности не существует.
   Поначалу Чейз не понял. Когда же до него дошел смысл этих слов, ему он не
понравился.
   - По-вашему, это галлюцинация? Но ведь об убийстве и о девушке написано в
газетах.
   - Ах, это, безусловно, произошло на самом деле, - согласился Ковел. -  Но
телефонные звонки - не что иное, как иллюзия.
   - Не может быть.
   Ковел пропустил его слова мимо ушей и продолжал:
   -  Я  заметил,  что  вы  уже  некоторое  время  пытаетесь  отделаться  от
патологического стремления к уединению, с каждой неделей все более  спокойно
смотрите на мир. Вы начинаете испытывать интерес к жизни, у вас  просыпается
жажда деятельности. Я прав?
   - Не знаю, - ответил Чейз. На самом-то деле он знал: доктор прав - и  это
действовало ему на нервы.
   - У  вас,  не  исключено,  даже  возобновилось  половое  влечение,  хотя,
возможно, до этого еще не дошло. Это  обратная  реакция  на  комплекс  вины.
Считая себя еще не наказанным за случившееся в туннеле, вы не  хотели  вести
нормальную жизнь, пока не почувствовали, что настрадались достаточно.
   Чейз промолчал. Ему не нравился этот покровительственный,  самоуверенный,
безапелляционный тон, которым Ковел начинал  говорить  в  подобные  моменты.
Сейчас ему больше всего хотелось выйти  отсюда,  вернуться  домой,  запереть
дверь и открыть бутылку. Новую бутылку.
   Ковел тем временем развивал свою теорию:
   - Не сумев примириться с тем,  что  снова  обретаете  вкус  к  жизни,  вы
придумали  Судью  -  своеобразную  возможность  самобичевания.  Вы  как   бы
оправдываетесь за то, что жизнь снова втягивает вас в свою колею, и  в  этом
смысле Судья тоже пригодился. Рано или поздно вы должны проявить  инициативу
и остановить его. Можете притворяться, что  по-прежнему  желаете  уединения,
намерены и  впредь  потихоньку  страдать,  но  эта  роскошь  вам  больше  не
дозволена.
   - Не правда, - возразил Чейз. - Судья существует.
   - Думаю, что нет. - Ковел улыбнулся янтарной гончей и сказал:
   - Если бы вы считали его реально существующим человеком, то обратились бы
в полицию, а не к психиатру!
   Чейз не нашел ничего лучшего, как ответить:
   - Вы передергиваете.
   - Нет. Просто раскрываю вам истинную правду. - Он встал,  потянулся,  его
слишком длинные брюки задрались и снова опустились, когда он кончил  зевать.
- Советую вам отправиться домой  и  забыть  о  Судье.  Вам  вовсе  не  нужно
оправдание, чтобы жить нормальной человеческой  жизнью.  Вы  уже  достаточно
страдали, Бен, даже более чем достаточно.  Грех  за  отнятые  вами  когда-то
жизни вы искупили, сохранив другие жизни. Помните это.
   Чейз стоял озадаченный, не уверенный уже, не спутал ли он  в  самом  деле
реальность с вымыслом.
   Ковел обнял его за плечи и повел к двери.
   - Итак, жду вас в пятницу в три, - сказал доктор. - Посмотрим,  насколько
к тому времени вы выберетесь из своей  норы.  У  вас,  Бен,  я  уверен,  все
получится. Не отчаивайтесь.
   Мисс Прингл проводила его до выхода из приемной и закрыла дверь,  оставив
его одного в коридоре.
   - Судья настоящий, - сказал Чейз, ни к кому не обращаясь. - Ведь правда?

Глава 4

   Чейз сидел на краю кровати  рядом  с  тумбочкой,  где  стоял  телефон,  и
допивал второй стакан "Джека Дэниелса", когда  пробило  шесть.  Он  отставил
стакан, вытер вспотевшие ладони о джинсы и  откашлялся,  чтобы  голос,  чего
доброго, не сорвался, когда он начнет говорить.
   В шесть ноль пять ему стало  не  по  себе.  Он  подумал  было  спуститься
спросить у миссис Филдинг, который час - вдруг его часы идут не правильно, -
и не сделал этого лишь потому, что  боялся  пропустить  звонок,  пока  будет
внизу.
   В шесть пятнадцать он взял стакан и стал потягивать виски, поглядывая  на
телефон, точно тот потихоньку мог сбежать. Его ладони снова стали  влажными;
бусинки пота выступили на лбу.
   В шесть тридцать он подошел к буфету, достал свою дневную бутылку  виски,
к которой сегодня едва притронулся, и налил третий стакан.  Бутылку  убирать
не стал, а поставил на низкую стойку буфета, где  мог  легко  дотянуться  до
нее. Прочитав этикетку, которую до этого разглядывал раз  сто,  вернулся  на
кровать со стаканом в руке.
   К  семи  часам  он  изрядно  набрался.  Тело  обмякло,   движения   стали
заторможенными. Он откинулся на спинку кровати и наконец признал:
   Ковел прав. Никакого Судьи нет.  Судья  -  это  иллюзия,  психологическая
уловка, чтобы  свыкнуться  с  медленным  исчезновением  комплекса  вины.  Он
попытался обдумать происходящее, понять, что все это значит, хорошо для него
или плохо.
   В ванной Чейз пустил теплую воду, то и  дело  пробуя  температуру  рукой.
Затем покрыл фарфоровый край ванны сложенным влажным полотенцем  и  поставил
на него стакан, разделся, залез в ванну и сел, ожидая, пока вода  дойдет  до
половины его груди. Приятное ощущение успокаивало. Благодаря  виски,  теплой
воде и пару, клубящемуся вокруг, он чувствовал себя  так,  словно  плывет  в
воздухе, поднимаясь в потоке мягких облаков. Он откинулся назад,  коснувшись
головой стены, закрыл глаза и попытался не думать ни о чем - в особенности о
Судье, о медали за доблесть  и  о  девяти  месяцах,  которые  он  провел  на
действительной службе во Вьетнаме.
   К несчастью, его мысли обратились к Луизе Элленби,  девушке,  которой  он
спас жизнь, и перед глазами у него возникло видение ее маленьких,  дрожащих,
голых  грудей,  выглядевших  столь  соблазнительно   в   тускло   освещенном
автомобиле на аллее влюбленных. Хотя сама по себе эта  мысль  была  довольно
приятной, но она раздосадовала его, потому что  из-за  нее  он  почувствовал
половое влечение - в первый раз почти за год.  Это  явление  показалось  ему
одновременно странным и знакомым и заставило вспомнить  все  эти  бесплодные
месяцы, в течение которых он не  помнил,  что  это  такое.  Но  потом  мысли
перекинулись на причины, по которым он прежде  не  мог  функционировать  как
мужчина, и причины эти оказались столь ужасными, что он не мог справиться  с
ними в одиночку. Влечение скоро прошло, и когда от него не осталось и следа,
он не мог с уверенностью сказать,  означало  ли  оно  конец  его  физической
импотенции или просто возникло под воздействием