ой пыли.  Войдя в
галерею, мы привычно осветили  фонариком  стены  и застыли в изумлении:  как
снизился уровень резьбы! Нам уже было известно, что во времена строительства
туннелей  искусство  у Старцев находилось в глубоком упадке, и  сами недавно
воочию в  этом  убедились.  Но теперь, на подступах к загадочной  бездне, мы
увидели перемены  настолько  разительные,  что не  могли  найти  им  никаких
объяснений.  И  форма,  и  содержание  немыслимо деградировали,  говорить  о
каком-либо мастерстве исполнения просто не приходилось.
     В  новой  манере  появилось  нечто  грубое,   залихватское  --  никакой
тонкости. Резьба в орнаментальных завитках была слишком глубокой, и
     Денфорту  пришла  мысль,  что,  возможно,   здесь  происходило  как  бы
обновление рисунка,  своего  рода  палимпсест -- после того, как обветшала и
стерлась  старая  резьба.  Новый  рисунок был  исключительно  декоративный и
традиционный  -- сплошные  спирали и углы  -- и  казался  грубой пародией на
геометрический  орнамент  Старцев. Нас  не  оставляла  мысль,  что не только
техника,   но   само  эстетическое   чувство   подверглось   здесь   грубому
перерождению,  а  Денфорт  уверял  меня,  что  здесь не  обошлось  без  руки
"чужака".  Рисунок сразу  же  вызывал в  памяти  искусство Старцев,  но  это
сравнение порождало  в  нас одновременно  и  глубокое  внутреннее неприятие.
Непроизвольно вспомнилось мне еще одно неудачное подражание чужому стилю  --
пальмирские скульптуры, грубо копирующие  римскую манеру.  Те, что шли перед
нами,  тоже   заинтересовались  резьбой,  об  этом  говорила  использованная
батарейка, брошенная рядом с наиболее типичным картушем.
     Однако из-за недостатка времени  мы  бросили на эти необычные барельефы
лишь  беглый  взгляд и почти  тут же  возобновили  путь, хотя далее довольно
часто направляли на  стену лучи фонариков,  высматривая, не появились ли еще
какие-нибудь  новшества.  Но  все  шло  как  прежде, разве что увеличивалось
расстояние  между  картушами:  слишком  много  отходило от  туннеля  боковых
галерей. Нам повстречалось несколько пингвинов,  мы слышали их крики, но нас
не оставляло чувство, что  где-то в отдалении, глубоко под землей, гогочут и
кричат целые стаи этих  больших птиц. Новый  запах непонятного происхождения
почти вытеснил прежний,  едкий. Вновь  появившиеся  в воздухе  струйки  пара
говорили  о  нарастающей  разнице  температур  и о близости морской  бездны,
таящейся в  кромешной мгле. И  тут  вдруг, совершенно неожиданно, мы увидели
впереди,  прямо на сверкающей глади пола какое-то препятствие -- нет, совсем
не  пингвинов,  а что-то другое. Решив,  что  непосредственной опасности как
будто нет, мы включили второй фонарик.

        ХI

     И  вот  снова  слова  застывают  у  меня  на губах.  Казалось бы,  пора
привыкнуть спокойнее  на все реагировать, а  может, даже  ожесточиться, но в
жизни  случаются  такие  переживания,  что  ранят  особенно  глубоко, от них
невозможно  исцелиться, рана  продолжает ныть,  а чувствительность настолько
обостряется,  что  достаточно  оживить  в  памяти  роковые события, и  снова
вспыхивают боль и ужас.  Как я уже  говорил, мы  увидели  впереди, на чистом
блестящем  полу, некое  препятствие, и одновременно наши ноздри уловили  все
тот  же  новый  запах,  многократно  усилившийся  и  смешавшийся   с  едкими
испарениями  тех,  кто шел перед нами. При свете фонариков у нас не осталось
никаких сомнений в природе неожиданного препятствия; мы не побоялись подойти
поближе, потому что даже на расстоянии было видно, что распростертые на полу
существа не способны  больше  никому причинить вреда -- так же как и шестеро
их товарищей, похороненных под ужасными  пятиконечными надгробиями из льда в
лагере несчастного Лейка.  Как и у собратьев,  почивших в  ледяной могиле, у
них были отсечены  некоторые члены, а по расползавшейся темно-зеленой вязкой
лужице было  понятно,  что печальное  событие случилось совсем  недавно.  Мы
увидели   только   четверых,   хотя   из  посланий   Лейка  явствовало,  что
звездоголовых  существ  должно  быть  не  менее восьми.  Зрелище  потрясло и
одновременно  удивило  нас:  что  за  роковая  встреча  произошла  здесь,  в
кромешной тьме?!
     Напуганные   пингвины   разъяренно  щелкали  клювами;  по  доносившимся
издалека крикам мы  поняли, что впереди -- гнездовье. Неужели звездоголовые,
потревожив  птиц, навлекли на себя их ярость? Судя  по характеру ран, такого
быть  не  могло:  ткани,  которые  с трудом рассек  скальпелем  Лейк,  легко
выдержали бы удары  птичьих клювов.  Кроме того, огромные слепые птицы  вели
себя исключительно мирно.
     Может, звездоголовые  поссорились между  собой?  Тогда вина ложилась на
четверых  отсутствующих. Но  где они? Прячутся неподалеку и выжидают удобный
момент, чтобы напасть на нас?  Медленно  продвигаясь  к месту  трагедии,  мы
опасливо  поглядывали в сторону боковых  галерей. Что бы здесь ни случилось,
это очень напугало пингвинов, они необычайно всполошились. Возможно, схватка
завязалась  недалеко  от  гнездовья,  где-нибудь на  берегу бездонной темной
пучины: ведь поблизости не было птичьих гнезд.  Может, звездоголовые  бежали
от преследователей, хотели поскорее добраться до оставленных саней,  но  тут
убийцы нагнали  тех,  кто послабее,  и  прикончили?  Можно  представить себе
панику среди звездоголовых, когда нечто ужасное поднялось  из темных глубин,
распугав пингвинов, и те с криками и гоготом бросились в бегство.
     Итак, мы опасливо  приближались  к загромоздившим  проход,  истерзанным
созданиям.  Но не  дошли,  а,  слава Создателю,  бросились  прочь, опрометью
понеслись назад  по проклятому  туннелю,  по его  гладкому, скользкому полу,
мимо  издевательских  орнаментов, открыто высмеивающих  искусство,  которому
подражали. Мы бросились  бежать прежде, чем уяснили себе,  что  же  все-таки
увидели, прежде чем наш мозг опалило знание,  из-за которого никогда уже нам
не будет на земле покоя!
     Направив свет  обоих фонариков на распростертые  тела, мы  поняли,  что
более всего встревожило нас  в этой жуткой груде тел. Не то, что жертвы были
чудовищно растерзаны и искалечены, а то, что все были без голов. Подойдя еще
ближе, мы увидели, что  головы не  просто отрубили, а  изничтожили  каким-то
дьявольским способом  --  оторвали или скорее отъели.  Кровь, темно-зеленая,
все еще растекавшаяся лужицей, источала невыносимое зловоние, но  теперь его
все больше забивал новый, неведомый запах -- здесь  он ощущался сильнее, чем
прежде, по  дороге сюда.  Только на совсем близком расстоянии от поверженных
существ мы поняли,  где таится источник этого второго, необъяснимого запаха.
И  вот тогда Денфорт,  вспомнив  некоторые  барельефы,  живо воспроизводящие
жизнь  Старцев во  время  перми, сто пятьдесят миллионов  лет  назад,  издал
пронзительный, истошный  вопль,  отозвавшийся  мощным эхом  в  этой  древней
сводчатой галерее со зловещей и глубоко порочной резьбой на стенах.
     Секундой  позже я  уже вторил  ему:  в  моей  памяти тоже  запечатлелся
старинный  барельеф,  на котором  неизвестный скульптор  изобразил  покрытое
мерзкой  слизью и распростертое на земле  тело  обезглавленного Старца;  это
чудовищные шогготы  убивали  таким образом своих  жертв --  отъедая головы и
высасывая  из них кровь; происходило это в годы  их  неповиновения, во время
изнурительной, тяжелой войны с ними  Старцев. Высекая  эти кошмарные  сцены,
художник нарушал законы профессиональной  этики,  хотя  и изображал события,
уже  канувшие  в  Лету: ведь  шогготы  и последствия  их  деяний  явно  были
запретным для изображения  предметом. Несомненно  существовало табу. Недаром
безумный автор  "Некрономикона" пылко  заверял нас,  что подобные  твари  не
могли быть созданы на  Земле и что они являлись людям только в наркотических
грезах. Бесформенная протоплазма,  до такой степени способная к имитированию
чужого вида, органов и процессов, что копию  трудно отличить  от подлинника.
Липкая  пузырчатая масса...  эластичные  пятнадцатифутовые  сфероиды,  легко
поддающиеся внушению  послушные рабы, строители городов... все строптивее...
все умнее...  живущие и на земле  и  под водой... и  все больше  постигающие
искусство  подражания!  О, Боже!  Какая  нелегкая  дернула  этих  нечестивых
Старцев создать этих тварей и пользоваться их услугами?!
     Теперь, когда  мы  с Денфортом  воочию  увидели блестящую,  маслянистую
черную слизь, плотно обволакивающую обезглавленные тела, когда в полную силу
вдохнули этот ни на что не похожий мерзкий запах, источник которого мог себе
представить только человек  с  больным воображением -- исходил он от  слизи,
которая не только осела  на телах,  но и поблескивала точечным орнаментом на
грубо  и вульгарно  переиначенных  картушах,--  лишь  теперь  мы всем  своим
существом прочувствовали,  что такое поистине  космический страх. Мы уже  не
боялись тех, четверых, которые  сгинули неведомо  где и вряд ли представляли
теперь опасность.  Бедняги! Они-то как  раз не  несли в  себе  зла.  Природа
сыграла  над  ними злую  шутку,  вызвав  из  векового сна:  какой  трагедией
обернулось для них  возвращение  домой! То же станет и  с  остальными,  если
человеческое  безумие,  равнодушие или жестокость вырвут их  из недр мертвых
или спящих полярных просторов. Звездоголовых нельзя ни в чем винить. Что они
сделали?  Ужасное  пробуждение на  страшном холоде  в  неизвестную  эпоху и,
вполне  вероятно,   нападение  разъяренных,  истошно   лающих  четвероногих,
отчаянное сопротивление, и, наконец, в  придачу  -- окружившие их  неистовые
белые  обезьяны  в  диковинных  одеяниях...  несчастный  Лейк...  несчастный
Гедни...  и  несчастные Старцы.  Они остались до  конца верны своим  научным
принципам. На их месте мы  поступили бы точно так же. Какой интеллект, какое
упорство!  Они  не  потеряли  головы  при  встрече  с  неведомым,   сохранив
спокойствие духа, как и подобает  потомкам тех, кто изображен на барельефах!
Кого бы  они ни напоминали внешним  обликом  -- морских  звезд или  каких-то
наземных растений, мифических чудищ  или инопланетян, по сути своей они были
людьми!
     Они  перевалили через  заснеженные хребты,  на  склонах  которых  ранее
стояли храмы, где  они возносили хвалу своим богам; там же они прогуливались
когда-то  в  зарослях  древесных  папоротников. Город,  в  который  они  так
стремились, спал, объятый вечным сном, но они сумели, как и мы, прочитать на
древних  барельефах  историю  его  последних дней. Ожившие  Старцы  пытались
разыскать своих соплеменников здесь, в этих легендарных темных недрах, и что
же они  нашли? Примерно  такие  мысли  рождались у нас с  Денфортом при виде
обезглавленных и выпачканных мерзкой слизью трупов. Затем мы перевели взгляд
на резьбу, вызывавшую  отвращение  своей  вульгарностью,  над  которой жирно
поблескивала только  что нанесенная гнусной слизью надпись из  точек. Теперь
мы  поняли, кто продолжал жить,  победив Старцев, в подводном  городе на дне
темной бездны,  по краям которой  устроили свои гнездовья  пингвины.  Ничего
здесь  не изменилось.  Должно быть, и теперь над пучиной все так же  дымятся
клубы ара.
     Шок от  ужасного  зрелища обезглавленных, перепачканных гнусной  слизью
тел был так велик, что мы застыли на месте, не в силах вымолвить ни слова, и
только значительно позже,  делясь  своими  переживаниями,  узнали  о  полном
сходстве наших мыслей.  Казалось, прошли годы,  на самом же  деле мы  стояли
так,  окаменевшие,  не более десяти  -- пятнадцати секунд. И тут  в  воздухе
навстречу нам поплыли легкие струйки пара, как бы от дыхания приближающегося
к  нам, но  еще  невидимого существа,  а потом  послышались  звуки, которые,
разрушив  ары,  открыли нам глаза,  и  мы  опрометью  бросились наутек  мимо
испуганно гогочущих пингвинов. Мы  бежали тем же путем, топча брошенную нами
бумагу, по  извивавшимся под  ледяной  толщей сводчатым коридорам  -- назад,
скорее в  город! Выбежав  на  дно  гигантского цилиндра,  мы заторопились  к
древнему  пандусу;  оцепенело,  автоматически  стали  карабкаться  вверх  --
наружу, к спасительному солнечному свету! Только бы уйти от опасности!
     Мы считали,  в соответствии с гипотезой Лейка, что трубные звуки издают
те, которые сейчас,  в большинстве  своем, были уже мертвы.  Значит,  кто-то
уцелел!  Денфорт  позже  признался,  что именно такие  звуки,  только  более
приглушенные, он  слышал при нашем  вступлении в город, когда  мы  осторожно
передвигались  по  ледяной  толще.  Они  удивительно  напоминали  завывания,
доносившиеся из  горных пещер. Не хотелось  бы показаться наивным, но все же
прибавлю  еще кое-что,  тем  более  что  Денфорту,  по странному совпадению,
пришла в голову та  же мысль. Этому, конечно, способствовал одинаковый  круг
чтения;  Денфорт к тому же намекнул, что, по его сведениям, По, работая  сто
лет назад над "Артуром Гордоном Пимом", пользовался неизвестными даже ученым
тайными  источниками.  Как  все,  наверное,  помнят,  в  этой фантастической
истории  некая  огромная  мертвенно-белая  птица,  живущая  в  самом  сердце
зловещего  антарктического  материка,  постоянно  выкрикивает  некое  никому
неведомое слово, полное рокового скрытого смысла: "Текели-ли! Текели-ли!"
     Уверяю вас, именно его мы расслышали в коварно прозвучавших за  клубами
белого пара громких трубных  звуках. Они еще не отзвучали,  а мы уже со всех
ног неслись прочь,  хотя знали, как быстро перемещаются Старцы пространстве:
выжившему  участнику   этой   немыслимой  бойни,   тому,   кто   издал  этот
непередаваемый трубный клич, не стоило большого труда догнать нас -- хватило
бы  минуты. Мы смутно надеялись, что нас может спасти отсутствие  агрессии и
открытое  проявление  нами  добрых  намерений  --  в   преследователе  могла
проснуться любознательность. В конце концов, зачем причинять нам вред,  если
ему ничто не угрожает? Пробегая по галерее, где невозможно было укрыться, мы
на секунду замедлили бег и,  нацелив назад  лучи  фонариков,  заметили,  что
облако пара рассеивается. Неужели мы наконец  увидим  живого  и  невредимого
жителя древнего города? И тут снова прозвучало: "Текели-ли! Текели-ли!"
     Преследователь отставал; может, он ранен? Но мы не  решались рисковать:
ведь он,  услышав крик Денфорта, не убегал  от врагов, а  устремился вперед.
Времени  'на  размышления  не было, оставалось  только  гадать,  где  сейчас
пребывали убийцы  его  соплеменников,  эти  непостижимые для  нас  кошмарные
создания, горы зловонной, изрыгающей слизь протоплазмы, покорившие подводный
мир и направившие посланцев на сушу, где те, ползая по  галереям, испоганили
барельефы  Старцев.  Скажу  откровенно,   нам  было  жаль  оставлять   этого
последнего и, возможно, раненого жителя города на почти верную смерть.
     Слава  Богу, мы не замедлили бег. Пар вновь сгустился, мы летели вперед
со всех ног, а позади, хлопая крыльями, испуганно кричали пингвины, Это было
само по себе  странно,  если вспомнить, как вяло  реагировали  они  на  наше
присутствие. Вновь послышался  громкий трубный клич: "Текели-ли! Текели-ли!"
Значит,  мы  ошибались. Звездоголовый не  был ранен, он  просто задержался у
трупов  своих  товарищей,  над  которыми  поблескивала на  стене надпись  из
гнусной слизи.  Неизвестно, что означала  дьявольская надпись, но  она могла
оскорбить звездоголового: похороны в лагере Лейка говорили о том, что Старцы
безмерно чтут  своих усопших. Включенные на полную мощь  фонарики  высветили
впереди ту,  уже  известную  нам  большую  пещеру,  где сходилось  множество
подземных  ходов.  Мы облегченно  вздохнули,  вырвавшись  наконец  из  плена
загаженных шогготами стен: даже не разглядывая мерзкую резьбу, мы ощущали ее
всем своим естеством.
     При  виде  пещеры  нам  пришло  также  в  голову,  что,  возможно,  наш
преследователь  затеряется  в  этом  лабиринте.  Находившиеся  здесь  слепые
пингвины-альбиносы  пребывали  в  страшной  панике,  казалось,  они  ожидают
появления  чего-то  ужасного.  Можно  попробовать  притушить  фонарики  и, в
надежде,  что испуганно  мечущиеся  и гогочущие огромные  птицы заглушат наш
слоновый  топот,  юркнуть  прямиком  в туннель:  кто  знает,  вдруг  удастся
обмануть  врага. В  туманной  дымке  грязный, тусклый пол основного  туннеля
почти  не  просматривался,  разительно отличаясь  от  зловеще поблескивавшей
позади нас галереи; тут даже Старцам  с их шестым чувством,  позволявшим  до
какой-то  степени ориентироваться в темноте,  пришлось  бы  туго. Мы  и сами
боялись промахнуться, угодить не в тот коридор, ведь у нас была одна цель --
мчаться что есть илы по туннелю в направлении мертвого города, а  попади  мы
ненароком  в   одну  из  боковых  галерей,   последствия  могли  быть  самые
непредсказуемые.
     То,  что мы сейчас  живы, доказывает,  что существо, гнавшееся за нами,
ошиблось и  выбрало  не тот путь, мы же чудом попали  куда надо.  И еще  нам
помогли  пингвины  и  туман.  К  счастью,  водяные  пары,  то  сгущаясь,  то
рассеиваясь, в нужный момент  закрыли нас  плотной  завесой.  А  вот раньше,
когда мы  только  вбежали  в  пещеру,  оставив  позади  оскверненную гнусной
резьбой  галерею,  и в отчаянии оглянулись назад, вот  тогда дымка несколько
разошлась,  и  перед тем как притушить фонарики  и, смешавшись с  пингвиньей
стаей,  попытаться  незаметно  улизнуть, мы впервые увидели  догонявшую  нас
тварь. Судьба была  благосклонна к нам позже, когда скрыла нас в тумане, а в
тот  момент она явила нам свой грозный лик; мелькнувшее видение отняло у нас
покой до конца наших дней.
     Заставил  нас  обернуться извечный инстинкт догоняемой  жертвы, которая
хочет  знать, каковы ее шансы,  хотя, возможно,  здесь примешались и  другие
подсознательные импульсы. Во время бегства все в  нас было  подчинено  одной
цели  -- спастись,  мы  не замечали ничего  вокруг и, уж конечно,  ничего не
анализировали, но в мозг тем не менее, помимо нашей воли, поступали сигналы,
которые посылало наше  обоняние. Все  это мы осознали позже. Удивительно, но
запах не менялся! В воздухе  висело все  то же зловоние, которое поднималось
ранее  над  измазанными  слизью,  обезглавленными  трупами.  А  ведь  запаху
следовало бы  измениться!  Этого требовала  простая  логика.  Теперь  должен
преобладать прежний едкий запах, неизменно сопровождавший  звездоголовых. Но
все  наоборот:  ноздри захлестывала та  самая вонь, она  нарастала с  каждой
секундой, становясь все ядовитее.
     Казалось, мы оглянулись одновременно, как по команде, но на самом деле,
конечно же,  первым  был один из двоих,  хотя второй  тут  же последовал его
примеру.  Оглянувшись, мы  включили на полную  мощность фонарики и направили
лучи на  поредевший туман. Поступили  мы  так, возможно, из обычного страха,
желая   знать,  в   чем   именно  заключается   опасность,   а   может,   из
подсознательного стремления ослепить врага, а потом, пока он будет приходить
в  себя,  скользнув меж пингвинов,  юркнуть  в туннель. Но лучше  бы нам  не
оглядываться!  Ни  Орфей,   ни  жена  Лота  не   заплатили  больше  за  этот
безрассудный  поступок!   И  тут   снова  послышалось  ужасное:  "Текели-ли!
Текели-ли!"
     Буду  предельно откровенным, хотя откровенность  дается  мне с  большим
трудом,  и доскажу  все,  что увидел.  В  свое время мы даже  друг  с другом
избегали говорить  на эту тему. Впрочем, никакие слова не передадут и  малой
толики пережитого ужаса. Зрелище настолько потрясло  нас,  что  можно только
диву даваться, как это  у нас хватило соображения притушить фонарики да  еще
выбрать правильное  направление. Есть только одно объяснение: нами руководил
инстинкт, а  не разум. Может, так  оно было и лучше, но все равно за свободу
мы заплатили слишком  большой ценой. Во всяком  случае, с рассудком  у нас с
тех пор не совсем в порядке.
     Денфорт совершенно  потерял  голову;  помнится,  весь о