ь, чтобы не вышибить дверь ногой.
     Ох уж эти оборотни! Почему же они всегда так ревниво относятся ко всем, кто оказывается на их территории?
     Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить Джеймса. Перед тем как ее захлопнуть, тощий мальчишка подозрительно огляделся. с Джеймс вошел в помещение, напоминавшее небольшое кафе: полутьма, маленькие круглые столики с деревянными стульями, на некоторых из них развалились Похожие на подростков посетители, двое парней катали шары где-то в глубине помещения.
     Джеймс подошел к столику, за которым сидела девушка, снял темные очки и опустился на стул рядом с нею.
     Привет, Жизель.
     Девушка посмотрела на него. У нее были синие глаза, продолговатые и загадочные, ярко подведенные синим карандашом в древнеегипетском стиле, и темные волосы.
     Она выглядела настоящей ведьмой, и это не было случайным совпадением.
     Джеймс, я по тебе скучала, - у нее был приглушенный с хрипотцой голос. - Как дела?
     Она обхватила ладонями стоявшую на столе незажженную свечу и сделала движение, как если бы выпускала на волю птицу. Когда Жизель убрала руки, свеча вспыхнула ярким пламенем.
     - Неотразим, как всегда, - сказала она, глядя на Джеймса в лучах золотого света.
     - О тебе можно сказать то же самое. Но если честно, я по делу.
     Она приподняла бровь.
     - А когда бывало иначе?
     - Нет, сейчас другое. Я хотел попросить... профессиональной помощи.
     Она подняла изящные руки, ее перламутровые ногти блеснули в пламени свечи. На указательном пальце Жизель поблескивало кольцо с изображением черного георгина.
     Моя сила в твоем распоряжении. Хочешь навести на кого-нибудь порчу? Или тебе нужен заговор на удачу и успех? Уверена, что любовного приворота тебе не требуется.
     - Нужно, чтобы твоя сила исцелила болезнь. Я не знаю, придется ли тебе для этого прикладывать особые усилия или сработает какое-нибудь общее для всех болезней средство. Такой общий заговор на исцеление...
     - Джеймс, - она томно фыркнула и опустила свою ладонь на его руку, чуть поглаживая его пальцы, - похоже, ты сильно вымотался, правда, я никогда тебя таким не видела..
     Жизель была права, ему еще не случалось до такой степени потерять контроль над собой. Он поборол волнение, принудив себя к полному спокойствию.
     - О какой болезни идет речь? - спросила Жизель.
     - О раке.
     Жизель откинулась на спинку стула и рассмеялась. - Хочешь сказать, такие, как ты, болеют раком? Ни за что не поверю. Можешь сколько угодно косить под смертного, есть и дышать, как они, но не пытайся убедить меня, что вампиры болеют человеческими болезнями.
     Вот она, минута, которой Джеймс так боялся! Понизив голос, он произнес:
     Существо, о котором я говорю, не из наших и не из ваших тоже, она обыкновенная девушка, смертная.
     С лица Жизели слетела улыбка. Когда она снова заговорила, ее голос уже не был ленивым и хриплым.
     - Из внешнего мира? Смертная? Ты с ума сошел, Джеймс?
     - Она ничего не знает обо мне и о Царстве Ночи. Я не хочу нарушать закон, я просто хочу, чтобы она поправилась.
     Продолговатые голубые глаза пристально смотрели Джеймсу в лицо.
     Ты уверен, что еще не преступил закон?
     В ответ на непонимающий взгляд Джеймса она добавила вполголоса:
     Ты уверен, что не влюблен в нее?
     Джеймс заставил себя посмотреть прямо в изучающие глаза. Он говорил мягко и угрожающе:
     Не говори таких вещей, если не хочешь неприятностей.
     Жизель отвела взгляд. Она поиграла кольцом, пламя свечи взметнулось и погасло.
     -Я давно тебя знаю, Джеймс, - сказала она, не поднимая глаз, - и не хочу, чтобы ты попал в беду. Я верю, что ты не нарушил законы, но, думаю, нам лучше забыть об этом разговоре. Теперь уходи, а я сделаю вид, что этого разговора не было.
     А как же насчет твоих чар?
     - Они не для таких случаев. И даже если бы я могла их применить, то не стала бы. Уходи.
     Джеймс вышел из кафе.
     Оставался последний шанс. Он ехал в Брентвуд, район, отличавшийся от того, который он покидал, как бриллиант от куска угля. Джеймс поставил машину под навес около кирпичного дома причудливой формы. Рядом шумел фонтан. Пурпурный плющ увивал стены до самой крыши, покрытой испанской черепицей.
     Джеймс прошел через арку во двор и оказался перед офисом, на двери которого золотыми буквами было выведено: "Джаспер Р. Расмуссен, доктор медицины". Отец Джеймса был психоаналитиком.
     Не успел он взяться за ручку двери, как та распахнулась, и ему навстречу вышла женщина - типичная клиентка отца: сорок с небольшим, несомненно богатая, одетая в блузку от лучшего дизайнера и сандалии на высоких каблуках.
     Она казалась заторможенной и чуть сонной, а на шее у нее виднелись две крошечные, еле заметные ранки.
     Джеймс вошел в пустую приемную: секретарши на месте не было. Из кабинета доносилась музыка Моцарта. Джеймс постучал в дверь.
     Папа?
     Дверь распахнулась, и в дверном проеме показался красивый темноволосый мужчина. На нем был прекрасно сшитый серый костюм и супермодная рубашка. Он излучал энергию силы и целеустремленности. Но не тепла.
     - Это ты, Джеймс? - Любезная доверительная интонация, та же, что предназначалась и его клиентам.
     - Пап, у тебя есть минутка?
     Отец взглянул на часы фирмы "Ролекс".
     - Пожалуй. Следующий пациент будет не раньше чем через полчаса.
     - Мне надо с тобой поговорить.
     Отец ласково на него взглянул и указал на мягкий, обитый тканью стул. Джеймс развалился было на нем, но вдруг обнаружил, что инстинктивно наклоняется вперед и пытается устроиться на краешке сиденья.
     О чем же ты хочешь со мной поговорить?
     Джеймс пытался найти подходящие слова. Все зависело от того, сумеет ли он правильно объяснить отцу. Но где они, эти верные слова? Он решил действовать без обиняков.
     Речь идет о Поппи, она больна, и врачи думают, что у нее рак поджелудочной железы.
     Доктор Расмуссен казался удивленным.
     Очень жаль, - произнес он, но в его голосе не было сожаления.
     - Это очень плохой рак, с очень сильными болями, и вероятность излечения один к ста.
     Жаль, - и снова в голосе доктора Расмуссена не было слышно ничего, кроме легкого удивления.
     И вдруг Джеймс понял, что происходит. Отец удивлен не тем, что Поппи больна, его поражает, что он приехал специально, чтобы сказать ему об этом.
     Пап, если у нее рак, значит, она умирает. Неужели это тебе безразлично?
     Доктор Расмуссен сцепил пальцы и устремил взгляд на столешницу красного дерева. Он говорил медленно и спокойно:
     Джеймс, мы это уже проходили. Ты знаешь, мы с мамой беспокоимся, что ты все больше сближаешься с Поппи, слишком привязываешься к ней.
     Джеймс почувствовал, как его охватывает холодная Ярость.
     - Как когда-то к мисс Эмме?
     - Что-то в этом роде, - спокойно ответил отец.
     Джеймс пытался выбросить из головы страшные воспоминания. Он не должен думать сейчас о мисс Эмме. Ему нужно сосредоточиться, быть бесстрастным. Это единственный способ убедить отца.
     - Пап, я знаю Поппи всю жизнь, и она нужна мне.
     - Для чего? Насколько я знаю, не для того, для чего следовало бы. Ты ведь никогда не пил ее крови, не так ли?
     Джеймс судорожно сглотнул, он был подавлен. Пить кровь Поппи? Использовать ее для этого? Одна мысль об этом приводила его в ужас.
     Пап, она мой друг, - сказал он, потеряв всякую надежду на понимание, - я не могу видеть, как она страдает, не могу, я должен помочь ей.
     Лицо доктора Расмуссена просветлело.
     Я тебя понимаю.
     Джеймс почувствовал облегчение и удивление.
     - Ты меня понимаешь?
     - Джеймс, временами мы не можем удержаться от чувства... сострадания к смертным. Вообще, я бы этого не поощрял, но ты действительно давно знаешь Поппи. Ты сострадаешь ей, и если ты хочешь сократить ее страдания, тогда да, тогда я тебя понимаю.
     Джеймс несколько секунд смотрел на отца, потом тихо сказал:
     Убийство из жалости? Я думал, Старейшины наложили запрет на убийства в этом районе.
     - Просто будь осторожен. Если это будет выглядеть как естественная смерть, мы закроем на это глаза. И не будет нужды доводить это дело до сведения Старейшин.
     Джеймс встал и коротко рассмеялся.
     Спасибо, папа, ты мне действительно помог.
     Отец, казалось, не понял сарказма, прозвучавшего в его словах.
     Рад был тебе помочь, Джеймс. Кстати, как идут дела в нашем доме?
     - Прекрасно, - равнодушно ответил Джеймс.
     - А в школе?
     Занятия закончились, сейчас каникулы, - сказал Джеймс и вышел из кабинета.
     Во дворе он остановился, перегнулся через кирпичную стену и посмотрел в воду фонтана. У него не было выбора. Не было надежды. Так гласят законы Царства Ночи. Раз Поппи больна, она должна умереть.

ГЛАВА 4

     Поппи равнодушно смотрела на обеденный поднос, уставленный куриным филе с картошкой, когда в комнату вошел доктор Франклин.
     Обследования были закончены. Первое прошло вполне спокойно, а второе оказалось ужасной пыткой. Стоило Поппи вздохнуть, как у нее возникало ощущение, будто горло до сих пор распирает трубка.
     - Ну вот, оставляешь нетронутыми все больничные деликатесы, - мягко пошутил доктор Франклин. Поппи попыталась улыбнуться.
     Он продолжал говорить о совершенно невинных вещах. Ни слова о результатах обследований, а Поппи не представляла себе, когда они должны прийти. Она подозревала, что доктор Франклин чего-то не договаривает. Что-то было не так... И нежность, с которой он отставил ее поднос, и темные круги вокруг глаз... Когда он деликатно предложил маме спуститься вниз "побеседовать", подозрения Поппи превратились в уверенность.
     "Он собирается сказать ей. Он получил результаты, но не хочет, чтобы я об этом узнала".
     У нее тут же возник план.
     - Иди, мам, а я немного вздремну, - сказала она со вздохом, откинулась на подушку и прикрыла глаза.
     Как только дверь за ними закрылась, Поппи соскочила с кровати. Она увидела удаляющиеся фигуры; доктор Франклин и мама приближались к двери, ведущей в холл. На дрожащих ногах Поппи последовала за ними.
     - Просто ноги хочу поразмять, - сказала она вопросительно посмотревшей на нее медсестре на посту. Но когда сестра поднялась из-за стойки и направилась к палатам, Поппи устремилась вниз по лестнице, ведущей в коридор.
     В конце коридора находилась приемная, она видела ее раньше. Там был телевизор и кухонные принадлежности, чтобы родственники, дежурящие в больнице, чувствовали себя комфортно. Дверь была приоткрыта, и Поппи тихо подкралась к ней. Она слышала низкий голос доктора Франклина, но не могла разобрать слов.
     Поппи осторожно, на цыпочках, подобралась поближе. Она рисковала: в любой момент кто-нибудь мог выйти из приемной. На мгновение она заглянула в комнату и поняла, что предосторожности излишни, все были поглощены разговором.
     Доктор Франклин сидел на небольшой кушетке. Рядом с ним Поппи увидела темнокожую женщину в белом халате, на шее у нее на цепочке висели очки.
     На другой кушетке сидел отчим Поппи Клифф. Его прическа, обычно идеально аккуратная, растрепалась, а волевая нижняя челюсть непроизвольно двигалась. Одной рукой он обнимал маму. Доктор Франклин говорил с ними, положив руку маме на плечо. Мама всхлипывала.
     Поппи отпрянула от двери. "Господи, они обнаружили у меня рак. Так и есть, у меня рак".
     Она никогда раньше не видела свою маму плачущей - ни когда умерла бабушка, ни во время развода с папой. Мама всегда умела справляться с трудностями, она была лучшим борцом из всех, кого знала Поппи.
     Но теперь...
     У нее нашли рак... Похоже, что это на самом деле так.
     Но, может быть, все еще не так плохо. Мама потрясена, что же, это вполне естественно. Но это еще не означает, что Поппи должна умереть. На ее стороне вся современная медицина. Она твердила себе это, удаляясь от приемного покоя.
     Она шла не очень быстро и, прежде чем подняться к себе в палату, услышала мамин голос; в нем звучало невыразимое страдание:
     Моя детка, моя маленькая!
     Поппи похолодела.
     Затем раздался голос Клиффа, громкий, полный ярости:
     - Вы хотите сказать, что уже ничего нельзя сделать?
     Поппи едва дышала, но, вопреки желанию скорее бежать отсюда, все же вернулась к двери в приемную.
     Доктор Лофтус - онколог, она занимается этим видом рака и лучше объяснит вам, чем я, - сказал доктор Франклин.
     Послышался другой голос. Говорила женщина-врач. Сначала Поппи слышала только отрывочные фразы, значение которых ей было непонятно: аденокарцинома, ркклюзия вены селезенки, третья стадия... Потом доктор Лофтус сказала:
     - Если объяснять это обычным языком, то опухоль распространилась. Метастазы в печени и лимфатических узлах около поджелудочной железы. Это значит, что опухоль неоперабельна.
     - Но химиотерапия... - начал было Клифф.
     - Мы можем попробовать комбинацию лучевой терапии и химиотерапии. Мы достигали определенных результатов, используя эту методику. Но я не хочу вас обнадеживать. В лучшем случае это может продлить ей жизнь на несколько недель. В таких ситуациях мы прибегаем к паллиативным мерам - пытаемся уменьшить боль и хоть как-то скрасить последние дни жизни. Понимаете?
     Поппи слышала всхлипывания мамы и не могла пошевелиться. Казалось, она слушает радиоспектакль и речь идет вовсе не о ней, а о ком-то другом.
     Доктор Франклин сказал:
     У нас, в Южной Калифорнии, проводятся исследования по воздействию на опухоли, но...
     - Проклятье! - взорвался Клифф. - Речь ведь идет о маленькой девочке! Как могло случиться, что заболевание дошло до третьей стадии и никто ничего не заметил? Еще два дня назад этот ребенок плясал всю ночь напролет!
     -Я очень сожалею, мистер Хилгард, - доктор Лофтус говорила так тихо, что Поппи едва различала ее слова, - но этот вид рака не случайно называется скрытым, поскольку никак не проявляется до тех пор, пока болезнь не зашла слишком далеко. Поэтому процент излечений очень невелик. Должна сказать, что в моей практике Поппи второй подросток с таким диагнозом. Доктор Франклин очень грамотно провел обследование и точно поставил диагноз.
     Я должна была знать, я должна была заставить ее прийти раньше, я должна была, должна... - хриплым голосом твердила миссис Хилгард.
     Раздался грохот. Поппи, забыв о всякой осторожности, заглянула в дверной проем: мама колотила рукой по стоявшему рядом столику. Клифф пытался ее удержать.
     Поппи отпрянула от двери. "О Господи, скорее бежать отсюда, я не могу, не хочу этого видеть!"
     Она спустилась в холл. Ее ноги двигались как обычно. Забавно, что они еще ее слушаются.
     И вокруг все как обычно. Ординаторская украшена ко Дню Независимости. Ее сумка по-прежнему стоит на мягком диванчике у окна. Под ногами паркет, над головой потолок.
     Все как всегда. Но разве это возможно? Почему не рухнули стены? Почему так мирно бормочет телевизор в соседней палате?
     "Я должна умереть", - подумала Поппи.
     Странно, но она не испугалась. То, что она чувствовала, было больше похоже на удивление, которое все росло, все сильнее захватывало ее. В голове беспорядочно роились мысли, и их постоянно прерывали эти три слова: "Я должна умереть".
     "Я сама виновата, потому что (я должна умереть) не пошла к врачу раньше".
     "Клифф ругался (я должна умереть), я не думала, что он любит меня так сильно".
     Мысли мельтешили в ее мозгу.
     "Внутри меня что-то есть".
     Она положила руки на живот, затем подняла футболку и посмотрела вниз. Кожа на животе была гладкая, загорелая. Поппи не чувствовала никакой боли.
     "Я должна умереть из-за чего-то, что есть внутри меня. Оно живое, как какой-нибудь пришелец из триллера. Оно сейчас, в эту самую минуту, находится во мне".
     "Я должна умереть. Это скоро случится. Интересно когда? Я не слышала, чтобы они об этом говорили".
     "Я должна видеть Джеймса".
     Поппи бросилась к телефону так стремительно, что казалось, будто ее рука отделяется от тела, опережая его. Она набирала номер и заклинала: "Ну пожалуйста, будь дома, ну, возьми трубку". На этот раз ее призыв не возымел действия. В трубке послышались монотонные гудки. Когда включился автоответчик, Поппи сказала: "Позвони мне в клинику". Она повесила трубку и невидящим взглядом уставилась на кувшин с водой, стоявший рядом на столике.
     "Он придет позже, - уговаривала она себя, - и сразу же позвонит. Я просто должна продержаться до этого времени".
     Поппи сама не понимала, почему она так решила, но ожидание звонка от Джеймса превратилось в цель жизни. Продержаться до тех пор, пока он не позвонит. Ей не нужно ни о чем думать. Нужно просто ждать. Джеймс скажет, что с ней будет и что ей теперь делать.
     В дверь тихо постучали. Поппи в замешательстве оглянулась: в палату входили мама и Клифф. Она видела только их лица, которые словно сами по себе парили в воздухе.
     У миссис Хилгард были красные, заплаканные глаза. Лицо Клиффа было бледным и каким-то измятым, как клок скомканной белой бумаги, а его небритый, темный от щетины массивный подбородок странно контрастировал с бледностью лица. "О Господи, неужели они собираются сказать мне это? Нет, они не должны, они не могут заставить меня услышать это".
     Поппи охватило страстное желание бежать. Ойа была на грани паники.
     Но мама сказала:
     - Дорогая, тебя пришли навестить друзья. Фил позвонил им и рассказал, что ты в клинике. Они сразу же приехали.
     "Это Джеймс", - подумала Поппи, и что-то радостно взорвалось у нее в груди. Но в компании друзей Джеймса не оказалось. Пришли в основном ее школьные подружки. "Ничего, он позвонит позже. Сейчас не нужно об этом думать. К тому же в комнате, где столько народу, совершенно невозможно о чем-либо думать. И это даже к лучшему". Невероятно, как это Поппи удавалось сидеть и разговаривать с ними, душою будучи от них далеко-далеко, но она все же болтала с одноклассниками и старалась не думать о том, что волновало ее больше всего.
     Никто из пришедших не догадывался, насколько серьезно она больна, даже Фил, выказывавший пылкую братскую любовь, нежный и внимательный. Они говорили о пустяках, вечеринках, катании на роликах, музыке, книгах. Все это было из прежней жизни, которая, казалось, кончилась сто лет назад. Клифф тоже принимал участие в разговоре и обращался с ней даже лучше, чем когда ухаживал за мамой.
     Наконец посетители ушли, а мама осталась. Она гладила волосы дочери слегка дрожащими пальцами. "Если бы я не знала, то наверняка догадалась бы, - подумала Поппи, - она ведет себя совершенно не так, как обычно".
     - Пожалуй, я сегодня переночую здесь, - сказала мама. Ей не очень удавался легкомысленный тон. - Медсестра сказала, что я могу устроиться на диванчике у окна. На самом деле это кушетка для родителей. Я просто пытаюсь сообразить, не съездить ли мне домой за кое-какими вещами.
     - Поезжай, - ответила Поппи.
     Фразу длиннее Поппи не смогла бы произнести, не выдав себя. Кроме того, маме требовалось некоторое время, чтобы побыть одной и успокоиться.
     Как только миссис Хилгард вышла, вошла медсестра в веселенькой блузке в цветочек и зеленых брюках. Она измерила Поппи давление и температуру и вышла. Поппи осталась одна.
     Было уже поздно. Через распахнутую дверь палаты виднелось темное пространство холла. В клинике воцарилась мертвая тишина, лишь откуда-то издалека доносился звук работающего телевизора. Поппи чувствовала себя очень одинокой, где-то внутри начинала сверлить боль: опухоль под загорелой кожей давала о себе знать. Но хуже всего, что Джеймс так и не позвонил. Как он мог? Неужели он не понимает, что нужен ей?
     Неизвестно, как долго ей удастся не думать обо всем происходящем. Может быть, лучше попытаться заснуть, забыться? Тогда отступят наконец эти страшные неотвязные мысли. Но стоило ей выключить свет и закрыть глаза, как вокруг нее заплясали призраки, и вовсе не в образе хорошенькой девочки в косынке, а скелеты и гробы. Но хуже вс